За несколько дней до свадьбы русский писатель Лев Толстой, которому было тогда 34 года, дал своей 18-летней невесте Соне дневник, который он вел много лет. Она была буквально раздавлена описанием богатой и противоречивой половой жизни своего жениха, включая страстный роман с местной крестьянкой, принесший на свет незаконнорожденного ребенка.

Позже Софья записала в своем дневнике: “Ему весело мучить меня, видеть, как я плачу <…> И что он делает со мной; мало-помалу я вся уйду в себя и ему же буду отравлять жизнь”. Она пришла к такому выводу еще во время приготовлений к свадьбе.

Это зловещее начало стало эмоциональной прелюдией к 48-летней супружеской жизни. Грандиозная супружеская битва Толстого прерывалась длительными перемириями, во время которых Софья рожала – целых 13 раз – и безропотно расшифровывала и переписывала каракули мужа, превратив в удобочитаемый материал 21 тысячу страниц рукописного текста его романов, включая “Войну и мир” и “Анну Каренину”.

Но несмотря на всю преданность жены, в те годы Толстой писал в своем дневнике, что ее “несправедливость и спокойный эгоизм пугают и мучают” его. Софья же парировала в своем: “Как можно любить насекомое, которое беспрестанно жалит?”

В середине жизни их брак, как это следует из их собственных дневниковых записей, фактически распался, превратившись в невыносимый ад для обоих: супруги жили в одном доме, будучи врагами. К концу их совместной жизни – незадолго до смерти Льва – во время ночного бегства из опостылевшего дома Софья писала: “Каждый день новые удары, которые обжигают мое сердце”. И эти жгучие удары, добавляла она, “укорачивают мне жизнь”.

Была ли Софья права? Действительно ли столь бурные отношения сокращают жизнь? Мы не можем этого утверждать на примере семьи Толстых: Лев прожил 82 года, а Софья, пережив его на девять лет, умерла в возрасте 75.

Каким образом “мягкие” эпигенетические факторы вроде отношений влияют на наше здоровье, всегда было вопросом трудно постижимым. Действуют ли такие факторы вообще, и если да, то в какой мере, вполне можно судить по многолетним наблюдениям за тысячами людей. Некоторые добросовестные исследования указывают на то, что общение с широким кругом людей сулит хорошее здоровье. Однако здесь теряется один важный момент: всё же значение имеет не количество, а качество. Куда важнее для нашего здоровья не абсолютное число социальных связей, а их эмоциональная тональность.

Как напоминает нам пример Толстых, отношения могут быть источником как радости, так и тревоги. Уже само ощущение того, что кто-то нас эмоционально поддерживает, положительно влияет на наше здоровье. Эта связь проявляется особенно отчетливо у людей, чье здоровье уже оказалось довольно хрупким. Например, в исследовании с участием пожилых людей, госпитализированных по поводу застойной сердечной недостаточности, было показано, что больных, которым не к кому было обратиться за эмоциональной поддержкой, повторно госпитализировали в три раза чаще, чем тех, кто мог рассчитывать на теплое общение.

Представляется, что благотворно влиять на состояние здоровья может любовь. Среди мужчин с ишемической болезнью сердца, прошедших в рамках одного из исследований коронарную ангиографию, атеросклероз был на 40 % выраженнее у не избалованных эмоциональной поддержкой по сравнению с окруженными любовью и заботой. И действительно, результаты множества крупных эпидемиологических исследований позволяют считать плохие отношения таким же фактором риска развития заболеваний и риска смерти, как курение, высокое артериальное давление, высокий уровень холестерина, ожирение и низкая физическая активность. Иными словами, отношения способны влиять на наше здоровье двояко: они могут сохранять его, а могут усиливать разрушительное действие болезней и процессов старения.

Разумеется, отношения – это лишь часть истории: другие факторы риска, от генетической предрасположенности до курения, тоже весьма влиятельны. Однако накапливающиеся данные определенно ставят отношения в один ряд с этими факторами. И теперь, располагая информацией о социальном мозге как недостающем биологическом звене, медицинская наука начала детально прорабатывать биологические пути, которыми другие люди буквально проникают нам под кожу – во благо или во зло.

Гоббс – так назвали брутального бабуина ученые, наблюдавшие за его внедрением в стадо сородичей в кенийских джунглях. Словно герой мрачных фантазий своего тезки, философа XVII века Томаса Гоббса, углядевшего под вуалью цивилизации жизнь “омерзительную, жестокую и короткую”, этот бабуин прибыл, чтобы зубами и когтями проложить себе путь к вершине групповой иерархии.

Влияние Гоббса на остальных самцов ученые определили по изменению уровня кортизола в их крови. Оказалось, что необузданная агрессия Гоббса, выражаясь образно, пронеслась по эндокринной системе всей группы.

В условиях стресса надпочечники секретируют кортизол – один из гормонов, которые организм мобилизует в экстренных ситуациях. Эти гормоны оказывают широкий спектр действий, включая адаптивные – например, ускоряющие заживление повреждений, – в случае кратковременного всплеска их активности.

В обычных условиях мы обходимся умеренными количествами кортизола, который действует как “биотопливо” для обмена веществ и участвует в регуляции иммунной системы. Если же уровень кортизола остается чрезмерно высоким слишком долго, организм расплачивается за это своим здоровьем. Хронически повышенная секреция кортизола и сопутствующих гормонов вносит существенный вклад в развитие сердечно-сосудистых заболеваний и иммунных нарушений, усугубляет течение сахарного диабета и гипертонической болезни, а также разрушает нейроны гиппокампа, ухудшая память.

В то же время кортизол стимулирует миндалину, способствуя росту дендритов в этом “генераторе страха”. В избытке этот гормон к тому же подавляет способность ключевых областей префронтальной коры модулировать сигналы страха, приходящие из миндалины.

Совокупное, тройное, действие избытка кортизола на нервную систему таково. Поврежденный гиппокамп плохо обучается, что ведет к чрезмерному раздуванию страха по поводу несущественных, мимолетных мелочей вроде чьей-нибудь интонации. Нейронные сети миндалины чрезмерно активируются, а префронтальная кора теряет способность регулировать сигналы разбушевавшейся миндалины. В результате эффекты усиливают друг друга: миндалина действует бесконтрольно, ослепляя нас страхом, а гиппокамп подбрасывает нам слишком много поводов для страха.

У обезьян мозг постоянно сохраняет бдительность в отношении такого чужака, как Гоббс. У людей подобное состояние постоянной настороженности и повышенной реактивности называется посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР).

Стресс связан с состоянием здоровья прежде всего двумя биологическими системами – симпатической нервной (СНС) и гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой (ГГНС). Когда мы находимся в состоянии стресса, этот вызов принимают именно они, начиная секретировать гормоны, которые готовят нас к действиям в экстренной или опасной ситуации. Но беда в том, что происходит это за счет ресурсов, заимствуемых у иммунной, эндокринной, да и других систем. Соответственно, эти системы ослабляются – то ли на мгновенья, то ли на годы.

СНС и ГГНС включаются и выключаются нашим эмоциональным состоянием: дистресс запускает худший сценарий, счастье – лучший. Поскольку другие люди могут сильно влиять на наши эмоции (например, эмоциональным заражением), пусковые механизмы в таких случаях переносятся из нашего тела в наши социальные отношения.

Физиологические изменения, связанные с эпизодической турбулентностью в отношениях, особой роли не играют. Но если “провалы” растягиваются на много лет, они создают такие уровни биологического стресса (аллостатической нагрузки), которые могут ускорить приход болезней или усугубить их симптоматику.

Как те или иные отношения подействуют на наше здоровье, будет зависеть от того, насколько токсичными или, наоборот, благотворными они будут на протяжении месяцев и лет. И чем более хрупкое у нас здоровье – например, мы серьезно заболели, или восстанавливаемся после инфаркта, или просто стареем, – тем сильнее на него будут влиять взаимоотношения с окружающими.

Постоянно воевавших, страдавших и тем не менее долго проживших Толстых, видимо, следует отнести к исключениям – наряду с теми экстравагантными столетними персонами, которые приписывают свое долголетие неограниченному потреблению взбитых сливок и ежедневному выкуриванию пачки сигарет.

Элиза Яновиц из-за своей принципиальности потеряла работу и, похоже, приобрела гипертонию. Как-то раз топ-менеджер косметической компании, в которой работала Яновиц, посетил парфюмерный магазин в крупнейшем универмаге Сан-Франциско и приказал ей, региональному менеджеру, уволить одну из лучших продавщиц.

В чем же была причина? А просто ему показалось, что та не слишком привлекательна, или, как он выразился, “горяча”. Яновиц, видевшая в этой сотруднице не только звезду продаж, но и вполне презентабельную женщину, сочла требование топ-менеджера столь же беспочвенным, сколь и отвратительным. Она отказалась увольнять женщину.

Вскоре после этого боссы Яновиц буквально ополчились на нее. Еще совсем недавно по итогам года ее признали лучшим менеджером по продажам, а теперь ей говорили, что она делает ошибку за ошибкой. Элиза начала опасаться, что ей просто “шьют дело”, вынуждая уйти. В эти трудные месяцы у нее стало регулярно повышаться давление. Когда она взяла больничный, компания тут же нашла ей замену.

Яновиц подала в суд на своего бывшего работодателя. И хотя это дело вполне может закончиться для нее благоприятно (насколько я знаю, его всё еще рассматривают в суде), в связи с ним возникает вопрос о гипертонии: не стала ли она отчасти следствием того отношения к ней руководства?

Здесь уместно вспомнить одно проведенное в Британии исследование. В нем участвовали медицинские работники, у которых чередовались два руководителя: один день работал тот, кого они боялись, а следующий – тот, кого любили, и так далее. В те дни, когда работал первый, артериальное давление у сотрудников повышалось: систолическое в среднем на 13 единиц, а диастолическое – на 6 (со 113/75 до 126/81 мм рт. ст.). Эти показатели все еще не выходят за пределы нормы, но если такое повышение сохранится надолго, то оно может оказать клинически значимое действие – ускорить развитие гипертонической болезни у предрасположенных к ней сотрудников.

Исследования, проведенные в Швеции с участием работников разного уровня и в Великобритании с участием госслужащих, показали, что у низкоранговых сотрудников организаций вероятность развития сердечно-сосудистых заболеваний в четыре раза выше, чем у высокоранговых, то есть тех, кому не надо выполнять прихоти начальников вроде них самих. Сотрудники, ощущавшие, что их несправедливо критикуют или что их проблемы совсем не интересуют начальника, зарабатывали ишемическую болезнь сердца на 30 % чаще, чем те, с кем, на их взгляд, обходились справедливо.

В жестких иерархических структурах руководители, как правило, бывают авторитарными: они чаще выражают презрение к своим подчиненным, которые в ответ, естественно, испытывают смесь враждебности, страха и неуверенности. Оскорбления, которые могут быть у таких шефов рутинной практикой, служат укреплению их власти, несмотря на то, что сеют в подчиненных ощущение беспомощности и уязвимости. Поскольку зарплата и сохранение рабочего места целиком и полностью зависят от шефа, работники буквально одержимы своими отношениями с ним и склонны видеть даже в малейших негативных нотках зловещие предзнаменования. На самом деле даже простой разговор с вышестоящим сотрудником повышает артериальное давление больше, чем такой же разговор с равным по рангу.

Посмотрим, что происходит с человеком, которого оскорбляют. В отношениях равных за оскорбление призывают к ответу и требуют извинений. Но когда оскорбление исходит от лица, обладающего всей полнотой власти, подчиненные (вероятно, они поступают мудро) подавляют свой гнев, реагируя со стоическим терпением и покорностью. Однако эта пассивность – оставление оскорбления без ответа – лишь поощряет хамское поведение начальника.

Люди, отвечающие на оскорбления безмолвным переживанием, расплачиваются за это серьезными подскоками артериального давления. По мере поступления все новых и новых словесных унижений человек, сдерживающий эмоции, чувствует себя все более беспомощным и тревожным, а в конечном счете совершенно подавленным. Все это, если длится достаточно долго, повышает вероятность развития у него сердечно-сосудистых заболеваний.

В ходе одного исследования 100 мужчин и женщин носили устройства, которые измеряли их артериальное давление всякий раз, когда они с кем-нибудь общались. Выяснилось, что во время пребывания с семьей или с добрыми друзьями артериальное давление у них снижалось: общение было приятным и успокаивающим. Когда же испытуемые взаимодействовали с неприятными им людьми, давление повышалось. Но выше всего оно подскакивало при общении с теми, к кому у испытуемых было амбивалентное (двойственное) отношение – например, с чрезмерно опекавшими родителями, мимолетными возлюбленными, друзьями-соперниками. Босс-громовержец – лишь архетип: подобные влияния на организм прослеживаются в любых отношениях.

Мы стараемся уклоняться от общения с неприятными личностями, но многие люди, контакты с которыми неизбежны, попадают в ту самую “смешанную” категорию: иногда с ними хорошо, а в остальных случаях просто ужасно. Амбивалентные отношения слишком затратны эмоционально; каждое взаимодействие непредсказуемо и, вероятно, взрывоопасно, и потому требует высочайшей бдительности и постоянных усилий.

Медицинская наука уже выявила один биологический механизм, напрямую связывающий токсичные отношения с заболеваниями сосудов. Добровольцы, участвовавшие в эксперименте по изучению эффектов стресса, должны были защищаться в ответ на ложные обвинения в магазинном воровстве. Когда они публично оправдывались, иммунная и сердечно-сосудистая системы реагировали смертельно опасным взаимодействием. Иммунная система производила Т-лимфоциты, в то время как стенки кровеносных сосудов выделяли вещества, связывающиеся с этими лимфоцитами. Такое связывание как раз и запускает механизм образования атеросклеротических бляшек под эндотелием артерий.

Самым удивительным оказалось то, что, видимо, даже относительно мелкие огорчения запускают этот механизм. Вполне возможно, что токсичная цепочка “дистресс – эндотелий” подвергает нас повышенному риску сердечно-сосудистых заболеваний, если проблемные контакты становятся рутинными.

Это, конечно, здорово – отыскать грубую связь между стрессогенными отношениями и ухудшением здоровья, да еще и нащупать пару звеньев в этой причинно-следственной цепи. Но хоть отдельные исследования и предлагают биологические механизмы, отчасти объясняющие эту связь, скептики постоянно напоминают, что на эти процессы могут влиять самые разнообразные факторы. Например, если тяжелые отношения заставляют человека чрезмерно пить или курить либо плохо спать, то именно эти привычки могут стать более очевидной и прямой причиной ухудшения здоровья. Поэтому ученые продолжают искать отдельную, независимую от прочих факторов, биологическую связь.

Возьмем для примера Шелдона Коэна, психолога из Университета Карнеги – Меллона, который намеренно заразил респираторной инфекцией сотни человек. Нет, Коэн не злодей и не маньяк – все это он делал в интересах науки. В тщательно контролируемых условиях он систематически обеспечивал добровольцам встречу с риновирусом, вызывающим насморк. Приблизительно у трети участников эксперимента болезнь проявилась полным букетом симптомов, а остальные ушли домой, даже не засопев. Контролируемые условия позволили ученому понять, почему.

Коэн был крайне взыскателен к своей методике. Все добровольцы сутки проводили в карантине, чтобы можно было исключить заражение риновирусом в другом месте. Следующие пять дней после экспериментального заражения (за него каждому заплатили 800 долларов) добровольцы находились в специальном помещении все вместе, но с соблюдением дистанции не менее метра – чтобы не перезаразить друг друга.

В течение этих пяти дней у них брали на анализ слизь из носа – для выявления лабораторных признаков инфекции (например, увеличения массы слизи) и самого риновируса (именно того штамма, которым заражали). Одновременно в образцах их крови искали специфические антитела. Как мы видим, Коэн в своих “измерениях” инфекции пошел гораздо дальше подсчета чиханий и текущих носов.

Мы знаем, что недостаток витамина C в организме, курение и плохой сон предрасполагают к инфекциям. Но можно ли добавить к этому списку мучительные отношения? Коэн отвечает на этот вопрос однозначным да.

Он наделяет точными численными значениями факторы, которые одних людей делают больными, а других – нет. Те участники, которые во время исследования находились в затяжном личном конфликте, заболевали в два с половиной раза чаще, что ставит сложные отношения в один каузальный ряд с недостатком витамина C и нарушениями сна. (Курение, самая нездоровая из всех возможных привычек, делала людей в три раза более восприимчивыми к инфекции.) Конфликты, продолжавшиеся месяц и более, повышали вероятность заболеть, в то время как эпизодические размолвки не представляли опасности для здоровья.

Хотя постоянные ссоры и плохо сказываются на нашем здоровье, самоизоляция наносит ему еще больший вред. В сравнении с людьми, выстроившими широкую сеть социальных взаимодействий, те, чей круг общения ограничен лишь самыми близкими, страдают респираторными инфекциями в 4,2 раза чаще. То есть одиночество может быть даже более весомым фактором риска, чем курение.

Чем больше мы общаемся, тем менее восприимчивыми к инфекции становимся. Это утверждение кажется парадоксальным: разве вероятность подцепить вирус не растет по мере увеличения числа контактировавших с нами людей? Конечно, это так. Но живые социальные связи вытесняют из нас дурное настроение хорошим, а значит, подавляют секрецию кортизола и повышают активность иммунной системы перед лицом стресса. Получается, что сами отношения защищают нас от заражения вирусами, с которыми мы встречаемся благодаря тем же отношениям.

Не только Элизе Яновиц пришлось терпеть унижения на работе. Одна женщина, работающая в фармацевтической компании, прислала мне письмо следующего содержания: “У меня жуткие персональные разногласия с начальницей, которую, вообще-то, сложно назвать хорошим человеком. Впервые за всю мою профессиональную жизнь я чувствую, что моя уверенность в себе пошатнулась. А так как шефиня на короткой ноге со всем высшим эшелоном компании, то я понимаю, что мне неоткуда ждать поддержки. От этого стресса мне плохо физически”.

Но не воображает ли эта женщина связь между токсичностью шефа и физическим недомоганием? Возможно. С другой стороны, ее заявление отлично согласуется с выводами, основанными на метаанализе 208 исследований с участием 6153 человек, которых подвергали разнообразным стрессовым воздействиям – от громких неприятных звуков до конфликтов со столь же неприятными людьми. Из всех видов стресса худшим была грубая критика, с которой ее объект не мог ничего поделать – так же как Яновиц и эта женщина из фармкомпании.

Почему это так, объяснила эксперт в области поведенческой медицины Маргарет Кемени. В медицинской школе при Калифорнийском университете в Сан-Франциско она проанализировала совместно с коллегой, Салли Дикерсон, сотни исследований, посвященных стрессу. Угрозы или трудности, как сказала мне Кемени, стрессируют сильнее всего, “когда тебя оценивают, причем оценивают публично”.

Во всех этих исследованиях мерой стресса служил уровень кортизола в крови испытуемых. Выброс кортизола достигал пиковых значений, когда источником стресса были межличностные взаимодействия. Так происходило, например, когда кто-то учинял судилище над добровольцем, который в это время должен был вслух вычитать 17 из 1242, а потом из результата снова вычитать 17, и так далее, причем как можно быстрее. На фоне высказываний о том, как человек справлялся с заданием, выброс кортизола у него в три раза превышал показатели, достигаемые при выполнении той же тяжелой задачи, но на фоне безличных помех.

Представьте, что вы, желая устроиться на работу, проходите собеседование. И как раз тогда, когда вы рассказываете о своей квалификации и профессиональных успехах, которые непременно должны характеризовать вас с наилучшей стороны, происходит нечто тревожное. Вы видите неулыбчивое, окаменевшее лицо интервьюера, который бесстрастно записывает что-то в блокнот. Дальше – хуже: по ходу вашего рассказа он отпускает критические замечания, принижая вашу компетентность.

Именно в такое нерводробительное положение попадали добровольцы, набранные для эксперимента по измерению социального стресса. Все они как раз находились в поиске работы, и ученые предложили им пройти якобы тренировочное собеседование, которое на самом деле было стресс-тестом. Разработанное немецкими специалистами, это испытание прижилось в психологических лабораториях по всему миру, потому что позволяет получить много достоверной информации. Лаборатория Кемени постоянно использовала один из вариантов этого теста, чтобы оценить биологическое действие социального стресса.

Дикерсон и Кемени утверждают, что оценка нас другими людьми угрожает нашей социальной самости – тому, как мы видим себя через призму отношений с другими. Это ощущение нашей социальной значимости и положения – а значит, и наша самооценка – вытекает из совокупности получаемых нами посланий о том, как нас воспринимают окружающие. Угрозы нашему положению в глазах других весьма сильны в биологическом отношении – почти так же сильны, как и угрозы физическому выживанию. Ведь и в самом деле, подсознательно мы уравниваем эти опасности: если нас признали нежелательными, одним позором можно и не отделаться – нас могут окончательно и бесповоротно отвергнуть.

Нервирующая, враждебная реакция интервьюера гарантированно запускает ГГНС, обеспечивая одни из самых высоких уровней кортизола, каких только удавалось достигать в лабораторных симуляциях стресса. Социальный стресс-тест стимулирует выброс кортизола куда сильнее, чем стандартные лабораторные испытания вроде решения математических задач возрастающей сложности на фоне надоедливого шума и гудков, сигнализирующих о неверном ответе, – но не под отвратительные, злобные замечания людей. Безотносительные к социальному Я испытания скоро забываются, в то время как оценочные награждают сильным и долгоиграющим чувством стыда.

Удивительно, но даже символический судья, существующий только в нашем уме, способен доставлять нам не меньше беспокойства. Виртуальная публика может воздействовать на ГГНС так же мощно, как и реальная. Кемени объясняет это так: “В тот момент, когда вы о чем-то думаете, вы создаете внутреннюю репрезентацию, которая действует на мозг” практически так же, как это делала бы сама репрезентируемая реальность.

Стресс усиливается от ощущения беспомощности. В исследованиях стрессовой секреции кортизола, проанализированных Дикерсон и Кемени, угроза воспринималась людьми как особенно страшная, если у них не было возможности повлиять на нее. Если угроза не исчезает несмотря на все наши усилия, уровень кортизола продолжает расти. В подобных ситуациях оказываются люди, например, ощутившие себя мишенями злостного предубеждения – как те две женщины, на которых ополчилось руководство. Отношения, сопровождающиеся беспрестанными упреками, неприятием или травлей, держат ГГНС в постоянном перенапряжении.

Если же источник стресса безличный – как, например, чужая надоедливая автосигнализация, которую мы не можем выключить, – то удовлетворению нашей базовой потребности в принадлежности к группе и принятии ею ничто не угрожает. Кемени обнаружила, что в подобных случаях организм способен справиться с кортизольным бунтом где-то за 40 минут. Но если стресс вызван оценочными суждениями людей, то действие повышенных концентраций кортизола продлевается на 50 % – до часа и даже больше.

Нейровизуализация позволяет выявить, какие области мозга так сильно реагируют на восприятие чужой злобы. Вспомните описанную в главе 5 симуляцию, проведенную Джонатаном Коэном, когда добровольцы прямо в МР-томографе играли в “Ультиматум”. Правила игры предусматривают дележку денег, причем один участник предлагает ее условия, а второй может их принять или отвергнуть.

Если участники № 2 понимали, что предложения участников № 1 нечестные, в их мозге активировалась передняя часть островка – а это признак переживания гнева или отвращения. Мало того, они выказывали МР-признаки обиды и были склонны отвергать не только это предложение партнера, но и следующее, каким бы оно ни было. Но если участники № 2 считали, что их партнер – компьютерная программа, то их островок оставался спокойным, невзирая на вопиющую несправедливость предложения. Социальный мозг безошибочно различает случайный и умышленный вред и реагирует сильнее всего, если распознает злонамеренность.

Эта находка может помочь клиницистам в разрешении загадки посттравматического стрессового расстройства: почему из травм сравнимой интенсивности чаще к болезни приводят те, которые жертва относит на счет злого умысла других людей, а не слепых сил природы. Ураганы, землетрясения и другие природные катастрофы оставляют после себя меньше жертв ПТСР, чем, например, изнасилования или рукоприкладство. Последствия травмы, как и всякий стресс, тем тяжелее, чем больше жертве кажется, что удар был нацелен именно на нее.

В 1957 году Элвис Пресли ворвался в американское национальное сознание, появившись в воскресном “Шоу Эда Салливана”, самой популярной тогда телепередаче подобного рода. Американская экономика переживала послевоенный бум, президентом был Дуайт Эйзенхауэр, у машин были гротескные хвостовые плавники, а подростки общались под неусыпным надзором взрослых на школьных танцах, прозванных “танцами в носках”.

В том же году группа ученых из Висконсинского университета начала грандиозное исследование, в которое вовлекла примерно 10 тысяч старшеклассников, то есть почти треть всех выпускников штата. Их впоследствии интервьюировали в возрасте 40 лет, а затем примерно в 55. Ближе к 65 они снова посетили Висконсинский университет, где с ними поработал Ричард Дэвидсон, после чего отправились в его же лабораторию, которая специализировалась на изучении поведения с помощью функциональной нейровизуализации (W. M. Keck Laboratory for Functional Brain Imaging and Behavior). Используя методы, куда более изощренные, чем доступные в 1957-м, Дэвидсон решил нащупать связи между социальной биографией этих людей, активностью мозга и функцией иммунной системы.

Качество личных отношений выпускников 57-го оценивали в ранних опросах. Во время последнего визита эти данные сопоставили со степенью “изношенности” их организмов. У них оценили рутинную активность физиологических систем, которая обычно меняется при переживании стресса: измерили, например, артериальное давление, а также содержание в крови холестерина и гормонов стресса, включая кортизол. Сумма баллов, рассчитанная по ряду подобных показателей, позволяет предсказать не только вероятность скорого развития сердечно-сосудистых заболеваний, но и старческое снижение умственной и физической активности. А очень высокие баллы прогнозируют раннюю смерть. Просчитав всевозможные корреляции, ученые сумели обнаружить тесную связь между состоянием здоровья и качеством отношений человека, в частности между физиологическим профилем высокого риска и преимущественно неблагополучной эмоциональной окраской важнейших отношений.

Возьмем для примера одну из выпускниц условного “класса-57”, которую назовем Джейн. Отношения с близкими у нее не ладились, и вся ее жизнь была длинной чередой разочарований. Родители Джейн были алкоголиками; в детстве она почти не видела отца, а в подростковом возрасте он начал ее домогаться. Став взрослой, Джейн ужасно боялась людей, испытывая поочередно то гнев, то тревогу при общении с самыми близкими из них. Джейн смогла выйти замуж, но вскоре брак распался, и скудная социальная жизнь приносила ей мало утешения. На обследовании, организованном Дэвидсоном, у Джейн нашли 9 из 22 самых распространенных отклонений в показателях здоровья.

А вот Джилл, одноклассница Джейн, наоборот, прожила жизнь, на редкость насыщенную разнообразным общением. Несмотря на то, что отец Джилл умер, когда ей было всего девять, она постоянно ощущала безграничную заботу матери. Джилл была очень близка со своим мужем и четырьмя сыновьями, и семейная жизнь ее полностью удовлетворяла. Кроме того, Джилл вела активную социальную жизнь: у нее было множество друзей и хороших знакомых, с которыми она могла делиться радостями и горестями. На седьмом десятке у Джилл проявились только 3 из 22 типичных отклонений от медицинских норм.

Надо, конечно, помнить, что корреляция не всегда подразумевает каузацию. Чтобы показать причинно-следственную связь между качеством отношений и состоянием здоровья, необходимо установить конкретные биологические механизмы, обеспечивающие такую связь. И в этом Дэвидсону сильно помогла встреча “класса-57” с современной техникой для исследования мозговой активности.

Джилл, женщина, у которой были заботливая мать и замечательные семейные отношения, но практически не было жалоб на здоровье в ее 60 с небольшим, выделялась из всего “класса-57” самым выраженным преобладанием активности левой префронтальной коры над правой. Такое соотношение, как показал Дэвидсон, может говорить о том, что бо́льшую часть жизни Джилл проводила в хорошем настроении.

У Джейн, которая провела детство с родителями-алкоголиками, рассталась с мужем и приобрела к 60 годам множество медицинских проблем, правая ПФК, наоборот, была гораздо активнее левой, и эта разница у Джейн была самой большой в “классе”. Такой шаблон мозговой активности может указывать на то, что Джейн чаще реагировала на жизненные обстоятельства интенсивным дистрессом и очень медленно выкарабкивалась из своих эмоциональных ям.

Левые области ПФК, как показал Дэвидсон в предыдущих исследованиях, регулируют активность нейронных каскадов в нижележащих отделах мозга, определяющих длительность восстановления после стресса, то есть нашу психологическую устойчивость. Чем выше активность левой ПФК относительно правой, тем удачнее наш выбор когнитивных стратегий, регулирующих эмоции, и тем короче период восстановления после потрясений, а потому и период возвращения уровня кортизола в норму. Можно сказать, что стабильность нашего здоровья отчасти определяется тем, насколько хорошо наш верхний путь научился контролировать нижний.

В своей прежней работе Дэвидсон продвинулся еще дальше. Его команда обнаружила, что активность все той же левой ПФК четко коррелирует с силой реакции иммунной системы человека на прививку от гриппа. У людей с максимальной активностью левых областей ПФК специфических антител вырабатывалось в три раза больше, чем у всех остальных. Дэвидсон считает эту разницу клинически значимой: судя по всему, у людей с высокой активностью левой ПФК меньше шансов заболеть гриппом при контакте с его вирусом.

Подобные находки, по мнению Дэвидсона, открывают окно в анатомию устойчивости. Опыт надежных, благополучных отношений дает людям внутренние ресурсы для успешного преодоления неудач и потерь. Именно так это было у Джилл, получившей задел устойчивости от любящей матери.

Те висконсинские выпускники, которые в детстве беспрестанно переживали сильный стресс, став взрослыми, плохо оправлялись от невзгод – переживания переполняли их слишком долго. И напротив, люди, которые в детстве получали посильные дозы стресса, позже с высокой вероятностью вырабатывали благоприятный шаблон активности префронтальной коры. Для такого исхода, видимо, критически важно присутствие в жизни ребенка хотя бы одного заботливого взрослого, который обеспечивал бы ему надежный тыл для эмоционального восстановления.

Лаура Хилленбранд, автор бестселлера “Галета: американская легенда”, долгое время страдала синдромом хронической усталости, изматывающим заболеванием, которое проявлялось постоянной лихорадкой и изнеможением и делало ее месяцами зависимой от посторонней помощи. Когда она писала “Галету”, за ней ухаживал ее преданный муж Борден. Упорно сражаясь тогда со своей диссертацией, он все же находил энергию на обслуживание жены: помогал ей пить и есть, поддерживал при ходьбе, читал ей книги и прессу.

Однажды ночью, вспоминает Хилленбранд, она услышала из своей спальни странные низкие звуки. Выглянув из комнаты, она увидела, как Борден ходит по прихожей и тихонько всхлипывает. Лаура хотела было окликнуть его, но остановилась, поняв, что он хочет побыть один. На следующее утро Борден уже был рядом с ней, как всегда бодрый, уравновешенный и готовый помогать во всем.

Борден делал все возможное, чтобы скрыть свои муки и не расстраивать и без того ослабленную жену. Но, подобно Бордену, всякий, кому приходится день и ночь ухаживать за близким человеком, переживает запредельный и притом неослабевающий стресс. Такое напряжение неизбежно вредит здоровью и психическому состоянию даже самого преданного опекуна.

Пожалуй, самые убедительные данные на этот счет удалось получить в замечательном междисциплинарном исследовании, выполненном в Университете штата Огайо под руководством психолога Дженис Кикольт-Глейзер и ее мужа, иммунолога Рональда Глейзера. Серии изящных работ показали, что влияние хронического стресса простирается вплоть до уровня экспрессии генов в иммунокомпетентных клетках, которые необходимы для борьбы с инфекциями и заживления ран.

Группа Глейзер изучала 10 женщин в возрасте от 60 лет. Все они ухаживали за своими мужьями, страдавшими болезнью Альцгеймера. Эти бесплатные сиделки были начеку 24 часа в сутки, находились в нескончаемом напряжении и чувствовали себя страшно одинокими и неухоженными. Более раннее исследование женщин, находившихся в подобной стрессовой ситуации, показало, что они не получали почти никакой пользы от противогриппозных прививок: их иммунная система утратила способность вырабатывать защитные антитела. Теперь же ученые разработали более изощренный тест для оценки функций иммунной системы, и новое исследование выявило у женщин, обслуживавших мужей с болезнью Альцгеймера, тревожные отклонения во множестве биологических показателей.

Возглавляли этот тревожный список генетические нарушения. Ген гормона роста (соматотропина), регулирующего важнейшие иммунные механизмы, экспрессировался у этих женщин на 50 % слабее, чем у их ровесниц из общей популяции. То есть у них синтезировалось меньше мРНК соматотропина, который в норме стимулирует образование лимфоцитов и повышает активность естественных киллеров и макрофагов, уничтожающих проникшие в организм бактерии. Это может объяснять и другую находку: у женщин, находившихся в состоянии стресса, мелкие колотые раны заживали на девять дней дольше, чем у контрольных, нестрессированных, женщин.

Ключевым фактором таких нарушений иммунитета может быть адренокортикотропный гормон (АКТГ), стимулирующий выработку кортизола и активно поступающий в кровь при возбуждении ГГНС. АКТГ блокирует продукцию важнейшего иммунного агента – интерферона – и подавляет активацию лимфоцитов – лейкоцитов, которые поднимают организм в атаку на вторгшихся в него микробов. В сухом остатке мы получаем вот что: непрекращающийся стресс от постоянной заботы, да еще в условиях социальной изоляции, нарушает способность мозга контролировать ГГНС, что, в свою очередь, мешает генам иммунной системы обеспечивать защиту от болезней.

Нагрузка нескончаемого стресса, похоже, ложится и на саму ДНК, что ускоряет старение клеток и добавляет лишние года к биологическому возрасту. Другая группа ученых, проводившая генетические исследования женщин, которые ухаживали за своими хронически больными детьми, выяснила, что чем дольше они тянули на себе эту тяжкую ношу, тем сильнее старели на клеточном уровне.

Скорость старения ученые определяли, измеряя длину теломер в хромосомах лейкоцитов. Теломеры – это особые фрагменты ДНК, находящиеся на концах хромосомы. Теломеры понемногу укорачиваются при каждом делении клетки, когда удваивается генетический материал. Клетки многократно воспроизводятся либо для поддержания структуры тканей, либо – в случае иммунокомпетентных клеток – для успешной борьбы с болезнями. После 10–50 делений (в зависимости от типа клеток) теломеры почти “съедаются” и ДНК теряет способность удваиваться – клетка “уходит на покой”.

Если судить по длине теломер, то матери, опекавшие хронически больных детей, были в среднем на 10 лет старше женщин одного с ними паспортного возраста. Исключение составляли женщины, которые, несмотря на постоянную перегруженность уходом за детьми-инвалидами, ощущали мощную поддержку: их клетки были моложе.

Коллективный социальный интеллект может предложить альтернативу чрезмерной нагрузке от ухода за больными. Представьте такую сцену. Городок Сэндвич, Нью-Гэмпшир. Погожий осенний день. Филип Симмонс сидит в инвалидной коляске в окружении своих друзей и соседей. В возрасте 34 лет у этого учителя английского языка, отца двоих детей врачи диагностировали тяжелое нейродегенеративное заболевание, синдром Лу Герига, и отвели ему от двух до пяти лет жизни. Филип прожил дольше, но паралич продолжал распространяться и поразил уже не только нижнюю часть тела, но и руки. Так мужчина утратил способность выполнять даже самые элементарные повседневные задачи. В этом состоянии он подарил своему другу книгу “Раздели заботу”, объясняющую, как создать группу непрерывной поддержки тяжелобольного человека.

Тридцать пять соседей вызвались помогать Симмонсу и его семье. Координируя действия по телефону и электронной почте, они выполняли обязанности поваров, водителей, нянек, помощников по хозяйству и – как в тот чудесный осенний день – садовников. Так продолжалось годами, пока Филип не умер в возрасте 45 лет. Эта, по сути, расширенная семья буквально преобразила жизнь Симмонса и его жены, Кэтрин Филд. Во многом именно эта помощь, облегчив среди прочего и их финансовое бремя, позволила Филд по-прежнему работать художником, а всей семье, как сказала Кэтрин, “ощутить себя окруженными любовью всего нашего сообщества”.

Что же касается тех, кто образовал группу FOPAK (Friends of Phil and Kathryn, “Друзья Фила и Кэтрин”), как они сами себя называли, то почти все сошлись во мнении, что это они получили неоценимый дар.