Книга: Барон Беркет
Назад: Александр Чернобровкин БАРОН БЕРКЕТ
Дальше: 2

1

Под Рождество до нас добралась новость, что король Стефан был обменян на графа Глостерского, и в Вестминстере синод вновь признал его королем Англии. Тем, кто будет воевать на стороне императрицы Матильды, пригрозили отлучением от церкви. Я не мог понять, радоваться мне этой новости или нет. Я – мелкая сошка, церковь меня особо преследовать не будет, даже если решу повоевать на стороне императрицы. Делать ведь это буду по приказу своего сеньора. С него и спрос. А Ранульф де Жернон, граф Честерский, – тот еще гусь. На него где сядешь, там и слезешь. Впрочем, зимой никто ни с кем не воевал. Король Стефан болел. Темница и кандалы плохо влияют на здоровье. Императрица Матильда и ее брат Роберт Глостерский тоже в драку не рвались, не хотели быть еще раз побитыми Вильгельмом Ипрским, которого король Стефан в награду за освобождение из плена сделал графом Кентским.
Весной продолжились, точнее, были доведены до конца работы по постройке замка. Осталось обложить холм кирпичом, но это сделают и местные. Я рассчитался с «архитектором» и каменщиками и отпустил их. Крестьяне вспахали очищенную от леса землю возле замка по левому берегу реки. Посеяли там ячмень, овес, посадили овощи и возле мельницы развели сад. Целина давалась тяжело, большой железный плуг тянули три пары лошадей, запряженных цугом. На правом берегу, где стоял барбакан и где проходила дорога к замку, вырубку превратили в пастбище.
В начале мая приехали мастера по изготовлению кирпичей. Староста Баултхема передал через них, что на деревню напал рыцарь Медар, хозяин соседнего манора, и увел три десятка овец. Видимо, местные пацаны решили проверить меня на слабо́. Я поблагодарил кирпичников, подтвердил прошлогодние расценки на их продукцию, распорядился предоставить им жилье и питание в замке. На следующий день вместе со своими рыцарями Гилбертом, Умфрой и Джоном, четырьмя конными оруженосцами, в том числе Нуддом и Рисом, двумя десятками пеших лучников и Ллейшон в роли слуги и возницы кибитки я отправился, как выразились бы в двадцать первом веке, наводить конституционный порядок.
Ехал я на привезенном с Пиренейского полуострова, белом, арабском жеребце-иноходце, который когда-то принадлежал маврскому командиру. Конь оказался очень драчливым, но слабоват был против моих тяжеловозов. Я дал ему покрыть трех местных кобыл, которые были поменьше. Крупными кобылами занимались мои тяжеловозы. Я и здесь решил вывести породу крупных и выносливых лошадей, способных долго носить собственную броню и рыцаря в броне и с оружием. Уже росли два жеребенка новой породы. В этом году, надеюсь, будут еще. Отец первых двух, Буцефал, шел, как обычно, за кибиткой, чтобы был свежим в случае боя. Рядом с ним шагал новый боевой конь Гилберта. Его бывший хозяин, пленный рыцарь, до осени не нашел денег, чтобы выкупить коня и доспехи, поэтому, по договору, и то, и другое переходило в собственность пленившего. Вторых коней Умфры и Джона, которых, как и первых, дал им я, вели на поводу их оруженосцы. Жак был оставлен охранять замок.
Добрались быстро. Дождь лил всего один день, да и то не весь. Завидев нас, большая часть встречных пряталась в лесу, а если не могла, готовилась к худшему. Мы никого не трогали, хотя, уверен, попадались люди Рожера де Бомона, который опять на стороне короля Стефана.
Староста, почесывая плешь на своей грушевидной голове, рассказал, как было дело:
– Овцы паслись возле межи. Он заявил, что они потравили его посевы, и забрал всех.
Уверен, что потрава таки была. На восполнение убытка хватило бы двух овец, ну, трех, если рыцарь слишком борзый. А тридцать – это уже борзометр зашкалил. Не накажу его – завтра оброк с моих маноров будут собирать другие.
Я съездил и посмотрел на его манор. Типичный, двухэтажный, каменный, с соломенной крышей и деревянными пристройками и частоколом. Ворота были заперты. Знает уже, что я прибыл с отрядом, готовится к обороне. Точнее, разрешает грабить его крестьян. У местных рыцарей это способ поправить материальное положение: он грабит моих крестьян, а я – его. Создается впечатление, что так получается больше, чем оброк со своей деревни. В первый раз – да. Я решил штурмовать его утром. Пусть не поспит ночь, понервничает.
На рассвете мы выдвинулись в манору рыцаря Медара. По словам старосты деревни Баултхем, рыцарь молод, лет восемнадцати. Недавно похоронил отца, который был тяжело ранен в битве при Линкольне и взят в плен. Наверное, за него заплатили выкуп, и в итоге сын остался без коня или кольчуги. А пришло время отслужить шестьдесят дней своему сеньору Гилберту де Ганду или заплатить так называемые щитовые деньги – полтора фунта серебра в военное время или фунт в мирное. Вот он и наехал на бывшего врага, не смутившись, что мой сеньор теперь тесть его сеньора.
В низине был туман, но на холме ничто не ухудшало видимость. Нас заметили, закрыли на засов ворота, а потом и дверь в холл на втором этаже. Сделал это человек в кольчуге. Значит, деньги потребовались на коня. Мы принесли с собой лестницу. По ней взобрался один из лучников:
– Во дворе никого, – доложил он и спрыгнул внутрь.
На вершину лестницы сразу поднялся второй и приготовился к стрельбе, если кто-то решит помешать первому открывать ворота. Они были закрыты всего на один засов. Видимо, Медар не ожидал, что я нападу на его двор.
Мы вошли внутрь, и я крикнул:
– Медар, если вернешь моих овец и заплатишь за оскорбление три фунта серебра (столько стоили украденные овцы), не трону тебя.
Рыцарь молчал.
– Ты слышишь меня? – спросил я и язвительно поддел: – Или так испугался, что даже говорить не можешь?!
Наверху открылось окно – из дыры в стене вынули деревянную заслонку – и раздался задиристы молодой голос:
– Ничего не получишь!
– Это бабушка надвое сказала, – перевел я на норманнский русскую поговорку и приказал своим лучникам: – Умфра, возьми троих и идите на ту сторону дома. Всех, кто будет вылезать через крышу, убивайте. Остальные обыщите двор. Выгребайте все, что найдете.
В пристройках и в кладовой на первом этаже нашли только старую кобылу, полтора десятка кур и разный сельскохозяйственный инвентарь типа деревянных грабель и вил. Все вместе не тянуло даже на стоимость овец, не говоря уже о штрафе.
– Снимайте с пристроек солому, несите в кладовую, – приказал я.
Валлийцы быстро сгребли с крыш потемневшую сверху солому, отнесли ее на первый этаж дома. Когда там набралась порядочная куча, я отдал следующий приказ:
– Поджигайте.
Солома сверху была сырая от росы, давала много белого густого дыма. Он заполнил кладовую, выбрался наружу и толстым щупальцем полез вверх по стене. Вскоре огонь разгорелся сильнее, и дымом заволокло весь дом. Мы отступили подальше. Рыцарь Медар выходить не хотел и даже голос не подавал. Солома вскоре сгорела, но внутри что-то потрескивало. Наверное, горели балки потолка. Когда дым осел, увидели, что окно отрыто, а дверь по-прежнему закрыта. Внутри загрохотали, падая, балки. Следом загорелась крыша дома, потом огонь перекинулся на пристройки. Вряд ли в доме остался хоть кто-нибудь живой.
– Уходим, – решил я. – Позовите наших с той стороны дома.
Умфра догнал меня и доложил:
– Он пытался вылезти через крышу. Мы его убили.
– Один? – спросил я.
– Да, – ответил Умфра.
Уверен, что Медар был в доме не один. Почему остальные не захотели выходить? Задохнулись раньше? Что ж, они сами выбрали свою смерть.
Я подъехал к ближнему дому его деревни. Крестьяне сбежали в лес и наверняка попрятали все ценное. В доме был седой старик с трясущейся головой.
– Ваш хозяин украл у меня тридцать овец. Возвращать краденное не захотел, предпочел умереть, – сказал я. – Сегодня до вечера вы пригоните в Баултхем столько же овец. Если нет, завтра я приеду сюда и сожгу всю деревню. Ты меня понял?
– Понял, сеньор, – тряся головой, подтвердил старик.
Вечером овцы были возвращены хозяевам. Мы переночевали в деревне, а утром я со своими рыцарями и оруженосцами поехал в Линкольн. Надо было обсудить происшествие с Вильгельмом де Румаром, графом Линкольнским. Его братец все-таки числится шерифом здесь. Пока что числится. Я не собирался убивать молодого засранца, поэтому не поинтересовался, как к этому отнесутся власти.
На обочине дороги метрах в ста от городских ворот стояли пять виселиц. Три были заняты. У одного на плече сидела черная ворона и обклевывала мясо с лица. От трупов с обклеванными до кости головами сильно воняло. Обычно висельников-воров снимают на третий день. Эти, видимо, были «политическими» – требовали урезонить графов.
Когда мы въехали во двор замка, со всех сторон собрались рыцари, оруженосцы, слуги, чтобы полюбоваться моим жеребцом. Здесь арабские скакуны – большая редкость. Я перевел жеребца на пассаж – тихую рысь, при которой передние ноги медленно и красиво поднимаются вверх, а задние сильно подведены под корпус, погарцевал перед донжоном. Я не знал, что он умеет такое, пока конь однажды сам не показал. Наверное, он еще много чего умеет, но мне все это не надо было. Попонтовался в порядке исключения.
В окне третьего этажа донжона появился граф Вильгельм. Он поздоровался со мной, а потом спросил с наигранным удивлением:
– Где ты достаешь таких красавцев?!
– Отбил по случаю, – признался я.
– Я хочу проехаться на нем! – заявил граф.
– Не возражаю, – сказал я, слезая с коня.
Вильгельм де Румар вышел из донжона вместе со своим зятем Гилбертом де Гандом. Походка у графа стала еще тяжелее, а его зять смотрел все также спесиво. А может, только мне демонстрировал. Все-таки не много на земле людей, от которых он получал булавой по голове, пусть и защищенной шлемом. Нет бы поблагодарить меня за красавицу-жену! Она, кстати, выглядывала из того же окна, в которое раньше смотрел ее отец. Беременность немного сгладила ее мужские черты.
Граф заставил коня сделать пиаффе – пассаж на одном месте, затем прогнал иноходью по двору. Этого ему показалось мало, поэтому выехал из замка на городскую улицу, чуть не сбив какого-то раззяву, полетел по ней к воротам. Я остался ждать его у входа в донжон вместе с Гилбертом де Гандом, который всем своим видом показывал, что в упор не видит меня. Мне стало скучно, поэтому решил подразнить своего бывшего пленника.
– Как самочувствие короля? – спросил его.
Графскому зятьку не хотелось со мной разговаривать, но не ответить на вопрос о здоровье короля ему не позволяло монархическое воспитание.
– Уже лучше. К лету должен поправиться, – ответил он и не удержался от шпильки: – И наказать всех преступников…
– Здоровья ему и долгих лет жизни! – пожелал я.
Гилберт де Ганд посмотрел на меня подозрительно, пытаясь понять, подшучиваю я или собираюсь переметнуться?
– Чем дольше он проживет, тем дольше будет продолжаться война, тем нужнее обеим сторонам будут рыцари, тем лучше нас будут одаривать, – объяснил я.
– Насколько я знаю, ты неплохо уже нажился на этой войне, – высокомерно заявил он.
– Воюю хорошо, – сказал я, усмехнувшись.
У зятька порозовели щеки, хотя я не назвал прямо его плохим воином. Он скосил глаза, проверяя, не слышал ли наш разговор кто-нибудь из рыцарей? Они смотрели в конец городской улице, где появился граф на коне. Значит, мои слова можно оставить без внимания. А если бы и слышали, ничего бы не изменилось. Вызвать меня на поединок не осмелится, потому что знает, что не ему со мной тягаться.
Граф вернулся счастливый, как ребенок, которому подарили новую игрушку. Редко встретишь человека, который бы так умел радоваться жизни. Спрыгнув с арабского жеребца, он заявил:
– Не конь, а мечта! Летит, как птица! – и спросил: – Продаешь?
– Пока нет, но возможны варианты, – ответил я.
– Какие? – поинтересовался граф Линкольнский.
– Да тут вассал твоего зятя Медар напал на мой лен. Я в ответ осадил его. Сдаваться он не пожелал, сгорел в доме, – рассказал я.
– Ты правильно сделал, – сразу согласился Вильгельм де Румар. – На меня нападать безнаказанно никому не позволено!
Я и забыл, что являюсь собственностью графа Линкольнского!
– Надо было подать иск в суд! – возразил Гилберт де Ганд. – Никому не позволено убивать моих вассалов!
Если рыцарь в такой ситуации обращается в суд, то объявляет себя трусом.
– Вот и подай на него в суд, Гилберт, – подзадорил, ухмыляясь, граф Линкольнский.
Зять побагровел. Наверное, потому, что за какие-то четверть часа его уже дважды, пусть и косвенно, обвинили в трусости, или потому, что в суде графа Честерского ему ничего не светило. Граф Линкольнский, видимо, понял, что перегнул палку, дружески обнял зятя за плечи:
– Чего ты переживаешь из-за какого-то рыцаря?! Хочешь, я заберу этот манор, а тебе взамен дам свой?
– Какой именно? – сразу заинтересовался зять.
– Тот, который ты хотел, – как он там называется?! – никак не мог вспомнить граф Вильнельм.
– Не возражаю, – сразу согласился Гилберт де Ганд.
– Сильно сгорел двор? – спросил меня Вильгельм де Румар.
– День был сухой, – ответил я.
– Вот и будешь сам его отстраивать, – решил граф Линкольнский. – Меняю его на этого коня.
– Не возражаю, – повторил я мудрые слова его зятя.
Все трое остались довольны нашей встречей. Гилберт де Ганд даже соизволил посмотреть на меня не очень спесиво.
Четвертым довольным стал рыцарь Гилберт, когда я сказал:
– Мне надо, чтобы кто-то присматривал за моими владениями здесь. Согласишься, если поучишь этот манор?
– Да, – не думая, ответил рыцарь Гилберт и покраснел, как и его тезка недавно, но только от счастья.
Наверное, представил, как приедет к своим старшим братьям и сообщит, что стал землевладельцем. Процедура оммажа заняла несколько минут. Было оговорено, что рыцарь Гилберт обязуется охранять мои четыре манора, расположенные рядом с его, кроме того времени, когда будет находится на службе. Я отдал ему трофейную кобылу, но кур мы к тому времени уже всех съели. Рыцарь Гилберт великодушно простил нас. Он сразу поскакал в мой замок, чтобы забрать свою семью и пожитки, и перебраться на новое место жительства, которое еще надо успеть восстановить до холодов. Самое главное – каменные стены сохранились, а сгоревшие деревянные элементы легко заменить. Леса здесь много, и деньги у рыцаря есть. На службе у меня он накопил немного.
Я договорился с графом Линкольнским, что Гилберт отслужит ему за свой манор в конце лета, когда обустроится. Вильгельм де Румар не возражал, поскольку ему сейчас нужен был я со своим отрядом для набега на Роберта де Бомона, графа Лестерского, который повадился грабить владения своих лепших врагов, графов Линкольнского и Честерского. Мы договорились, что четверо солдат пойдут за одного рыцаря в плане срока вассальной службы. То есть мои двадцать лучников тянули на пятерых рыцарей, плюс я с Умфрой и Джоном – итого восемь «рыцаре-дней». За четыре лена мне полагалось в таком составе отслужить тридцать дней. Потом буду тянуть сорок дней за шесть ленов графу Честерскому.
Назад: Александр Чернобровкин БАРОН БЕРКЕТ
Дальше: 2