23

— Если у вас есть время, могу все вам показать, когда мы закончим с вопросами. К сожалению, в межпраздничные дни и не в сезон у нас в работе затишье, но я охотно устрою для вас экскурсию.

Человек, стоящий перед ними, протягивает руку и смотрит на них с ожидающей улыбкой. Долговязый, слегка нескладный, одет неофициально, в джинсы и голубой пуловер в точности под цвет глаз. Короткую стрижку можно бы счесть признаком начинающегося выпадения волос, однако темный волосяной коврик покрывает каждый сантиметр головы Уильяма Трюсте. Выглядит он излишне хорошо, отмечает Карен.

Винокурня Гротов находится в Гудхеймском районе, на востоке, на длинном мысу, который тянется в море прямо на север. Ребенком Карен много раз здесь проезжала. Каждое лето по дороге на большое кладбище возле гудхеймской церкви семья Эйкен непременно заворачивала к мегалитам, расположенным на самом конце мыса. Ребенком она всегда думала, что эти два события неразрывно связаны. Сейчас, с опозданием на сорок лет, она понимает, что древние дольмены родители посещали ради нее. Это место привлекает, пожалуй, молодежные шайки, поклонников “Нью эйдж” да отдельных туристов, но не обычных обитателей Ноорё. Опустив стекла, чувствуя на лице соленый ветер, Карен в детстве восхищалась большими краснокирпичными зданиями, когда они проезжали мимо гротовской винокурни, но о посещении ее речь никогда не заходила. Во всяком случае, при ней.

— Звучит заманчиво, но, увы, сегодня у нас нет времени. Может быть, в другой раз, — с улыбкой добавляет она.

Через широкую двустворчатую дверь они входят в большой холл со стойкой администратора, выставочными витринами и стендом с брошюрами, минуют узкий коридор с закрытыми дверьми по обеим сторонам, идут дальше, в сердце винокурни с огромными грушевидными медными котлами, а немного погодя попадают в помещение, похожее на конференц-зал и одновременно на кабинет. Справа стоит длинный стол с двенадцатью стульями, две стены от пола до потолка сплошь закрыты книжными стеллажами, а прямо между двух высоких окон — письменный стол со столешницей из зеленой кожи.

Как только можно сидеть спиной к такой панораме, думает Карен, глядя на необозримый горизонт. Вероятно, чтобы вообще заниматься делом, понимает она секундой позже.

После приглашающего жеста хозяина Карен и Турстейн Бюле садятся на длинный кожаный диван. Уильям Трюсте учтиво ждет, пока они сядут, потом подтягивает штанины и садится напротив, в одно из больших честерфилдовских кресел. Толстое стекло, уложенное на два старых лежачих дубовых бочонка, образует журнальный столик, на котором стоит поднос с тремя чашками, чайником и блюдом песочного печенья.

— Может быть, вы раньше здесь бывали? — спрашивает Трюсте.

— Я нет, — отвечает Карен, озираясь по сторонам. — Но ваша продукция мне знакома, — добавляет она с легкой усмешкой. — А вы здесь бывали? — Она оборачивается к Турстейну Бюле, тот кивает:

— Да, лет десять назад или пятнадцать.

— С тех пор многое изменилось. — Уильям Трюсте наливает чай. — И многое еще изменится. Молока?

Карен опять смотрит в окна. Никакие шторы не заслоняют вид, море так близко, что кажется, будто сидишь на носу огромного корабля. Выходит, рабочее место может быть и таким, с завистью думает она, вспоминая свое собственное в Дункерском полицейском управлении. Тамошнее здание, архитектурный урод семидесятых годов, снаружи выглядит устрашающе, а внутри наводит скуку, в народе его удачно окрестили Бункером. Кабинет Уильяма Трюсте на винокурне — полная противоположность конторскому ландшафту на третьем этаже Бункера, где располагается отдел уголовного розыска Доггерландской государственной полиции.

— Дальше к северу в этой стране не попасть, — говорит Трюсте, перехватив взгляд Карен. — В смысле, если не считать мыса с мегалитами. Но это — самая северная постройка на острове. Вообще самая северная на Доггерландских островах, — добавляет он с нескрываемой гордостью.

Карен отрывает взгляд от окна, сосредоточивает внимание на хозяине.

— Вы давно здесь работаете?

Уильям Трюсте качает головой:

— Примерно год. Я много лет работал на разных винокурнях в Шотландии и даже в Японии, но, как только представилась возможность поработать здесь, сразу же согласился.

Япония, думает Карен, но не успевает выразить свое удивление, потому что слово берет Турстейн Бюле:

— Насколько я понимаю, скорее уж семейству Грот представилась фантастическая возможность залучить вас на работу. — Он улыбается. — У вас в отрасли превосходная репутация, вас считают одним из лучших специалистов.

Уильям Трюсте разводит руками и тоже улыбается:

— Скажем так: мы одинаково довольны. Для меня это был шанс вернуться домой и одновременно участвовать в интересном развитии. Винокурня Гротов очень маленькая по сравнению с большинством конкурентов, но всегда была синонимом качества. И, как я уже сказал, у нас большие планы на будущее.

— Вот как? — Бюле наклоняется вперед.

Карен удивленно смотрит на него. До сих пор она не видела его столь заинтересованным. Никогда бы не подумала, что виски вызовет у него такую реакцию.

— Ну да. Мы теперь всерьез намерены посоперничать с шотландцами и японцами.

— Говорят, они правду выпускают хорошее виски, — кивает Бюле. — Но мне лично претит покупать японское виски. Или тайваньское. Как бы хороши они ни были.

— Вы не одиноки. Многие любители виски — люди консервативные, — улыбается Трюсте. — Многие никогда не купят односолодовое виски, если оно не шотландское. Но для довольно многих главное — качество, и здесь, у Гротов, это как раз и есть наша маленькая ниша.

Ишь ты, будто пресс-релиз зачитывает, думает Карен и откидывается на спинку дивана, ожидая, когда Бюле и Трюсте закончат свою беседу. Перебивать она не хочет, раз уж коллега в кои-то веки разговорился.

— Я слыхал, вы думаете расширяться, — говорит Бюле. — Удвоите производство или еще сверх того? Говорят, появится много новых рабочих мест.

— Не только. Вообще-то о планах должен бы рассказывать Бьёрн Грот, но, увы, сегодня его здесь нет. Если вам интересно, могу показать эскизы и чертежи…

Карен решает положить конец рассуждениям о гордости острова и перейти непосредственно к делу.

— К сожалению, на это у нас нет времени, — перебивает она. — Сегодня, как вы знаете, мы приехали к вам с другой целью.

— Да, конечно. — Увлеченная улыбка на лице Уильяма Трюсте мгновенно гаснет. — Ужасное происшествие. Мне рассказал Эрлинг Арве, в тот же день. Священник, — добавляет он, как бы поясняя для Карен.

— Мы с ним встречались, — говорит она. — Дома у Гертруд Стууб. Фактически это одна из двух причин нашего визита. По словам Гертруд, вы заезжали в сочельник и встречались с ней и Фредриком. Верно?

— Да, совершенно верно. Мы с женой и наш крайне строптивый сын. Но пробыли мы недолго, максимум полчаса. К нам должна была приехать сестра Хелены с семьей, отпраздновать сочельник, так что надо было поскорее вернуться. Но именно я настоял все-таки заехать и поздравить. Вы же понимаете — Рождество есть Рождество, а родня как-никак родня.

Карен бросает взгляд в записную книжку с именами и стрелками.

— Ваша бабушка по отцу была сестрой матери Фредрика и Гертруд, если я правильно поняла. Вы дружили с Фредриком?

Уильям качает головой.

— Не особенно. После развода родителей сестра и я вместе с матерью уехали в Англию. Мама родом оттуда, так что это было вполне естественно. Но родня с папиной стороны глубоко укоренена тут, на острове. Отец второй моей бабушки владел угольными разработками, и моему отцу выпала неблагодарная задача держать за все ответ. Он остался здесь, чтобы спасти то, что осталось от угледобычи, когда дела покатились под гору, только это было как бы искусственное дыхание, да вы наверняка знаете. Мы с сестрой приезжали сюда на каникулах, навещали его, и позже я бывал здесь во время отпуска, но только теперь вернулся окончательно. И отвечая на ваш вопрос, скажу: нет, я знал Фредрика не очень хорошо.

— Ладно. Однако вернемся к сочельнику. Вы ничего необычного во Фредрике не заметили? Может, он выглядел озабоченным или встревоженным?

Взгляд Уильяма Трюсте устремляется за окно, будто он роется в памяти.

— Нет, — медленно произносит он. — Пожалуй, нет. Или… хотя нет, это так, пустяки.

— Позвольте нам решать. О чем вы подумали?

— Мне показалось, что прямо перед нашим появлением Фредрик и Габриель ссорились. Не то чтобы я что-то слышал, но, когда мы пришли, настрой был слегка подавленный. Мы с Хеленой говорили об этом в машине, по дороге домой.

— Стало быть, вы не имеете представления, из-за чего возникла ссора?

— Ни малейшего. Просто мне так показалось.

Карен вздыхает. Придется еще раз поговорить с Гертруд и с Габриелем.

— Габриель работает здесь, на винокурне, так?

— Совершенно верно. Бутилирование и отгрузка. Но если хотите узнать подробнее, как он справляется, вам надо спросить у Йенса Грота. С тех пор как я отошел от производства, это его епархия. Думаю, он и сегодня здесь, наверно, сидит на складе. У него там контора.

— А какова же ваша роль здесь?

— Я отвечаю за качество, скажем так.

Уильям Трюсте откидывается на спинку кресла и подробно, с увлечением рассказывает: он решает, как хранить те или иные бочки, следит за годами закладки, определяет, что предстоит купажировать, а что нет, и, наконец, решает, пора ли разливать виски по бутылкам и когда именно.

— Кроме того, я занимаюсь маркетингом продукции Гротов на отраслевом уровне. Маркетингом на клиентском уровне и чистой продажей занимаются Бьёрн и Йенс. Бьёрн Грот, — уточняет Трюсте. — Все принадлежит ему и его детям, Йенсу и Мадлен. Это семейная фирма.

— Хорошо, — устало говорит Карен, когда Уильям Трюсте наконец умолкает. — Тогда последний вопрос. Можете рассказать, где вы находились утром в первый день Рождества с половины восьмого до половины девятого?

Проходит несколько секунд, прежде чем до Уильяма Трюсте доходит смысл вопроса.

— Где я находился? Вы серьезно?

— Боюсь, что да. Впрочем, этот вопрос мы будем задавать всем, с кем беседуем. Хотя бы затем, чтобы исключить их из числа подозреваемых. Если все-таки окажется, что смерть Фредрика — результат преступления.

Уильям Трюсте по-прежнему сомневается.

— Что ж, пожалуй, мне повезло. Обычно я бы спал, но как раз тем утром был в Люсвике.

Карен поднимает брови, как бы подавая Трюсте сигнал продолжать.

— Раньше я был не вполне искренен. Одна из причин, побудивших нас с Хеленой вернуться на Ноорё, заключалась в том, что у нашего сына Альвина возникли проблемы с наркотиками. Последние годы в Шотландии мы жили в Глазго, а там этого добра море разливанное. Очень уж далеко дело не зашло, но мы понимали, что необходимо принять экстренные меры. И когда открылась вакансия у Гротов, мы решились.

— Каким же образом это связано с первым днем Рождества?

— Дело в том, что мы обещали Альвину оплатить права и автомобиль, при условии, что он пойдет работать и будет управляться сам. Заставить его учиться оказалось невозможно, по крайней мере сейчас. Он работает в Люсвике, в интернате для стариков. Просто помощником, помогает убирать и проветривать помещения, а если надо, дежурит. В общем, в семь утра в первый день Рождества он должен был явиться на работу, а поскольку автобусы по праздникам не ходят, я обещал подвезти его. Вернее, дать ему под моим присмотром потренироваться в вождении. Спросите у него самого.

— Он должен был приехать к семи, говорите? А чем вы занимались, когда отвезли его?

— Навестил отца. У него альцгеймер, и живет он в интернате, так что я решил заодно проведать его, хотя он даже толком не понимает, какой день на дворе. И если вы не скажете персоналу, могу сообщить, что угостил его глоточком.

Несколько секунд Карен размышляет о печальной судьбе Ивара Трюсте. Внук старого угольного барона, но определенно без его власти и влияния. Островитяне и СМИ резко критиковали его за то, что он не сумел уберечь разработки, кормившие местное население, от неизбежной гибели. Жена бросила его, увезла детей с собой за границу; когда же сын вернулся, Ивар был уже в глубоком маразме и не мог этого осознать.

— Мы, конечно, пытались временами брать отца домой, — продолжает Уильям Трюсте, — но с ним теперь так худо, что от перемены обстановки ему больше вреда, чем пользы. Однако ж он мой отец, вот я и подумал, что на Рождество ему не помешают хвостик селедки и рюмочка спиртного.

— Селедка и водка в семь утра?

Карен тотчас жалеет об этом замечании. В какой мере селедка и рюмочка к завтраку тут по-прежнему в порядке вещей, сказать трудно, но у старших поколений был такой обычай, вспоминает она и прямо воочию видит бутылку водки, стоящую рядом с молочником на столе с завтраком в кухне у тетки.

“Только для взрослых мужчин”, — сказала Ингеборг, хлопнув кузена Финна по радостно протянутой руке.

— Да, старинные традиции насчет завтрака понять трудновато, — улыбается Уильям Трюсте, — но что было, то было, и мне казалось, папе никак не повредит воспоминание о прошлом. Вдобавок к моему приходу он уже несколько часов был на ногах. И когда я ушел, тоже не спал, если хотите знать. Правда, спросить у него, ясное дело, не спросишь, он и меня большей частью уже не узнает.

— Кто-нибудь из персонала вас видел? — вставляет Турстейн Бюле.

— Вряд ли. Я, конечно, вошел вместе с Альвином, но потом мы расстались. Он работает наверху, в отделении, где больные, но в том же подъезде. Может, кто меня и видел, но я особо на глаза не лез. Персонал вряд ли бы одобрил спиртное, пусть даже маленькую рюмочку.

— И долго вы там пробыли? — спрашивает Карен и помечает, что у Уильяма Трюсте, похоже, нет мотива желать смерти дальнему родственнику, однако и алиби у него тоже нет.

— Около часу, наверно. Во всяком случае, когда я садился в машину, было уже восемь. Я точно помню, потому что обещал позвонить домой Хелене, разбудить ее.

Настроение у Карен падает.

— Вы звонили домой из Люсвика? С мобильного?

Уильям Трюсте искренне удивлен.

— Да-а… — тянет он, потом до него наконец доходит. — Ну разумеется, вы можете проверить.