И кинжал

На мосту через Херенграхт отец держал над водой ребенка. Девочка длинной палкой пыталась зацепить весело раскрашенный кораблик, застрявший посреди канала. Ее пальтишко было даже не застегнуто, к тому же отец держал дочку так небрежно, что Труус захотелось подбежать и схватить ее, чтобы она не упала в ледяную воду. А еще ей захотелось спихнуть с моста папашу. Нет, в самом деле, о чем он думает? Сколько на свете таких родителей, для которых дети – нечто само собой разумеющееся и которые уверены, что случиться с ними ничего не может. Но отцы и матери неподалеку лишь радостно закричали и замахали руками, когда кораблик, преодолев затор, лег на правильный курс и направился к дальней гавани, где другие дети уже палочками отталкивали свои суденышки от берега, чтобы потом, перебежав на сторону Труус, встретить их и отправить обратно.

– Я восхищен той работой, которую ведут Норман и Хелен, – говорил между тем Йооп. – Но, Труус, ехать в Вену сегодня ночью? Вот так, наобум? Без всякой предварительной договоренности с этим типом Эйхманом?

Йооп был не из тех мужчин, которые дают волю чувствам на людях, поэтому она и решила обсудить с ним предложение Бентвичей здесь, на берегу канала. Нет, ехала она, конечно, не наобум, просто на этот раз все спланировала Хелен Бентвич. Это она убедила членов комитета, что Труус, как никто другой, справится с задуманным ими делом, хотя те считали, что эмиссаром должен стать мужчина. Ее подруга Хелен… Даже странно, что она ее так называет, ведь они встречались всего два раза в жизни, но все же так оно и есть.

– Одно дело – провезти пару-тройку детей через слабо охраняемый пограничный пост, – сказал Йооп, глядя прямо ей в глаза, – и совсем другое – несколько раз проехать от границы до самой Вены и обратно.

– Да, Йооп, но…

– Не противоречь мне!

Твердость в его голосе заставила ее вздрогнуть. Он говорил всерьез. Он всерьез сказал те самые слова, которые так часто обещал ей не произносить никогда. Но сказал не потому, что хотел подчинить ее своей воле, а потому, что боялся за нее.

Она добродушно улыбнулась группе родителей, которые смотрели на них с другого берега канала. Отец девочки уже был там, а сама девочка палочкой вела кораблик вдоль берега.

– Мне незачем противоречить тебе, Йооп, – произнесла она нежно. – Ты никогда не ставишь меня в такое положение, когда мне приходилось бы так поступать, и это лишь одна из многих причин, почему я тебя люблю.

Еле заметный упрек, приправленный изрядной долей юмора, для лучшего восприятия.

Выражение его лица смягчилось, как будто он захотел извиниться.

– В самом деле, Труус.

Они смотрели, как девочка, чей кораблик снова заплыл слишком далеко, просила о чем-то отца. Но тот был так занят разговором, что ничего не слышал. Тогда малышка повернулась к старшему брату, и тот, оставив свой кораблик, отправился выручать суденышко сестренки.

– Йооп, как ты хочешь, чтобы я поступила? – спросила Труус все тем же мягким, вкрадчивым голосом. – Спасти троих детей – хорошо, тридцать – тоже неплохо, но десять тысяч – это уже не мое дело?

– Гестапо наверняка будет держать тебя под колпаком, Гертруда! Они будут знать, куда ты ездишь. Как и с кем проводишь время. Без их надзора ты и шагу не сможешь ступить! – Он помешкал, но потом тихо добавил: – Не говоря уже о том, что доктор запретил тебе дальние поездки.

Труус отмахнулась от болезненного воспоминания – доктор, который сохранил жизнь ей, но не сумел спасти ребенка. А ведь это наверняка был их последний шанс. Ее последний, нежданный шанс.

Она взяла Йоопа за руку в перчатке:

– Если я так легко говорю о риске, на который иду, Йооп, то это не значит, что я и отношусь к нему так же легкомысленно. Ты же знаешь.

Пока они стояли, держась за руки, на той стороне канала отец подошел к мальчику и девочке. Взяв из рук дочки палку, он подогнал к берегу ее корабль, ловко поднял его в воздух, подождал, пока с него стечет вода, и то же самое проделал с корабликом сына. Брат взял сестру за руку, она что-то сказала, отчего все трое засмеялись. Отец собрал игрушки и вместе с детьми зашагал к мосту и по нему – на их сторону канала.

Сквозь ветки голых деревьев Труус глядела в такое же голое, быстро темнеющее небо.

– Йооп, – начала она, – представь, что те австрийские дети, которых меня просят вывезти, – это наши дети…

– Но они не наши! Не наши, вот в чем все дело! И сколько чужих детей ни спасай, этим ты все равно не отменишь того факта, что у нас нет своих. Перестань фантазировать, будто это не так!

На них опять начали оглядываться. Но Труус продолжала спокойно смотреть прямо перед собой, через сумеречный канал, ее рука мирно лежала в ладони мужа. Конечно, эти слова вырвались у него случайно, он не хотел причинить ей боль. Просто не совладал с чувством потери. Если бы она его не подвела, он сам мог бы приходить сюда с другими родителями. Он сам научил бы дочку плавать, прежде чем дать ей в руки кораблик и показать, как запускать его в канал. Он никогда в жизни не позволил бы дочери или сыну выйти на лед замерзшего канала, прежде чем тот простоял хотя бы неделю. Он тоже мог бы застегивать ребенку пальто на все пуговки, выводя его гулять, целовать расцарапанные локотки и смеяться над чем-то, отчего бывает смешно лишь маленьким детям и очень немногим взрослым.

Йооп притянул ее к себе, обнял и чмокнул в шляпу:

– Я так виноват перед тобой. Прости меня. Прости.

Так они и стояли, пока родители вокруг них созывали детей, доставали кораблики, сливали воду из их ярко раскрашенных корпусов и кучками по трое, четверо, пятеро расходились по домам. Там, когда семьи сядут за ужин, корабли будут сохнуть в ваннах, отдыхая от последнего перед наступлением зимы плавания. Где-то вдалеке пронзительно свистнул паровоз, и от его резкого звука тишина серого неба, серой воды в канале, серых домов по его берегам и серого моста над ним стала как будто еще плотнее. Надо же, как быстро теперь садится солнце.

– Может быть, Бог потому и не дал нам детей, Йооп, – тихо сказала Труус. – Он знал, что настанет час страшной нужды, когда спасать нужно будет многих. И решил избавить нас от постоянного страха оставить сиротами своих детей.