Москва пушкинская

Любовь к Москве и спор с ней, притяжение и отталкивание; город, где Пушкин родился, но где жить не желает… Все многосложно связано с принятием и неприятием московской публикой великого поэта.

Молодые, дерзкие юноши «вокруг университета» и раздражают и привлекают Пушкина: в черновиках «Путешествия из Москвы в Петербург» написаны (и затем сняты) строки про «бездушного читателя французских газет, улыбающегося при вести о наших неудачах» (XI, 482). Это ответ на дошедший ропот Герцена и его единомышленников. Впрочем, о тех же молодых людях в той же пушкинской работе замечено: «Философия немецкая, которая нашла в Москве, может быть, слишком много молодых последователей, кажется, начинает уступать духу более практическому. Тем не менее влияние ее было благотворно: оно спасло нашу молодежь от холодного скептицизма французской философии и удалило ее от упоительных и вредных мечтаний, которые имели столь ужасное влияние на лучший цвет предшествовавшего поколения!» (XI, 448)

«Вредные мечтания», то есть декабризм: нам нелегко исчислить, насколько Пушкин маскировался для цензуры и насколько действительно писал то, что думал. Несмотря на краткость своих наездов во вторую столицу, поэт, как видно, успел заметить, услышать о молодых людях, увлеченных сегодня Шеллингом, завтра – Гегелем; подразумеваются кружки, общества – такие, как у Станкевича, Аксакова, Киреевских, вокруг Герцена, Огарева, Белинского.

Главная идея Пушкиным и на расстоянии схвачена верно – насчет читающей, мыслящей молодежи, которая ищет свой путь, обдумывая достигнутое мировой мыслью. Иное дело, что несколько лет спустя не без помощи этой самой «умиротворяющей» немецкой философии, при посредничестве Гегеля и Фейербаха немалая часть этих молодых людей далеко зайдет, приблизившись к новым «упоительным мечтаниям», то есть революционным идеям…

В. Белинский, еще не подозревающий о своих будущих статьях, посвященных пушкинскому творчеству, печатает строки, прямо или косвенно упрекающие Пушкина за удаление от прежних идеалов; а Пушкин, прочитав это, с помощью верного друга Нащокина изыскивает возможность привлечь молодого критика к «Современнику». Затея не реализовалась, но порыв поэта очень многозначителен…

Пока же обратимся к другим образам Москвы 1830‐х годов в восприятии Пушкина. Ю. М. Лотман считает, что «тройной эпиграф» о Москве в седьмой главе «Евгения Онегина» – это «изображение историко-символической роли Москвы для России, бытовая зарисовка Москвы как центра частной внеслужебной русской культуры XIX в. и очерк московской жизни как средоточия всех отрицательных сторон русской действительности».

Подобные мотивы – на московских страницах «Путешествия из Москвы в Петербург». Во всем многосложном, ироничном пушкинском описании хорошо заметны две линии, нисходящая и восходящая.

Прежней Москве, грибоедовской, декабристской, Москве пушкинского детства, – «реквием»… Того города, того общества нет. «Невинные странности москвичей были признаком их независимости… Надменный Петербург издали смеялся и не вмешивался в затеи старушки Москвы. Но куда девалась эта шумная, праздная, беззаботная жизнь? Куда девались балы, пиры, чудаки и проказники – все исчезло… Горе от ума есть уже картина обветшалая, печальный анахронизм. Вы в Москве уже не найдете ни Фамусова, который всякому, ты знаешь, рад – и князю Петру Ильичу, и французу из Бордо, и Загорецкому, и Скалозубу, и Чацкому; ни Татьяны Юрьевны, которая

 

Балы дает нельзя богаче,

От Рождества и до поста,

А летом праздники на даче.

 

Хлестова в могиле; Репетилов в деревне. Бедная Москва!..» (XI, 246,247)

Пушкин повторяет – «смиренная Москва», «присмиревшая Москва», «бедная Москва». Как в стихотворении «К вельможе», как при сопоставлении разных эпох в «Пиковой даме», поэт жалеет о милом, невозвратимом прошлом, главная прелесть которого – вольность, независимость. Понятно, что Москва присмирела после 1825 года, и, осудив в одном месте своей статьи «упоительные и вредные мечтания», Пушкин тут же охотно предается «упоительным воспоминаниям» о времени тех мечтаний.

Вздохнув о Москве ушедшей, уходящей, вздохнув с полным пониманием того, что историю не воротишь, Пушкин рисует затем новую Москву; краски здесь, однако, иные, чем в «Пиковой даме» или «К вельможе». Там романтике прошлого противопоставлен бездушный, торопящийся обыватель, человек «века железного»… Здесь же, в «Путешествии из Москвы в Петербург», после нескольких строк об оживлении, развитии промышленности и купечества автор напоминает, что «просвещение любит город, где Шувалов основал университет по предначертанию Ломоносова.

Литераторы петербургские, по большей части, не литераторы, но предприимчивые и смышленые литературные откупщики. Ученость, любовь к искусству и таланты неоспоримо на стороне Москвы. Московский журнализм убьет журнализм петербургский.

Московская критика с честию отличается от петербургской. Шевырев, Киреевский, Погодин и другие написали несколько опытов, достойных стать наряду с лучшими статьями английских Reviews, между тем как петербургские журналы судят о литературе, как о музыке; о музыке как о политической экономии, т. е. наобум и как-нибудь, иногда впопад и остроумно, но большею частию неосновательно и поверхностно» (XI, 247, 248).

Необязательно Москвою, но людьми, просвещением, литературою в московском духе, а не булгаринском – вот как согласно Пушкину можно и должно двигаться вперед, надеяться. Вот где шанс к спасению.