Приложение В
Переосмысление социального интеллекта

Социальный интеллект развился в высшей степени у тех видов млекопитающих, которые ведут групповой образ жизни, а эволюционировал он как механизм выживания. Системы головного мозга, определяющие отличия человека от других млекопитающих, развивались прямо пропорционально количеству социальных связей первобытного человека. Некоторые ученые полагают, что именно блестящие социальные навыки – а не когнитивное превосходство или физические преимущества – позволили виду Homo sapiens затмить других гоминид.

Эволюционная психология утверждает, что социальный мозг – а отсюда и социальный интеллект – развился для того, чтобы успешно ориентироваться в социальных течениях внутри групп приматов: он вооружает умением определять, кто здесь альфа-самец, на чью защиту можно положиться, кому угождать и как (обычно грумингом). У людей потребность в социальном мышлении – необходимом, в частности, для согласования действий, сотрудничества и соперничества – стимулировала эволюционное увеличение размеров мозга и повышение общего интеллекта.

Основные плоды деятельности социального мозга – навыки и синхронность взаимодействия, эмпатия разных типов, социальное познание и забота о других – предполагают существование нейронных путей социального интеллекта. Эволюционная перспектива заставляет нас снова задуматься о месте социального интеллекта в системе человеческих способностей – и признать наконец, что “интеллект” может включать в себя не только когнитивные способности. (Говард Гарднер, например, отлично справился с этим в своей революционной работе о множественном интеллекте.)

Последние нейробиологические находки, касающиеся социальной жизни, могут придать новый импульс социальным и поведенческим наукам. Фундаментальные положения экономической теории, например, уже поставила под сомнение зарождающаяся наука нейроэкономика, которая изучает мозг во время принятия решений. Ее находки потрясли основы стандартного экономического мышления, в частности, дискредитировав идею о том, что люди принимают рациональные финансовые решения, которые можно моделировать с помощью анализов типа дерева принятия решений. Экономисты теперь понимают, что нейронные системы нижнего пути играют гораздо большую роль в принятии таких решений, чем это могут предсказать чисто рациональные модели. Кроме того, настало время и для пересмотра основ теории и системы оценки интеллекта.

В последние годы изучение социального интеллекта было вытеснено на научные задворки: это направление игнорировали и социальные психологи, и исследователи интеллекта. Исключением стал лишь некоторый всплеск интереса к эмоциональному интеллекту благодаря фундаментальной работе Джона Мейера и Питера Саловея, опубликованной в 1990 году.

Как рассказывал мне Мейер, исходная модель Торндайка предусматривала три типа интеллекта – механический, абстрактный и социальный, – но впоследствии Торндайк так и не смог найти способ измерения социального интеллекта. В 1990-е, когда стала понятнее локализация эмоций в мозге, “эмоциональный интеллект взялись пестовать как замену интеллекта социального, не прижившегося в этом триумвирате”.

Однако недавний выход на сцену социальной нейронауки провозгласил возрождение социального интеллекта, который достоин такого же внимания, как и его родной брат, интеллект эмоциональный. Результат переосмысления социального интеллекта должен полнее отразить работу социального мозга, поскольку предполагает расширение понятия этого интеллекта за счет способностей, часто игнорируемых, но безмерно важных для наших взаимоотношений.

В этой книге я предлагаю модель социального интеллекта гипотетическую, открытую для коррекции, а не окончательную, каковой она может показаться из-за многословного изложения. Все желающие могут перегруппировывать ее составляющие и предлагать собственные: мой способ категоризации – лишь один из многих возможных. По мере накопления данных непременно будут появляться все более прочные и достоверные модели социального интеллекта. Я же просто хотел стимулировать свежее, творческое мышление в этом направлении.

Как составляющие социального интеллекта вписываются в модель эмоционального интеллекта

Некоторые психологи могут упрекнуть меня в том, что в перечень основных составляющих социального интеллекта я предлагаю включать помимо стандартных интеллектуальных способностей и те, что не относятся к разряду когнитивных. Но именно в этом и заключается смысл, который я хочу донести: когда дело касается применения интеллекта в социальной жизни, мозг сам смешивает разные способности. Такие некогнитивные способности, как умение сопереживать, синхронизироваться и проявлять участие, относятся к истинно адаптивным инструментам из арсенала социальных приспособлений для выживания. И эти способности уж точно позволяют прилежнее следовать завету Торндайка “действовать мудро” в наших взаимоотношениях.

Старая концепция социального интеллекта как чисто когнитивного феномена допускает – и об этом говорили ранние теоретики интеллекта, – что социальный интеллект может вообще не отличаться от общего. Некоторые когнитивисты, без сомнения, скажут, что эти человеческие свойства идентичны. Но чему тут удивляться, если они строят модели психической жизни на компьютерах, а их модули обработки информации следуют чисто рациональной, вычислительной логике.

Однако фокусируя внимание исключительно на рациональных аспектах социального интеллекта, мы игнорируем бесценную роль эмоций и нижнего пути. Я предлагаю изменить ракурс так, чтобы он охватывал не только знания о социальной жизни, но и столь важные для нее автоматические способности – мы ведь пользуемся во взаимоотношениях как верхним, так и нижним путем. Популярные сейчас теории социального интеллекта прорабатывают хитросплетения этих способностей лишь точечно и с удивительно разной степенью детализации.

Мнение теоретиков интеллекта о месте социальных навыков в нашей жизни можно лучше понять, если вкратце вспомнить историю этой области. В 1920 году, когда Эдвард Торндайк первым предложил концепцию социального интеллекта, умами владела другая концепция, концепция IQ, как раз формировавшая тогда новую дисциплину психометрию, нацеленную на поиск путей измерения человеческих способностей. Те дни пьянили воодушевлением от недавних успехов психологии, когда во время Первой мировой войны удалось провести сортировку американских солдат по их IQ и, соответственно, эффективнее распределить задания и должности между ними.

Ранние теоретики социального интеллекта пытались найти аналог IQ, который позволил бы количественно оценивать таланты к общественной жизни. Вооружившись свеженькой путеводной нитью психометрии, они пытались отыскать способы оценки разницы в социальных навыках, которая была бы эквивалентна, скажем, разнице между людьми в пространственном и вербальном мышлении, измеряемой с помощью IQ.

Те первые попытки потерпели фиаско – и главным образом потому, что предусматривали измерение лишь разумного постижения людьми социальных ситуаций. Например, в одном из ранних тестов на уровень развития социального интеллекта оценивали такие когнитивные способности, как, например, умение назвать социальную ситуацию, для которой больше подходила бы определенная фраза. В конце 1950-х Дэвид Векслер, разработавший один из самых популярных вариантов теста на IQ, по сути, отверг важность социального интеллекта, отведя ему роль простого “приложения общего интеллекта к социальным ситуациям”. Это суждение пропитало всю психологию, и социальный интеллект исчез с популярных карт человеческих умственных способностей.

Исключением стала лишь предложенная в конце 1960-х комплексная модель интеллекта. Ее автор, Джой Пол Гилфорд, насчитал 120 отдельных интеллектуальных способностей, 30 из которых имели отношение к сфере социального интеллекта. Но несмотря на титанические усилия Гилфорда, его подход не позволял точно предсказывать способность людей адекватно вести себя в реальных социальных ситуациях. Более поздние модели, касающиеся социального интеллекта, – модели “практического интеллекта” Роберта Стернберга и “межличностного интеллекта” Говарда Гарднера – получили большее распространение. Однако целостной теории социального интеллекта, которая четко отделила бы его от IQ и могла применяться на практике, психология создать так и не смогла.

Былое видение социального интеллекта как приложения общего интеллекта к социальным ситуациям превращало его в чисто когнитивную способность. Такой подход представляет социальный интеллект как капитал знаний о социальном мире. Но это делает его неотличимым от общего интеллекта, или фактора g.

Но что же все-таки отличает социальный интеллект от g? На этот вопрос однозначного ответа нет до сих пор. Одна из причин заключается в том, что психология как профессия представляет собой научную субкультуру, в которую люди приходят, социализируясь в соответствующих вузах и совершенствуя профессиональные навыки в рамках той же системы. В результате психологи склонны смотреть на мир сквозь ментальную призму своей дисциплины. Однако эта профессиональная деформация может подрывать их способность к постижению истинной природы социального интеллекта.

Когда по просьбе исследователей люди, далекие от психологической науки, составляли список качеств, которые делают индивида умным, они неизменно, как само собой разумеющееся, на первых позициях включали в него социальную компетентность. Однако если такую же задачу ставили перед психологами, специалистами по интеллекту, они ставили во главу угла когнитивные способности вроде вербальных навыков и умения решать проблемы. Пренебрежительный взгляд Векслера на социальный интеллект, похоже, продолжает жить в неосознаваемых предубеждениях психологической отрасли.

Психологи, пытавшиеся измерить социальный интеллект, оказывались в тупике из-за поразительно высокой корреляции между их результатами и результатами тестов на IQ: она заставляла думать, будто нет никакой фактической разницы между когнитивной и социальной одаренностью. Это и послужило главной причиной того, что социальный интеллект остался за бортом научного исследования. Но думается, глобально проблема уходит корнями в неверное определение социального интеллекта как набора рядовых когнитивных способностей, приложенных к общественной жизни.

Этот подход оценивает мастерство в межличностном взаимодействии лишь на основании того, что люди сообщают о своих знаниях. Например, тестируемых спрашивают, согласны ли они с утверждениями типа “Я могу понять поведение других людей” или “Я знаю, как мои действия сказываются на чувствах других людей”.

Эти примеры взяты из недавно разработанной шкалы оценки социального интеллекта. Создавшие ее психологи просили 14 профессоров из своей отрасли – так называемый экспертный комитет – дать определение социальному интеллекту. Итоговое определение гласило, что это “способность понимать других людей и предсказывать их реакции на различные социальные ситуации”. Другими словами, по мнению экспертов, социальный интеллект представлен исключительно социальным познанием. Тем не менее психологи понимали, что это далеко не полное определение. Поэтому они ввели в тест несколько вопросов, призванных понять, как люди на самом деле ведут себя в социальном мире: например, нужно согласиться или не согласиться с утверждением “У меня уходит много времени на то, чтобы хорошенько разобраться в других людях”.

Но этот тест, как и любой другой, только выиграет, если его составители пойдут дальше и предусмотрят оценку талантов нижнего пути, так много значащих для насыщенной жизни. Социальная нейронаука подробно описывает, как многообразные пути познания и действия вовлекаются в наши отношения с другими. Конечно, никто и не сомневается, что навыки верхнего пути – вроде социального познания – играют в них важную роль. Но социальный интеллект не обходится и без плодов работы нижнего пути: синхронности и сонастройки, социальной интуиции и эмпатической заботы, а также – что, правда, спорно – позывов к состраданию. Наши представления о том, что делает человека умным в общественной жизни, несомненно, будут полнее, если мы включим в фокус нашего внимания и эти способности.

Такие невербальные способности реализуются в течение микросекунд, то есть быстрее, чем разум успевает сформулировать какие-либо мысли. Несмотря на то, что способности нижнего пути могут показаться кому-то ничтожными, именно они образуют платформу для гладкого протекания социальной жизни. Поскольку эти способности невербальные, они не поддаются оценке с помощью карандаша и бумаги, а большинство современных тестов на социальный интеллект как раз таковы. На самом деле получается, что они расспрашивают верхний путь о деятельности нижнего, а это весьма сомнительная тактика.

Колвин Тревартен, специалист по психологии развития из Эдинбургского университета, убедительно доказывает, что общепринятые представления о социальном познании порождают глубокое непонимание человеческих отношений и места эмоций в социальной жизни. Да, когнитивная наука сослужила отличную службу лингвистике и сфере создания искусственного интеллекта, но она лишь ограниченно применима к человеческим отношениям. Такой подход пренебрегает некогнитивными аспектами интеллекта – например, теми же способностями к сопереживанию и синхронизации, которые привязывают нас к другим людям. Аффективная революция (не говоря уже о социальной) в когнитивной нейронауке все еще не докатилась до теории интеллекта.

Более надежная система измерения социального интеллекта должна включать оценку работы не только высших, когнитивных структур (для этого опросники подходят превосходно), но и сетей нижнего пути, для чего может подойти, например, тест PONS или метод распознавания микровыражений лица, разработанный Экманом. А еще можно прибегать к имитации социальных ситуаций (возможно, в виртуальной реальности) или уж хотя бы учитывать мнения других людей о социальных способностях тестируемого. Только так мы сможем строить более адекватные индивидуальные профили социального интеллекта.

Но есть и другое научное затруднение, не слишком широко обсуждаемое: сами IQ-тесты лишены какого-либо теоретического обоснования. Их создавали, скорее, с единственной целью – для предсказания успехов в учебе. Как обнаружили Джон Килстром и Нэнси Кантор, тест на IQ почти не подкреплен теорией: он разработан “для моделирования вещей, которыми дети занимаются в школе”.

Однако эти самые школы – очень недавний продукт цивилизации. И потребность ориентироваться в социальном мире, пожалуй, более мощная движущая сила построения человеческого мозга, нежели потребность получать пятерки. Эволюционные биологи полагают, что социальный интеллект был первичным талантом человеческого мозга – и это нашло отражение в нашей гипертрофированной коре, – а то, что мы считаем интеллектом, – лишь дополнительный продукт работы нейронных систем, развившихся, чтобы мы могли уживаться в сложно организованной группе. Тем, кто говорит, будто социальный интеллект сводится к приложению общего интеллекта к социальной жизни, стоило бы рассуждать наоборот: общий интеллект может быть производным – пусть даже столь ценимым в нашей культуре – от интеллекта социального.