Книга: Невозвратимое [litres]
Назад: Глава 11
Дальше: Глава 13

Глава 12

3 февраля 2016 года
Москва. Центр исследования аномалий. 04:00
Шел дождь. Воздух, словно губка, пропитался сыростью и тяжелым духом оседающего снега. Потирая озябшие руки, Вяземский стоял посередине двора перед высокой цветочницей и смотрел на неохотно разгорающееся пламя. Рядом с ним на земле лежала большая стопка бумажных листов. Часть из них он уже использовал для розжига своего импровизированного костра и теперь ждал, когда огонь достаточно разгорится, чтобы принять новую порцию рыхлой сыроватой бумаги.
Легкий ветерок коснулся его лица и, казалось, проник внутрь, прошел сквозь него, не встречая сопротивления ни тела, ни разума. Словно Вяземский был пустой неплотной оболочкой, блеклым призраком на неясном зимнем свету.
Профессор придвинул к огню застывшие пальцы, ощутил тепло, но не согрелся. Холод остался внутри, стиснул ледяной цепью сердце, запустил по венам морозные искры. Вяземскому было плохо.
Весь день он просидел перед монитором, отсчитывая минуты до расчетного часа новой волны аномалий. И когда он минул, профессор, не смея дышать, поминутно обновлял данные спутника, проверял алгоритмы, заново просчитывал все возможные варианты смещения временны́х отрезков. И лишь через полтора часа наконец позволил себе поверить, что волна не придет. Он справился. Спас этот бестолковый прекрасный мир.
Вяземский закрыл глаза и какое-то время просто сидел, откинувшись на спинку стула. Радости и облегчения он не чувствовал. Лишь усталость и опустошение. И странное пронзительное сожаление. О загадке Вселенной, что так и не удалось разгадать, о невозможности разделить эту победу с кем-то. И о том, что лично он – Петр Сергеевич Вяземский – лишился своего шанса на искупление. Если бы ничего не вышло, он бы понял это и согласился со справедливостью неудачи. Он бы принял это за знак, что высшие силы все-таки присматривают за человечеством. Что кому-то наверху, кто гораздо лучше и несоизмеримо мудрее, не все равно, что творят люди друг с другом и самими собой. Но мир оказался спасен, и богам не было дела до людских пороков. Все останется по-прежнему, и профессор будет продолжать жить несмотря на то, что сделал.
Кабинет погрузился в темноту, и Вяземский включил настольную лампу. Чувство вины притупилось, и его мысли постепенно приобретали более практическое направление. Что он скажет семье Долохова? Как объяснит отсутствие тела после несчастного случая? Со времени основания ЦИА это была первая официальная смерть, а значит разговора с полицией избежать не удастся. Ему придется упомянуть Бельского. О причастности генерала к проекту никто не знал, и Бельский всегда подчеркивал, что, пока аномалии нельзя использовать в военных целях, он не будет афишировать свою заинтересованность. И хотя разбираться с полицией придется профессору, фамилия генерала вынудит полицейских не проявлять излишнего усердия. Это будет последним вкладом Вяземского в деятельность ЦИА. Теперь, когда угрозы распространения аномалий больше не существовало, он решил, что покинет исследовательский центр. Профессор был уверен, что Вершинин с удовольствием займет его место и продолжит работу. Ему же необходимо отдохнуть. И желательно никогда больше не слышать ничего об аномалиях.
Неосторожным движением он задел мышь, и экран компьютера тускло засветился. Вяземский взглянул на него, и сердце стремительно переместилось куда-то в область живота. Значок программы, диагностирующей новые аномалии, мигал, и по низу экрана медленно ползла строка «изменение данных». Профессор шумно вздохнул и нажал значок загрузки. Несколько секунд, что потребовались программе на обновление, он сжимал край стола побелевшими пальцами. И когда система загрузилась, не поверил своим глазам. Новых аномалий на карте не было. Но на каждом из двадцати существующих белых пятен пульсировали красные точки. Спутник зафиксировал изменения одновременно во всех аномальных зонах. Вяземский наугад ткнул в одну из точек и увидел, что площадь аномалии сократилась на пятнадцать процентов за последние два часа. Спутник регистрировал изменения уже в третий раз, но погруженный в свои мысли профессор этого не заметил. Он загрузил следующую аномалию и получил тот же результат. Убедившись, что подобные перемены коснулись всех аномальных зон, Вяземский запустил алгоритм прогнозирования, который использовал для вычисления новых волн. И пока система просчитывала возможные вариации, налил себе крепкого кофе. Стоя у окна, пил и не чувствовал вкуса. Услышав тонкий сигнал завершения работы, бросился к экрану и от удивления попятился. В течение последующих восьми часов площадь аномальных зон будет равномерно сокращаться, пока не достигнет нулевого значения. Аномалии исчезнут.
Вяземский сел. Глубоко вздохнул и попытался унять дрожь. Оглядел кабинет и громко истерически рассмеялся. К утру все, что есть в этом кабинете, превратится в хлам. Протоколы исследований, графики, отчеты об экспериментах станут не более чем фантазией безумного ученого. ЦИА придется распустить. И хотя каждый сотрудник подписывал документы о неразглашении, профессор не был уверен, что информация не просочится. Но о чем смогут рассказать его люди, если аномалии перестанут существовать?
В этом был определенный смысл, и Вяземский будто очнулся. Что им известно? Никто из сотрудников ЦИА не участвовал в экспериментах с людьми. О фонде знали лишь Бельский, Долохов и сам Вяземский. И еще Прокопенко. Но если главный врач и догадывался, что бродяги нужны Вяземскому для иных целей, чем социальная реабилитация, об истинных причинах он не знал. Вяземский платил ему за молчание, отговариваясь тем, что пишет диссертацию и не хочет раньше времени создавать шумиху вокруг фонда. Но то, что он отбирал только тех, у кого не находилось родственников, говорило само за себя. Впрочем, профессор догадывался, что проблему с Прокопенко можно решить деньгами. В крайнем случае, он попросит помощи у Бельского. Гораздо важнее было избавиться от доказательств того, что в исследованиях аномалий использовались люди. Кто-то из сотрудников мог случайно подслушать их с Долоховым разговоры, кто-то мог видеть, что в Центре периодически появляются посторонние.
Он примерно представлял, что скажет полиции. Долохов по собственной инициативе зашел в комнату Уварова, где проводились исследования электромагнитного излучения. Произошел взрыв, и Долохов погиб. Электромагнитное поле усилило взрывную волну, и тело Долохова полностью сгорело. Для правдоподобности Вяземский решил устроить пожар в комнате Уварова, когда аномалия исчезнет.
Он полностью вычистил жесткий диск, удалил всю информацию об исследованиях комнаты Уварова. Собрал с полок личные дела и отчеты. Поглядел в сторону шредера и покачал головой. Нужно что-то более надежное. То, что не оставит от бумаги ничего, кроме пепла. Огонь. Вяземский сгреб бумаги со стола и вышел во двор.
И сейчас, глядя, как языки пламени пожирают фотографии, ему казалось, что он убивает этих бродяг во второй раз. Сжигает их шанс на существование хотя бы на бумаге – единственное документальное подтверждение, что они были. Он вспоминал, как легко у него получалось обманывать их и, увешав всевозможными датчиками, отправлять в аномалию. А потом наблюдать, как они мечутся из комнаты в комнату, пытаясь найти выход. Для них он не придумывал столь сложных теорий, как для Книжника. Он просто говорил им, что там за дверью их ждет дальний родственник. А датчики нужны для исследований эмоционального и физического состояния организма при воздействии позитивного стресса. Почти всегда этого оказывалось достаточно. Из шестидесяти трех человек только пятеро не поверили его словам и отказались заходить в комнату. Двоих удалось уговорить, снабдив внушительной суммой денег, забрав которые, они уверились в своей безопасности. Остальных Долохов просто затолкал в комнату, пригрозив вернуть в дыру еще более мерзкую, чем та, из которой их вытащил фонд. Как отвратительна сейчас ему была вся эта ложь. И как бы он хотел предать ее огню вместе с документами.
Вяземский бросил в костер еще несколько листов и увидел их с Бельским фотографию, сделанную в день открытия ЦИА. Она зацепилась скрепкой за одно из личных дел, и профессор совсем забыл о ней, заложив бумагами. Он поднял ее и не узнал себя в веселом, жизнерадостном человеке рядом с генералом. Бельский же практически не изменился, вот только в глазах его Вяземский увидел Книжника. Тот же холодный взгляд. Равнодушный, надменный. Взгляд человека, знающего свою силу и привыкшего ее использовать. Умеющего мучить и ломать людей. И дело было вовсе не в схожести оттенков их одинаково темно-серых глаз, напоминающих цвет мокрого асфальта. Антрацитовых, как называла этот цвет одна из бывших жен генерала. Такие глаза принадлежали людям, которым нравилось убивать. И раньше Вяземский этого в своем друге не замечал. Повинуясь неясному порыву, он бросил фотографию в огонь.
Подложил еще бумаги, подождал, когда пламя разгорится, и добавил последние листы. Стоял и смотрел, как они сгорают, превращаясь в темную бесформенную массу. Он совсем замерз, но не хотел уходить, пока документы не прогорят полностью. И когда в цветочнице остались лишь комки грязно-серого пепла, опрокинул ее на землю. Втоптал пепел в тающий снег и, не оглядываясь, пошел к дому. Часы показывали почти пять утра. До исчезновения аномалий оставался всего один час. Вяземский потратил его на бессмысленное хождение по зданию Центра и размышления о том, что за последние три года он ни одной ночи нормально не спал. Сначала жертвовал сном из интереса и стремления узнать побольше об аномалиях. Потом из страха, что не успеет предотвратить их распространение. И он отчетливо сознавал, что причин спокойно спать нет у него и теперь. Он боялся дурных снов и душных кошмаров, что придут на постель, едва наступит ночь. Чьи лица посмотрят на него из темноты? И хоть он и спрашивал Бельского, существует ли разница между ним, Бельским и Книжником, – ответ был ему хорошо известен. Бельский и Книжник, убивая, ощущали себя правыми, даже если в убийстве не было необходимости. Он же верил в необходимость своих жертв. Но всегда знал, что не прав.
Он поднялся на третий этаж, открыл дверь в квартиру Уварова и вошел в коридор. Это было единственное место во всем Центре, которое сохранило первозданный вид. Обычная старая квартира. Пыльные обои, пятна на стенах. В углу до сих пор лежал забытый носок. Вяземский остановился перед дверью в комнату и достал из кармана зажигалку. Повертел в руках, не решаясь войти. Аномалии больше не было, но комната пугала профессора. Будто за дверью все еще могло таиться что-то страшное. Вяземский собрался с духом и нажал на дверную ручку. Переступил порог и прислушался. Ему показалось, что в глубине комнаты кто-то шевелится. Он нащупал на стене выключатель, зажег свет и закричал от ужаса. Сидящий у окна человек ладонью заслонил глаза и начал подниматься. Выпрямившись во весь рост, опустил руку и посмотрел на Вяземского. Профессор выронил зажигалку и, сжавшись под тяжелым немигающим взглядом, медленно попятился. От невозможного, немыслимого, невероятного и абсолютно непереносимого виде́ния стоящего перед ним человека. От Книжника.
Назад: Глава 11
Дальше: Глава 13

Iwan
азовское море видео