В далёком моём ростокинском детстве учился я в 298-й школе. Был у меня там дружок, Боря Фроликов. Сидели мы с ним на одной парте в седьмом классе. Мы и в шестом классе, ещё когда учились в 306-й школе, тоже вместе сидели, а когда перешли в 298-ю, то произошло объединение мужских и женских школ. Нас хотели рассадить, но мы пошли к завучу, попросили не разрушать наш союз, и нас оставили сидеть на первой парте.

Но речь не о Борьке, а совсем о другом парнишке.

В соседнем Леонове жил Славка Мухин – наш ровесник.

Дня не проходило, чтобы он не подрался. Он дрался со всеми, не боясь нападать на более взрослых ребят. У нас в классе был второгодник по фамилии Кидямкин. Он всегда ходил с финкой. Однажды была драка, Мухин дрался с Кидямкиным, и только чудом Кидямкин не зарезал Мухина. Кто-то из взрослых из разнял.

Потом, зимой, я видел, как Мухин тонул. У нас был пруд в Леонове. Лёд только встал, а ребята уже пытались бегать по этому тонкому льду.

Я шёл из школы мимо пруда, увидел толпу. Подошёл. Метрах в четырёх от берега тонул Мухин. Он был в пальто и валенках. Лёд под ним треснул, он провалился под воду, пытался выкарабкаться на лёд, но лёд подламывался. Все с берега советовали, что ему сделать, но на лёд выйти боялись, потому что обязательно оказались бы в воде.

Наконец кто-то сообразил: несколько человек сняли ремни, связали их, кинули Славке. Он еле-еле поймал замёрзшей рукой ремень, но держать в руке не мог, взял ремень в зубы, и только тогда его вытащили на лёд, а затем и на берег.

Однажды на горке за нашим домом мы с ним встретились. Он тут же полез ко мне драться. Безо всяких причин. А тогда причины не нужны были. Не понравился кто-то, говоришь:

– Чего уставился?

– Тебя забыл спросить.

Ну, и пошла драка. Мы стояли друг напротив друга, уставившись глаза в глаза, вот-вот должны были начать драться. У него в руках была клюшка. Она стояла на земле, и он попытался древком заехать мне в лицо. Не получилось. И драка не состоялась. Нас разняли.

В следующий раз мы с ним встретились уже в 298-й школе. Он почему-то тоже попал в нашу школу. Дело было в туалете, он опять стал ко мне задираться. Но тут подошёл мой друг, Борька Фроликов, боксёр, и отметелил его. Противостоять Борьке Мухин не мог. Борька уже несколько месяцев занимался боксом и чему-то научился.

– Ну, смотри, – пообещал мне Мухин.

Смотреть пришлось недолго. Через месяц мы встретились на катке стадиона «Искра». Он был с «кодлой», то есть с компанией. Мы были с Борькой вдвоём.

Он стал ко мне задираться. Борька меня защитить не мог. С Мухиным было человек пять ребят.

– Пошли драться! – сказал он.

Борька сказал:

– Давай, куда денешься.

Мы сошли со льда. Оба в коньках. Начали драться. Он был сильнее меня. Тем более я не очень крепко стоял на коньках. Он повалил меня на спину, коленями прижал руки к земле. Кто-то из его дружков крикнул:

– Дай ему коньком по башке!

Мухин сказал:

– Проси прощения!

От страха я заорал. Бог спас меня. Появились какие-то мужики и разогнали всю драку. Мы шли к катку.

Борька сказал:

– Чего ты орал-то?

– Испугался, – признался я.

В следующий раз я услышал про Мухина, уже когда мне было восемнадцать лет. С ревмокардитом я попал в 40-ю больницу. И туда же привезли раненого Мухина. Он в очередной раз с кем-то подрался, и его пырнули ножом в печень.

Но ему всё было нипочём, вскоре он поправился и вышел из больницы. Врач сказал: «Всё заживает, как на собаке».

Шли годы. Я совсем забыл о Мухине. Я печатался в «Литературной газете» и выступал со сборной «Клуба 12 стульев» в юмористических вечерах. Комната «Клуба 12 стульев» была для нас, юмористов, вторым домом. Каждый день мы там собирались. Там сидели сотрудники «Клуба», консультанты, авторы, карикатуристы. Карикатурист, выдумщик Бахчанян, острил непрерывно. Все соревновались в остроумии.

Бывали мэтры: Горин, Арканов. Играли в скрэббл.

Иногда редакторы вслух зачитывали вновь принесённые рассказы. Тут же обсуждали, печатать или не печатать.

Печататься там хотели в семидесятые все. От дворников до академиков.

И вот однажды выхожу из «Литературки». Перед выходом был маленький дворик, в котором, собственно, ставили все свои машины. Шофёрам «Литературки» это не нравилось. И в один прекрасный день выходим мы из здания, а у наших машин, у всех, проколоты шины. Особенно возмущался Аркадий Ваксберг, обозреватель «Литературки», модный журналист. Писал огромные очерки. Был в то время очень известным публицистом.

Мы вместе с ним зашли в шоферскую комнату.

– Как же так? – восклицал Ваксберг. – Мы же все работаем в нашей газете! Мне казалось, мы – одна семья.

По угрюмым лицам водителей было видно, что им такой «родственник» не по душе. Плевать они хотели на то, что Ваксберг – любимец читающей публики. Им наши машины мешали – вот и всё объяснение.

С трудом накачав продырявленные шины, мы с Ваксбергом доехали до шиномонтажа в Марьиной Роще. Там нам починили камеры, и тут оказалось, что у Ваксберга нет денег. Он взял у меня взаймы пять рублей. И больше никогда их не отдавал. Не раз встречал я его в «Литературке», мы с ним здоровались. По его глазам я видел, что он отлично помнит о долге, но что-то мешало ему отдать эти деньги. И я даже догадываюсь что. А я никогда ему об этих пяти рублях не напоминал.

Я не случайно рассказываю вам, дорогой читатель, о Ваксберге.

Дело в том, что именно он однажды напечатал в «Литературной газете» очерк на целую полосу под названием «Завтрак на траве». В нём Ваксберг рассказывал о том, как компания молодых людей отдыхала на природе. Мимо проходила какая-то другая компания. Они между собой поругались, и один парень из первой компании доской убил одного из напавших. Убийцу судили. Посадили. Ваксберг этого парня защищал. Дескать, человек отстаивал свою честь. На него напали, и он дал отпор. Парень, которого посадили, работал в таксомоторном парке. И парк почему-то не дал ходатайства за своего шофёра в суд.

Я ещё подумал: «Ничего себе». Обычно таксомоторные парки всегда встают на защиту своих работников – непростых ребят шофёров. Работа у них сложная, опасная. Слабые там вообще работать не могут. И таксисты обычно стоят друг за друга горой.

Да, ещё одна деталь. «Героя» или скорее антигероя этого очерка Ваксберг называл В. Мухин. Нашего, леоновского Мухина звали Слава. То есть Вячеслав. Но мало ли может быть Мухиных. Встретив Ваксберга, я спросил его, как выглядит этот Мухин и как его зовут. Звали его Вячеслав, и был он с круглым курносым лицом, веснушчатый. То есть всё абсолютно сходилось.

Ещё я спросил Ваксберга:

– Почему парк не заступился за своего работника?

– Сам не пойму, – ответил Ваксберг. – Мне показалось, что он отстаивал своё достоинство. Его оскорбили при жене. Он защищался.

Надо сказать, что после очерка Ваксберга дело пересмотрели и Мухина оправдали.

Через год примерно мы с женой и приятелем гуляли на ВДНХ. И вдруг я увидел Мухина. Он шёл с женой и ещё одной парой.

Я его остановил. Он меня узнал. И я его не мог не узнать. Такое же круглое, курносое лицо в побледневших конопушках. Только волосы не рыжие, а седые.

Я его спросил:

– Так это про тебя в газете писали?

– Ну да, – сказал он.

– Так всё и было?

– Почти.

А вскоре вышел фильм с тем же названием, где Мухина играл Валерий Золотухин. Фильм не очень-то выдающийся, а история интересная. Мне она особенно интересна. Зная Мухина с детства, могу себе представить, как разворачивались события на лесной опушке.

И ещё могу себе представить, как «любили» Мухина в парке, если даже в суд не отправили ни общественного защитника, ни даже хорошей характеристики.

А впрочем, может, всё так и было, как написано у Ваксберга.

Чего в жизни не бывает.