Глава 18

Вяземский стоял у стены в комнате Уварова и ждал, когда появится Книжник. Прошло уже три часа, но влажные пальцы профессора все еще крепко удерживали пистолет. Он заранее снял оружие с предохранителя, чтобы на этот раз избежать неудачи. Еще никогда ни к одному человеку он не испытывал такой всепоглощающей ненависти. Это чувство заглушило привычный страх и переполнило Вяземского стремлением, которого в иные дни он немедленно бы устыдился. Он никогда не чувствовал необходимости в мести и не понимал, как можно по-настоящему желать кому-то смерти. В его жизни бывало всякое, но к проблемам профессор всегда относился философски. Даже когда неудачи случались по вине других людей. Но сейчас ему хотелось убить Книжника. Хотелось покончить с ним раз и навсегда – до дрожи, до тошноты, до привкуса металла во рту.

Звонить Бельскому профессор не собирался. После того, что Книжник сделал с Тереховым, Вяземский понял, что не хочет, чтобы генерал приезжал в Москву. Книжник не пощадит его, как не пощадил полковника. Он до сих пор ясно видел затравленный обреченный взгляд Терехова перед тем, как тот зашел в комнату Уварова. И слышал, как он страшно и долго кричал. Такой участи Вяземский для друга не хотел. Он должен попытаться уберечь Бельского. Должен сам поставить точку, закончить этот непрерывный кошмарный сон. Тем более что по непонятной причине Книжник уже не раз оставлял профессора в живых. Если есть хоть один шанс уничтожить его, Вяземский просто обязан им воспользоваться. Поэтому он стоял и ждал нужного момента. Он решил стрелять сразу, как только Книжник появится в комнате. Несколько раз – желательно в область сердца. Книжник был крупной мишенью, но Вяземский не знал, сможет ли попасть ему в голову. Он должен попытаться ранить Книжника, хоть ненадолго вывести его из строя. Затем профессор собирался прыснуть Книжнику в лицо из перцового баллончика и спокойно завершить начатое. О том, что произойдет, если Вяземский допустит ошибку, думать не хотелось. Главное, не дать Книжнику пройти сквозь время. Профессор вытер пот над верхней губой и переступил с ноги на ногу. Он будет ждать сколько понадобится. Он будет стоять здесь весь день, но сделает то, что необходимо.

На этот раз Книжник появился плавно, обнаруживая свое прибытие едва заметным дрожанием воздуха. Он материализовался в центре комнаты, и Вяземский, одним движением вскидывая руку и нажимая на спусковой крючок, успел отметить, как ему повезло. Книжник стоял к нему спиной. Профессор несколько раз выстрелил и со злорадным удовлетворением увидел, что все пули попали в цель. По спине Книжника расплылись кровавые пятна, и от ударной силы выстрелов он сделал несколько шагов вперед. Но не упал. Неторопливо повернулся к профессору и криво усмехнулся. Вяземский достал из кармана перцовый баллончик и, зажмурившись, направил жгучую струю прямо в лицо преступника. Книжник отшатнулся и резким движением сместился в сторону. Струя перца попала ему на плечо и впиталась в одежду. Вяземский вновь поднял пистолет, но выстрелить не успел. Книжник растворился в воздухе и через секунду появился сбоку от профессора. Сильным ударом выбил оружие из его руки. Схватил за шею и швырнул в центр комнаты. Оглушенный Вяземский, пошатываясь, встал и безумным ненавидящим взглядом уставился на Книжника. Мгновение они буравили друг друга глазами, затем Книжник прорычал:

– Хорошая попытка, Вяземский. Вам почти удалось. Попробуете довести дело до конца? – он протянул Вяземскому пистолет, и профессор неуверенно протянул к нему руку. Книжник ждал, и Вяземский забрал оружие. Наставил на Книжника, но не выстрелил. Стоял и, тяжело дыша, смотрел на ухмыляющегося убийцу.

– Ну же, Вяземский, – подбодрил его Книжник. – Стреляйте. Это совсем несложно. Это проще, чем плеснуть виски в стакан.

– Значит, все дело в этом. В простоте, – задыхаясь, проговорил Вяземский. Его неприятно резануло сходство слов Книжника с тем, что говорил ему Бельский. – Понимаю. Мне тоже поначалу все казалось простым. Не думать о ценности человеческой жизни. Считать, что я вправе решать, что важнее – мои исследования или чья-то жизнь.

– Вы собираетесь исповедаться, профессор? Мне?

– Не знаю, Книжник. Я никогда не верил ни в дьявола, ни в бога. А только в справедливость и равновесие Вселенной. И я смотрю на вас, и кажется, понимаю, кто вы такой. Вы моя личная кара, Книжник. Вы личная кара человечества. Вы та реакция, которую Вселенная порождает в ответ на наши деяния, – профессор покачал головой и махнул рукой в сторону Книжника.

– Вам так много дано. Кто, как не вы, должны были использовать свое превосходство затем, чтобы помогать людям, а не уничтожать их? Вы могли стать кем-то… лучшим. Вы добились бы успеха в любой из сфер. Но вы… Вы выбрали смерть, разрушение. Вы идете по про́клятой дороге. И я хочу спросить вас, Книжник, каково это быть чудовищем?

– К чему эти философские рассуждения, Вяземский? Или вы ждете, что я стану оправдываться? Вы же сами, назвав меня карой человечества, признали, что люди заслуживают всего, что с ними происходит. – Книжник снова мерзко улыбнулся. – Они заслуживают меня.

– А как же благородство? Милосердие?

– Благородство бессмысленно и вредоносно. Оно заставляет слабых поверить в то, что нечто дается им просто так. Что они достойны чего-то большего, чем жалкое место, уготованное им от рождения. Ваше благородство, Вяземский, есть истинное лицемерие. Неприемлемое положение вещей, когда ничтожество возвышается над абсолютом. А милосердие, – Книжник пристально посмотрел на профессора, – это всего лишь форма беспечности.

– Значит, по-вашему, все лучшее, что есть в людях, все то, что делает нас человечными, – это беспечность? Вы заблуждаетесь, Книжник. Вы слишком долго упивались своим превосходством и не заметили, как оно пожрало вашу душу. Вы ни во что не ставите человеческую жизнь, потому что давно забыли, что значит быть человеком.

– Так убейте меня, профессор. Я дал вам шанс покончить со мной. Убить чудовище. А вы стоите и треплете языком вместо того, чтобы спустить курок. Чего вы ждете? – глаза Книжника прищурились, словно он начал догадываться о чем-то.

И Вяземский почувствовал, что сердце будто остановилось. Если Книжник сейчас вернется в прошлое, все потеряет смысл. Смерть полковника и усилия самого Вяземского. Другой возможности у профессора не будет. Три часа назад, воспользовавшись тем, что Книжника не было в комнате, профессор спрятал под диван взрывное устройство, которое дал ему Терехов. Полковник знал, что потерпит неудачу, и оставил Вяземскому механизм, с которым, по его словам, справился бы и школьник. Профессору пришлось изрядно потрудиться, пока он разобрался, как соединить взрывчатку со всеми проводами и подключить устройство к детонатору. Мощности взрывчатки, по словам Терехова, должно было хватить, чтобы полностью уничтожить весь этаж. Вяземский не хотел взрывать комнату Уварова и до последнего надеялся, что ему удастся убить Книжника из пистолета. Но все-таки настроил детонатор на отпечаток пальца и с помощью магнита подсоединил к перцовому баллончику. Нажав на рычажок распылителя, одновременно активировал взрывчатку, включив заранее настроенный на десять минут таймер. При повторном нажатии на детонатор устройство останавливало обратный отсчет.

Когда Книжник отбросил Вяземского от стены, газовый баллончик выпал из кармана профессора и откатился в угол комнаты. Нажать на него второй раз Вяземский не успел. И увидев, что Книжник не спешит с ним расправиться, решил тянуть время, отвлечь его. И начал разговор. По его ощущениям, до взрыва оставалось совсем немного, и Вяземский хотел сказать Книжнику что-то еще. Оскорбить, разозлить. Заставить Книжника думать только о том, как побыстрее покончить с профессором.

Но пол и стены стремительно уходили вниз, увлекая за собой профессора. Все вокруг дрожало и будто кружилось. Вяземского тряхнуло, шмякнуло, жестко вдавило в пол. Он чувствовал, что не может дышать. На грудь давило что-то тяжелое, каменное, неподъемное. Сквозь затихающий грохот профессор слышал, как где-то рядом хрипит и ругается Книжник. Повернул голову и увидел сантиметрах в пятнадцати от своего лица кусок арматуры с вывороченными краями. Профессора завалило обломками, и он с трудом мог пошевелиться. Вяземский закрыл глаза. Пусть все скорее закончится. Если он и не смог уничтожить Книжника, то хотя бы попытался. И профессор надеялся, что ему это зачтется.

Пыль оседала, и дышать становилось все труднее. Вяземский закашлялся и почувствовал острую боль в груди. Что-то над ним зашевелилось, и огромный кусок арматуры отлетел в сторону. В открывшемся проеме профессор увидел Книжника. Окровавленное лицо, из руки торчит обломок кости. Книжник наклонился над профессором и злобно прошипел:

– Неужели вы думаете, профессор, что отделаетесь так легко?

Книжник поднялся и схватил Вяземского за ноги. Резко выдернул из-под обломков и поволок куда-то. Профессор попытался ухватиться руками за опрокинутую потолочную балку, но руки не слушались. Все вокруг начало меняться, и Вяземский понял, что Книжник тащит его сквозь время. Профессор смотрел на сменяющие друг друга картинки – словно старая замедленная пленка прокручивалась назад. В воздух поднимались огромные куски крыши и мелкие обломки деревянных перекрытий. Все вокруг двигалось и одновременно оставалось на своих местах. Сам взрыв при такой раскадровке показался Вяземскому очень красивым – огненный цветок, вбирающий в себя ослепительно-белые лепестки. Наконец время остановилось. Книжник отпустил Вяземского и уселся с ним рядом. Профессор поднял голову и осмотрелся. Комната Уварова – такая же, как всегда. А потом он почувствовал, как внутри его что-то происходит. Будто по телу прошла легкая волна. Вяземский почувствовал себя лучше и, пошевелившись, понял, что может двигаться. Он отполз к стене и взглянул на Книжника. Крови на лице больше не было, он снова выглядел так же, как и до взрыва. Вяземский обхватил себя руками, пытаясь унять нервную дрожь, и, не глядя на Книжника, тихо спросил:

– Почему вы не дали мне умереть? Вы могли вернуться один, а меня оставить под завалом.

– Мог, – хмуро ответил Книжник. Поднялся на ноги и прошел мимо профессора к двери. Вышел из комнаты и исчез в пространстве.

Вяземский уткнулся лицом в колени и долго сидел не шевелясь. Он не просто потерпел поражение. Его попытку отменили, стерли из времени, обесценив его готовность пожертвовать собой. Что это значило? Благородство и милосердие в извращенном понимании Книжника? Почему он не убивает его? Он мог замучить Вяземского, как полковника Терехова. Мог задушить в тот первый раз, когда Вяземский целился в него из пистолета. Неужели профессор был прав, когда говорил Бельскому, что настолько ничтожен, что Книжник не считает его угрозой? Или он хочет довести Вяземского до отчаяния? Заставить смотреть, как Книжник убивает генерала?

Неизвестность пугала профессора куда больше, чем мысли о смерти. И выбирая между Книжником и аномалиями, он без раздумий предпочел бы последние. Книжник слишком непредсказуем, а аномалии подчинялись известному алгоритму. Распространение волн не несло злой воли разумного существа. Они были столь же опасны и губительны для человечества, как смерч или наводнение. И, в отличие от Книжника, не знали последствий своего появления, не могли делать выбор.

Профессор задумался. Действия Книжника до сих пор носили лишь ответный характер. Он много времени проводил в комнате Уварова, исчезал и появлялся снова. Чем он занимался, когда перемещался во времени? Искал кого-то? Пытался что-то изменить? Ответ на этот вопрос мог помочь найти Бельский. Он много лет следил за Книжником и наверняка немало знал о его прошлом. Надо поговорить с ним, решил профессор. И тут же похолодел от внезапного озарения. Что, если генерала больше не существует? Что, если через минуту или час Вяземский и не вспомнит, что у него был друг детства? Все события, связанные с ним, сотрутся из памяти, а профессор даже не узнает об этом. И сам он может исчезнуть из времени в любую секунду. Книжник способен стереть любого неугодного ему человека, изменить историю целых поколений. Кто сможет его остановить?

Вяземский вышел из комнаты и бросился в свой кабинет. Он набирал генералу снова и снова, но тот не отвечал. Профессор слышал только длинные равнодушные гудки. Вяземский сбросил звонок и набрал номер сестры. Они не общались уже много лет, но ему необходимо было услышать голос близкого человека. Любого, кто его знал. Он хотел почувствовать себя живым, настоящим в это самое мгновение, в котором он принадлежал еще самому себе. Потому что он не был уверен, что завтра все останется по-прежнему.