Глава 19

Город пах смертью. В ледяном воздухе не чувствовалось запахов разложения и гнили, но из окон домов, из дворов и подъездов сочились безысходность и отчаяние. Редкие прохожие медленно брели по улицам, не глядя на стоящего около дороги Книжника. Он появился в городе рано утром и несколько часов бесцельно слонялся по набережной и окрестным проулкам, пытаясь подавить в себе ярость и раздражение. Его бесило, что Вяземский лезет на рожон и не оставляет попыток его прикончить. И злило, что приходится щадить профессора. Книжник давно бы избавился от назойливого старика, если бы точно знал, что Вяземский не нужен для будущего, которое он создаст для Малютки. Кто-то должен будет разбираться с аномалиями, если у Книжника не получится отменить вторжение кристалла в измерение их реальности.

К изменению прошлого он подошел основательно. Все должно выглядеть, как естественный ход вещей. Раздобыл старый фургон довоенного времени и оставил неподалеку от нужного дома. Не найдя на складах военной формы своего размера, переместился на несколько лет назад, проник на одну из фабрик, где шили обмундирование для солдат, и внес свои параметры в размерную сетку. Форма не привлекала внимания, не стесняла движений, а главное, высокий ворот гимнастерки полностью закрывал татуировки на шее Книжника. Глядя сквозь время, он увидел, что уже после первой партии такие размеры призна́ют ошибочными и исключат из производства. Книжник носил форму, не снимая, больше двух недель ночуя на чердаках и в подвалах, чтобы она измялась и перестала выглядеть новой. Те, кто увидит его, должны запомнить обычного советского солдата, выделяющегося разве что ростом и шириной плеч.

Он шел по улицам, не обращая внимания на обессиленных голодных людей, на тела погибших, лежащих прямо на земле. Многие из них умерли уже несколько дней назад, но городу не хватало ресурсов, чтобы убирать мертвецов. Здесь царило равнодушие, порожденное усталостью и бессилием. Изможденные лютым холодом и отсутствием пищи горожане были слишком близки к смерти, чтобы заботиться о тех, кому уже ничего не понадобится. Иногда он видел длинные очереди из стоящих за выдаваемым по продовольственным карточкам хлебным пайком. В таких местах стояла несвойственная толпе неприятная тишина, лишь изредка прерываемая истошными криками дерущихся за кусок хлеба людей. Книжник проходил мимо них, не испытывая ни жалости, ни сострадания. Большинство этих людей умрут задолго до его рождения. Он не мог им помочь. Да и не хотел.

Он дошел до своего фургона, забрал лекарства и пакет с продуктами и направился к подъезду ближайшего дома. У входа, привалившись спиной к обледеневшим ступеням, сидел мужчина. Он был не стар, но из-за увечья – отсутствия части ступни – не мог отправиться на войну и остался в городе. Неподалеку лежал его костыль, вероятно отлетевший в сторону, когда мужчина поскользнулся. Истощенный, с ввалившимися глазами и синеватой кожей, человек ничем не отличался от трупа. Жизнь в нем выдавало только дыхание, слабым паром исходившее из приоткрытого рта. Он мешал пройти, и Книжник ногой спихнул его со ступеней. Не оборачиваясь на глухой стук свалившегося словно куль тела, вошел в подъезд и поднялся на пятый этаж. Перед дверью остановился и замер, не решаясь войти.

Им овладело непривычное ощущение – волнение, смешанное с предвкушением чего-то значительного и легким, еле ощутимым, страхом. За этой дверью скрывался путь к другой реальности, иной судьбе. И Книжник боялся на этом пути утратить самого себя. Но только этот путь мог привести его к Малютке.

Он осторожно толкнул дверь, зная, что она не заперта. Женщина, что жила здесь, вернувшись пару дней назад со скудным пайком, ради которого отстояла много часов на холоде, была уже слишком больна, чтобы заботиться о такой мелочи. Книжник вошел в квартиру, поставил пакеты и запер дверь изнутри. Прошел по коридору, по очереди заглядывая в каждую комнату. В одной, прижавшись друг к другу, спали двое закутанных малышей. На кухне за небольшим столом сидела в полудреме молодая женщина. Шагов Книжника она не услышала и не проснулась, даже когда он подошел к ней совсем близко. Дотронувшись до ее лба, Книжник почувствовал жар. Через пару дней она умрет от голода и острого воспаления легких. Еще через неделю погибнет ее старший сын. Младшему мальчику суждено будет выжить и через много лет встретить мать Книжника. Сквозь время и пространство со странным чувством он смотрел на свою бабушку.

Книжник подошел к ней, осторожно поднял на руки и отнес на диван в пустую комнату. Принес на кухню пакеты и вытащил продукты. Сварил курицу и налил в чашку горячего бульона. Когда бульон немного остыл, высыпал в чашку сильный антибиотик. Переместился в комнату и напоил бабушку теплым бульоном. Через шесть часов повторил процедуру. Затем, не дожидаясь, когда проснутся дети, заменил хлеб из пайка более питательным вариантом. Забрал кастрюлю и переместился в следующую ночь. Заглядывая в прошлое, он увидел, что женщине стало немного лучше. Она ненадолго пришла в себя и успела порадоваться, глядя на жующих хлеб сыновей. Но к ночи у нее снова поднялась температура. Книжник оставался с ней еще двенадцать часов, пока не убедился, что она выживет. Болезнь и слабость еще не отступили, но смерть ей больше не угрожала. Он смотрел, как сквозь временны́е пласты строится ее будущее, и понимал, что настоящего они достигнут не скоро. Значит, какое-то время все останется по-прежнему. Он уже собирался уходить, когда слабый голос окликнул его. Он обернулся и увидел, что женщина открыла глаза и сквозь пелену отступающего жара пытается его разглядеть.

– Кто тут? – спросила женщина. Она приподнялась на локте и, покачивая головой, старалась понять, не привиделся ли ей огромный человек, секунду назад растворившийся в полумраке.

Женщина чувствовала себя лучше и хотела есть. Поэтому встала и пошла на кухню. Там на столе лежал завернутый в газету хлеб. Она съела совсем немного, по привычке оставляя бо́льшую часть детям, и поразилась удивительному вкусу хлеба. Он был совсем как раньше, до блокады, – такой же свежий и пышный. Потом, услышав, как завозились в спальне дети, она пошла к ним, чтобы накормить и успокоить. Книжник переместился в кухню, положил еще одну буханку рядом с дверью и перед исчезновением услышал, как бабушка рассказывает детям, что видела ангела. Почему-то ему стало не по себе.

«Ангелов не существует, Анна, – мысленно обращаясь к ней, ответил Книжник. – Не думай об ангелах, думай о своей семье, о своих близких. Знай, что все будет хорошо: твой муж вернется с войны, твои дети переживут блокаду. Когда-нибудь ты возьмешь на руки своих внуков. Прощай, Анна. Завтра все будет по-другому».

Он вышел из подъезда, перемещаясь во времени практически в тот же момент, что и входил. Пусть те, кто видел его, будут думать, что солдат ошибся подъездом. Человек, которого он толкнул, отполз немного в сторону и лежал на холодной земле лицом вниз. Книжник прошел мимо и направился к фургону. Он пытался придумать способ незаметно передавать Анне продукты, чтобы облегчить ей существование. Впереди еще много дней голода и отчаяния, и Книжнику хотелось, чтобы она не страдала от страха за своих детей. Он забросил пакет с оставшимися продуктами в кузов фургона и пошел по набережной вдоль каменного парапета, глядя на застывшую подо льдом Неву. Сырой морозный ветер забирался под шинель, и Книжник ускорил шаг, чтобы согреться.

Книжник свернул в переулок напротив набережной, убедился, что он безлюден, и хотел переместиться в комнату Уварова. Боковым зрением отметил неподалеку какой-то темный силуэт на земле и повернул голову.

Воздух кончился так внезапно, словно кто-то с огромной силой ударил его под дых. На холодной замерзшей земле лежала Малютка. Судорожно пытаясь вдохнуть, Книжник разглядывал силуэт, с ужасом замечая знакомые черты. Когда он подошел ближе, сходство рассеялось. Заостренное маленькое личико было совсем другим. Тоненькие косички гораздо темнее, чем волосы Малютки. Она лежала на земле, свернувшись, будто спала. Коричневое пальто, темно-серые рейтузы, на одной ноге не хватает ботинка. Сколько времени она бродила одна по заснеженному умирающему городу? Чужой и совсем непохожий на Малютку ребенок. Почему же он видит в ней свою маленькую девочку?

Книжник бережно поднял холодное маленькое тельце с земли. Прижал к себе и понес сквозь время. Он не осознавал, что держит девочку так, как держал Малютку, когда она засыпала. Он шел сквозь пласты времени и видел долгие часы одиночества. Видел слезы, застывающие на морозе, видел, как девочка пытается разбудить мать. Так Малютка когда-то пыталась разбудить накачавшуюся героином Хедвигу. Совсем другой судьбы он хотел для Малютки. И совсем другой участи заслуживала эта девочка.

Книжник остановился и опустил девочку на землю. Мгновение назад она была еще жива, и он видел этот последний пласт, где из лица ребенка неуловимо уходило что-то настоящее. Заостряя черты, стирая оттенки и превращая детское личико в равнодушную маску смерти. Мог ли он что-то сделать для нее? Что изменило бы спасение ее жизни для Малютки?

Он вспомнил первые дни после того, как Малютка погибла. Вспомнил, как Луццатто не отходил от него ни на шаг, пытался его отвлечь. Разговаривал с ним, тормошил, не давал разуму соскользнуть в глухое темное безумие. Как он любил своих детей. Что он сказал бы Книжнику, если бы мог сейчас его увидеть? Он ведь всегда находил для него нужные слова. Его алчный, жестокий, но в то же время такой человечный друг. Возможно, он спросил бы: «Кем надо быть, чтобы оставить все как есть и пройти мимо?» Книжнику казалось, он даже слышит голос Луццатто. Такой же тихий и слабый, как в их последнюю встречу.

Кем надо быть, чтобы оставить этого ребенка, имея возможность его спасти? Незаданный вопрос колючим крошевом царапнул мысли Книжника. И ледяная тишина внутри с услужливой беспощадностью шепнула: «Тобой». И он почувствовал, что знает ответ еще на один вопрос. Который задал ему человек, мечтающий его остановить. Не из мести или конкуренции, а потому что хотел защитить от Книжника весь мир. Слишком хорошо Книжник знал ответ на вопрос профессора: «Каково это – быть чудовищем?» И впервые за много лет Книжник усомнился в том, что выбрал единственно правильный путь.

Он помотал головой, пытаясь избавиться от душного морока. Снова поднял девочку на руки и переместился на несколько недель назад. Нашел момент, который послужил началом событий, что привели ее в тот переулок. Немного подправил время и убедился, что она и ее семья переживут этот день. Затем вернулся к фургону и направил его во временны́е слои. Перенесся на один из городских продовольственных складов за несколько минут до того, как его разнесли бомбардировщики. Набил фургон продуктами и вернулся. Взял термос с горячим чаем и вышел из машины. Дойдя до места, где лежал калека, остановился и, посмотрев на него, нахмурился. Усмехнулся и покачал головой. Но все-таки подошел к нему, перевернул на спину и влил несколько капель чая в рот. Человек закашлялся, открыл глаза и зачмокал губами, прося дать еще. Книжник отдал ему термос, немного встряхнул и, дождавшись, когда глаза несчастного немного прояснятся, громко и отчетливо произнес:

– Ты возьмешь свой костыль и пойдешь по городу. Ты будешь говорить всем, кого встретишь, что мы прорвали блокадное кольцо на Ладожском озере и получили возможность доставлять в город продукты. Это, – Книжник указал на фургон, – первый из множества загруженных продовольствием грузовиков, которые скоро появятся в городе. Все, кто хочет жить, должны явиться сюда в течение суток. Иди.

В ответ мужчина пробормотал что-то неразборчивое, ухватился за Книжника и попытался подняться. Этим неловким движением он случайно сдвинул рукав шинели и увидел татуировки Книжника. Изумленно посмотрел на склонившегося над ним солдата и протянул руку. Книжник одним рывком поднял его и сунул в руки костыль. Посмотрел, как человек медленно ковыляет по улице и пытается докричаться до прохожих. Когда мужчина оглянулся, Книжник уже исчез, и калека медленно пошел дальше. Высоко над ним простиралось тяжелое светлое небо. И впервые за много дней город пах надеждой.