53

Сердце разрывается смотреть на нее, Карен приходится сделать над собой усилие, чтобы не отвести взгляд. Один глаз почти совершенно заплыл, на разбитой губе черным пятном запеклась кровь. И все же теперь Карен понимает, что самое страшное скрыто под толстым халатом.

Почти полчаса они сидели на полу в спальне, Карен успокаивала подругу, осторожно гладила по голове. Ни слова, только тихие слезы, от которых все худенькое тело пронизывала дрожь, и всхлипы, мало-помалу сменившиеся спокойным дыханием. Чтобы не разбудить детей, Карен шепотом велела Эйлин идти с нею в ванную, помогла ей раздеться, и открывшаяся картина заставила ее невольно стиснуть зубы.

Ей и раньше доводилось видеть такое — спины сплошь в синяках побоев, безнадежную защиту от мужей, наносящих удары. Плечи в следах жестоких пальцев, порванные мочки ушей, из которых вырвали сережки, запекшуюся кровь на затылке, которым били об стену. Да, все это она видела: в доходных домах Горды и Мурбека, в опрятных таунхаусах Санде и Лемдаля и в шикарных особняках Тингваллы и Глитне.

Но никогда не видела такого в собственной ванной.

— Так надо. — Карен достала мобильник.

И отключив все чувства, как привыкла на несчетных осмотрах мест преступления, сделала то, что нужно. Под звуки льющейся в ванну воды, не говоря ни слова, быстро сфотографировала травмы, у Эйлин даже протестовать не было сил. Затем Карен вышла, но дверь оставила приоткрытой.

Слушая, как Эйлин с тихим стоном погрузилась в воду, она прислонилась спиной к стене и крепко зажала рот ладонями.

Сейчас они сидят на кухне. Шторы тщательно задернуты, верхний свет погашен. Только латунный подсвечник, стоящий на столе с Рождества, озаряет помещение. Лео и Сигрид деликатно удалились в гостиную, и сквозь закрытую дверь до Карен доносятся звуки вроде бы какого-то американского боевика. Она подозревает, что оба смотрят на экран невидящим взглядом.

С таким же устремленным на скатерть пустым взглядом сидит и Эйлин, обхватив ладонями кружку какао, сдобренного изрядной порцией виски. Карен и себе плеснула на два пальца в обычный стакан для воды.

— Можешь рассказать?

Эйлин медленно качает головой, поднимает взгляд, секунду смотрит ей в глаза и снова глядит в стол.

— Мне ужасно стыдно, Карен. И я знаю, что́, по-твоему, должна сделать, но, если я заявлю на него, будет только хуже. Фактически я тоже виновата, что все стало вот так.

— Я не собираюсь ни к чему тебя принуждать, — мягко говорит Карен. — Отныне ты сама все решаешь. Все, кроме одного.

Эйлин смотрит в чашку.

— Ты больше никогда не скажешь, что сама виновата. Даже думать так не станешь. Слышишь?

По-прежнему тишина, только шмыгающий звук и быстрое движение руки, утирающей нос.

— Я не раз видела такое, — говорит Карен, — и знаю, что́ будет, если ты вздумаешь вернуться. Это лишь вопрос времени.

Эйлин медленно качает головой:

— Он никогда не даст мне уйти.

— Ты уже ушла. Уже оставила его, худшее теперь позади.

Эйлин поднимает голову, едва ли не сочувственно смотрит Карен прямо в глаза и безрадостно улыбается краешком губ:

— Все только-только начинается. Неужели ты не понимаешь?

Карен ждет.

— Ты что же, уже пыталась? — немного погодя спрашивает она.

— Два раза. Вскоре после рождения Миккеля и еще в начале прошлого года.

— Что произошло? Выпей сперва немного, согреешься, — добавляет она и смотрит, как Эйлин послушно поднимает кружку и кривится, задев разбитую губу.

Карен к своему стакану не прикасается.

— Первый раз я ушла всего на несколько кварталов. Подхватила детей и вышла за дверь, не зная, куда идти. Идиотизм, конечно, через пять минут он заметил и на машине догнал нас на Каупинггате.

— Что тогда случилось?

— На время он притих, будто сам испугался содеянного. Обещал, что такого никогда больше не случится, ну, ты же знаешь…

— Он тогда впервые тебя избил?

— Впервые до крови. До того он обычно крепко, до синяков, сжимал мне руки или хлестал по щекам. Словом, в тот раз я и ушла, потому что увидела кровь на диване. Он ударил меня в нос, — добавляет она. — Думаю, не нарочно.

Карен на миг зажмуривается, обуздывает гнев. Не сейчас, не сейчас.

— А что было в следующий раз?

Эйлин снова поднимает кружку, но тотчас ставит ее на стол.

— Тогда я планировала уйти от него. Собрала сумку с самым необходимым для детей, взяла машину. Сбежала, как только он уехал на работу, поехала на Фрисель. Папа унаследовал там дом после родителей. Маленький такой домик, много лет они его сдавали, а потом он некоторое время пустовал. Мы никогда о нем не говорили, и я была уверена, что Бу про него не знает. И все-таки через сутки он нас нашел. Ему помогли, так он сказал. И он всегда меня отыщет.

Она проводит ладонью по лбу. И тотчас цепенеет, смотрит на окно.

— Это рябина, — говорит Карен, пытаясь скрыть, что и сама испугалась. — Ветки на ветру задевают стекло… Думаешь, твои родители могли ему сказать? — продолжает она, когда Эйлин отводит взгляд от окна. — Рассказали про домик на Фриселе?

— Они тогда были за границей. Позднее я спросила, не звонил ли им Бу. Соврала, что он, мол, хотел о чем-то спросить папу. Но они сказали, что он не звонил. Должно быть, узнал про домик другим способом. Ведь есть еще реестры недвижимости, я полагаю.

К ним Бу Рамнес доступа не имеет, думает Карен.

Вообще-то через областные сайты любой может легко выяснить, кому принадлежит та или иная конкретная недвижимость, но имеет ли кто-то недвижимость в таком-то месте, выяснить не удастся, в этом плане традиционное доггерландское законодательство четко ограничительно. Только полиция и прокуратура имеют доступ к информации о физических лицах — к реестрам, касающимся доходов, средств, долгов, рыболовных прав и недвижимости отдельных граждан. Бу Рамнес мог узнать, что у отца Эйлин есть недвижимость на Фриселе, только через полицейского или прокурора.

Может, она забыла, думает Карен. Может, все-таки однажды обмолвилась об этом доме. Другой вариант ужасен, даже думать об этом не хочется. Вслух она говорит:

— Твои родители знают, что Бу тебя бьет?

Эйлин вяло помешивает ложечкой в кружке, качает головой.

— Папа однажды спросил, но я сказала, что нет, — отвечает она, не поднимая глаз.

Повисает безмолвие, обе думают о минувшем лете, когда Карен задала тот же вопрос. И обе молчат.

— И с тех пор ты не пыталась уйти? — немного погодя продолжает Карен. — То есть до вчерашнего дня?

Эйлин глубоко, судорожно вздыхает.

— На этот раз тоже ничего не выйдет, — срывающимся голосом отвечает она. — Ты не понимаешь. Он найдет меня, рано или поздно.

— Да, пожалуй, найдет, — спокойно роняет Карен.

— Значит, ты тоже думаешь, что мне надо вернуться домой?

В голосе Эйлин — безнадежность и удивление. Карен наклоняется, накрывает ладонью ее руку.

— Наоборот. Ты никогда не вернешься к Бу, — говорит она. — Я имею в виду, нам надо позаботиться о твоей безопасности, чтобы он не смог навредить тебе, даже если узнает, где ты. Ты больше не одинока.

— Он заберет детей. У меня нет ни малейшего шанса получить опеку, так он говорит.

— Детей у тебя никто не отнимет. Ты уверена, что он никогда их не бил?

— Никогда. Он хороший отец. Это правда.

Карен стискивает зубы.

— Пожалуй, он получит право временами видаться с ними, может быть, даже право на совместную опеку. Но тебя он больше никогда пальцем не тронет.

Слышится шмыганье, когда Эйлин судорожно пытается втянуть носом воздух.

— Он может явиться сюда в любую минуту. Неужели не понимаешь? Может, уже стоит в саду.

— Внутрь он не войдет, — отвечает Карен со спокойствием, которого не испытывает. — Допивай и поспи. Мы будем дежурить всю ночь, а завтра найдем решение.