39

— Ну, кто начнет, ты или я?

Они сидят в “форде-рейнджере” Карен, возвращаются в Люсвик. Чтобы сэкономить время и обменяться впечатлениями, они попросили одного из полицейских ассистентов перегнать туда машину Карла. Снегопад временно перестал, а пока они были на винокурне, магистральное шоссе расчистили и посыпали солью, но на боковых дорогах, как они заметили по пути, по-прежнему везде сугробы.

— Начни ты, — говорит Карл. — С кем ты говорила сначала?

— С Бьёрном и Лаурой Грот.

Она коротко подытоживает их показания о том, что они делали вечером, затем переходит к рассказу о планах строительства конференц-центра. А когда упоминает о важных гостях, что прилетали на вертолете, Карл Бьёркен фыркает.

— Господи, как же типично, — говорит он.

— Что типично? Мне лично это кажется совершенно неправдоподобным и вполне может быть выдумкой.

— Отнюдь! Скорее это яркий пример отчаянных попыток буржуазии побороть скуку, я так думаю. Новизна тут, знаешь ли, в том, чтобы слегка опростеть. Убраться в какую-нибудь убогую захолустную деревню, устраивать рискованные путешествия в места, о которых никто слыхом не слыхал. Что угодно, лишь бы никто до них такого не делал.

— Вряд ли визит на поле для гольфа на Ноорё тянет на рискованное путешествие, — сухо роняет Карен.

— Нет, скорее на новый слоган “часок-другой пожить как обычные люди”. Мой шурин — лесничий в Хаммерфорсе. Знаешь, в чем теперь новизна, когда землевладельцы приглашают своих приятелей на охоту? Теперь они будут сидеть где-нибудь в простой курной избе, есть бутерброды с колбасой и пить хеймёское!

— Не шампанское с икрой?

— Не-а. Вдобавок последний писк — плюнуть на современные охотничьи костюмы. Они теперь напяливают либо что-нибудь ностальгическое, из тридцатых годов, либо экипируются под ооновских солдат в Афганистане. Ну, к обеду, понятно, облачаются в привычные парадные костюмы, но сперва маленький вояж в неведомое.

— Вроде перелета на вертолете в Гудхейм? — скептически спрашивает Карен.

— Ага, как раз подобные вещи их и привлекают. Почти невообразимое поле для гольфа, на котором никто из их друзей уж точно не играл. Ты разве не слышала, как Смеед и Хёуген рассуждают про его архисложность?

Карен качает головой. Когда речь заходит о гольфе, она обычно прикидывается глухой.

— Во всяком случае, дело обстоит именно так. Гудхеймское поле определенно чертовски сложное, к тому же с уникальным местоположением — высоко и с трех сторон окружено морем. Зуб даю, это может привлечь скучающих бизнесменов, которым требуется встряска.

— Ладно, однако по логике вещей клиентская база невелика? Бизнес не выстроишь.

— Зря ты так говоришь. Когда распространится весть, что здесь побывал высший свет, наверняка выстроится очередь. Не из вертолетов, а из обычных людей. А им требуется ночлег. Добавь еще экскурсию по винокурне с дегустацией виски и посещение мегалитов — вот тебе и концепция.

— Ты рассуждаешь прямо как Уильям Трюсте. Подумываешь устроиться к Гротам на работу?

— В таком разе дегустатором. Кстати, Трюсте в своей отрасли — фигура крупная. Любопытно бы повидать его.

— Да, по словам Бюле, он один из ведущих специалистов. Но вернемся к Бьёрну Гроту. У меня такое впечатление, что он знает больше, чем говорит, и о Габриеле, и о его деде. И что он чего-то боится или, по крайней мере, чем-то встревожен. Как и его сын Йенс. Что-то они оба скрывают.

— И ты понятия не имеешь, что именно?

Карен мнется.

— В случае Йенса дело, возможно, в “ОР”.

— Байкерская шайка? “Odin Predators”, или “One Percenters”, так, что ли?

Она кивает, а затем рассказывает о метках, которые видела на стене склада, и о том, что Габриель регулярно воровал виски и угрозами заставил Йенса молчать.

— Много воровал?

— Нет, в том-то и штука. На пару тысяч марок в месяц, пожалуй.

— На “ОР” не тянет. Думаешь, Габриель действовал в одиночку?

— Подозреваю, что именно так. А в таком случае парни в кожанках вряд ли этому рады.

Она опять мнется.

— Один из моих кузенов состоит в “ОР”.

Карл Бьёркен оборачивается к Карен, удивленно вскинув брови. Секунду-другую она смотрит ему в глаза, потом опять переводит взгляд на дорогу.

— Ты не перестаешь меня удивлять, Эйкен. У тебя есть еще криминальная родня?

— Может быть. Тетка, три кузена и черт знает сколько племянников и троюродных братьев и сестер. И никто из них не ест бутерброды с колбасой, когда они устраивают гулянку меж выплатами по больничному и браконьерской охотой, тут я уверена. Зато бидон-другой самогона выхлебают.

— Как это говорят в Штатах? Rednecks?

Карен пожимает плечами.

— Пожалуй, hillbillys. Все они, во всяком случае, живут возле Скальвета, как раз к северу от границы с Гудхеймским округом.

— Иными словами, неподалеку от штаб-квартиры “ОР”. Ты говорила со своим кузеном?

— Да, но коротко, за пивом. Он, по-моему, искренне удивился, когда я рассказала про метки, и решительно отрицал, что Габриель член группировки. Но ребята Бюле определенно видели его там несколько раз. Черт, неохота мне туда ехать, но, пожалуй, придется.

— Мне кажется, с этим пока можно повременить, — говорит Карл. — Если бы “ОР” надумала разделаться с Габриелем Стуубом, они вряд ли стали бы пробираться на винокурню в новогоднюю ночь и перерезать ему горло. Пуля в лоб дома в гостиной — вот это в их стиле.

— Вот и я стараюсь так думать, — мрачно роняет Карен.

— Вдобавок мне трудновато связать бывшего преподавателя биологии с криминальной байкерской группировкой. Или ты еще о чем-то умолчала?

— Да нет.

Она бросает взгляд в зеркало заднего вида.

— Та-ак, только их и недоставало, — вздыхает она. — Прямо за нами машина “Квелльспостен”.

Не сбавляя скорость, они выехали из ворот гротовской винокурни, мимо разгоряченных журналистов и фоторепортеров, которые по-прежнему ждали комментариев.

— Я переговорила с Юханом Стольтом, — говорит Карен. — Вероятно, завтра он разошлет пресс-релиз и покуда возьмет все вопросы СМИ на себя. Но рано или поздно нам, хочешь не хочешь, придется провести пресс-конференцию. Стольт свяжется с Хёугеном и все согласует.

В лучшем случае сама она от участия в пресс-конференции отвертится. Ранее начальник полиции Вигго Хёуген ясно дал понять, что не желает, чтобы Карен Эйкен Хорнби выступала перед СМИ. А то, что критическое высказывание, которое она сделала сразу после выпуска из полицейского училища, найдется в прессе двадцатилетней давности, роли не играет.

После ухода нескольких женщин-соискательниц журналист из “Доггерска тидер” спросил тогда, как обстоит дело с равноправием в полиции. Спонтанный, по нынешним меркам весьма невинный ответ, который она дала на вопрос об “упорном неприятии женщин в полиции” и о “необходимости изменить подход”, в ту пору одобрения не вызвал. Немногие однокурсницы-полицейские поддержали ее, но с глазу на глаз, вдали от ушей начальства. Это ее заявление, совпавшее с падением доверия к полиции, а в довершение всех бед еще и с годом выборов, привело к тому, что партии норовили переплюнуть друг друга, предлагая жесткие меры. Хуже всего в полиции восприняли обязательные курсы для руководства по гендерному равноправию. Для некоторых это, пожалуй, по сей день осталось болезненной травмой. И Вигго Хёуген определенно ничего не забыл и не доверяет Карен Эйкен Хорнби.

Карен сбрасывает скорость, пытается пропустить машину “Квелльспостен” вперед, но та лишь мигает дальним светом.

— Чертовы писаки, — с досадой роняет Карл. — Надо как-нибудь от них отделаться, когда подъедем к Люсвику. А что еще рассказал Йенс Грот?

— Не много. Его история совпадает с рассказом родителей. Габриель был пьян, из-за фейерверков вспыхнула ссора, а после они, мол, его вообще не видели. До самого утра, когда бедная уборщица обнаружила тело.

— К сожалению, мне добавить особо нечего, — говорит Карл. — Твой рассказ в точности соответствует тому, что я слышал от дочери Гротов, Мадлен, и ее мужа, Элиаса. Элиас только добавил, что несколько человек подходили к обнаруженному телу. Как минимум пятеро или шестеро, так он считает. Странновато, что они подходили посмотреть, а? Ведь уже с расстояния нескольких метров было видно, что горло у него перерезано.

— Ладно, и кто же это был?

— Он сам, Йенс Грот, Ингемар Бергвалль и по меньшей мере еще несколько парней из “цеха”, как они выражаются.

— Та-ак, значит, на месте убийства были зеваки. Сёрен Ларсен не обрадуется. Будем надеяться, что они не трогали тело.

— Какой-то идиот определенно пытался делать ему искусственное дыхание, но Бергваллю хватило ума положить этому конец. Судя по всему, именно он взял на себя командование и велел Йенсу вызвать полицию.

— Больше ничего?

— Да, в принципе оба изложили ту же версию, что и все прочие, — продолжает Карл. — Впору подумать, будто они сговорились.

— Или действительно все так и было.

— Кроме маленькой детали: кто-то ведь перерезал ему горло. И хоть один наверняка что-то видел или слышал. При всем шуме и фейерверке.

— Завтра услышим, что́ Бюле и его люди вытянули из остальных гостей. А нам надо потолковать с Уильямом Трюсте и его женой.

Они паркуются у полицейского участка в Люсвике и заходят туда, как раз когда машина “Квелльспостен” тормозит за “фордом” Карен. Впустивший их дежурный, мгновенно оценив ситуацию, закрывает дверь прямо перед носом самого шустрого репортера. В следующий миг раздается долгий пронзительный звонок.

— Бюле здесь нет, — громко сообщает дежурный, стараясь перекричать звонок. — И вообще никого, все там, у Грота.

— Мы тоже не останемся. Но вовсе не хотим столкнуться у “Риндлерса” со СМИ. Тут есть другой выход?

Карл удивленно смотрит на Карен, но молчит, когда она предостерегающе морщит лоб. Чем больше народу думает, что она остановилась в “Риндлерсе”, тем лучше.

— Спуститесь лифтом в гараж, он выходит прямиком на Лотсгатан, это всего в сотне метров от гостиницы. Давайте быстрее, я обязан открывать всем, кто звонит.

Через пять минут они бок о бок, руки в карманы, ковыляют по одной из узких заснеженных параллельных улочек.

— Выпьем пива в пабе, где я живу? — предлагает Карен. — Думаю, газетчики торчат возле гостиницы.

— Там найдутся еще комнаты? У меня нет большого желания идти потом в “Риндлерс” и в одиночку нарываться на “Квелльспостен”.

— Понятия не имею, но сейчас вообще-то не разгар сезона. — Карен останавливается возле служебного входа в какой-то магазин.

Ищет в кармане сигареты, находит пачку и чертыхается.

— Черт, надо было подзанять одежки в участке. У меня даже кофты с собой нет, в машине осталась. Черт-черт-черт, — бормочет она, закуривает, глубоко затягивается.

— Всё?

— Черт, — опять повторяет она.

— Понятно, почему Хёуген не хочет, чтобы ты разговаривала со СМИ, — смеется Карл. — Не любит он, когда женщины ругаются. Да и когда курят, наверно, тоже.

— Счастье, что его здесь нет, — фыркает Карен, еще раз затягивается, задерживает дым и чувствует, как пульс успокаивается. — Чертыхание — признак ума. На днях читала исследование по этому поводу. А еще — небрежности. Определенно прослеживается какая-то связь с творческим началом.

— И с инфарктом. Ну, успокоилась?

Она кивает, и они ковыляют дальше.

— Ты говорил с Кнутом? Когда будет вскрытие? — немного погодя спрашивает она.

— Завтра, в восемь утра. Стало быть, либо ты проводишь утреннее совещание. Либо выбираешь пилу.

— Вообще-то мне надо бы съездить в Равенбю. Купить что-нибудь из одежды. И дезодорант. И зубную щетку. У тебя жвачки нет?

Эллен Йенсен стоит в маленьком холле, говорит по телефону. Когда дверь открывается, она поднимает глаза и жестом просит Карен подойти. Они ждут, когда она закончит разговор.

— У вас там гости. — Она кивает на паб.

Выследили все-таки, думает Карен, молча вздыхая. Говорить со СМИ ей сегодня вечером не по силам. Единственное, о чем она мечтает, — пинта пива.

Карл задерживается, чтобы узнать, нет ли для него свободной комнаты, а Карен с тяжелым сердцем открывает дверь в паб. Обводит взглядом помещение, высматривая алчных журналистов и неуклюжие кофры с фотоаппаратами. Но секунду спустя сердце резко подпрыгивает.

У столика возле окна сидит девушка, склонив голову, читает газету. У нее длинные черные волосы и кольцо в носу.