В классической песне “Роллинг Стоунз” Мик Джаггер обещает возлюбленной: “Я приду, чтобы эмоционально спасти тебя”, выражая этой фразой то, что чувствуют влюбленные во всем мире. Пары скрепляются не только влечением – не менее важна и взаимная забота. Такая эмоционально окрашенная забота может наполнять любые человеческие отношения.

Мать, опекающая младенца, служит прототипом такой нежной заботы. Джон Боулби предположил, что та же врожденная система заботливости вступает в игру всякий раз, когда мы реагируем на призыв о помощи, не важно чей – возлюбленной, ребенка, друга или незнакомца, попавшего в беду.

Забота о возлюбленных проявляется в двух основных формах: в создании надежного тыла, в котором партнер чувствовал бы себя защищенным, и в создании тихой гавани, из которой он мог бы совершать вылазки для покорения мира. В идеале оба партнера должны уметь безболезненно меняться ролями, в зависимости от ситуации предоставляя утешение и опору или получая их. Такая взаимность характеризует здоровые отношения.

Мы предлагаем надежный тыл всякий раз, когда эмоционально выручаем партнера, помогая ему решить какую-то нервирующую проблему, успокаивая его или просто поддерживая своим присутствием и вниманием. Когда мы чувствуем, что отношения обеспечивают нам этот тыл, в нас высвобождается энергия, которую мы можем тратить на преодоление внешних трудностей. Как говорит Джон Боулби, все мы от колыбели до могилы счастливее, когда жизнь предлагает нам череду вылазок – долгих или нет – из надежного тыла.

Эти вылазки могут быть такими же простыми, как проведение дня на работе, и такими же сложными, как достижение мирового успеха. Если вы задумаетесь над речами людей на церемониях вручения им премий за крупные достижения, то заметите, что почти все благодарят человека, создавшего им надежный тыл. Это говорит о первостепенной важности чувства защищенности и уверенности в способности достигать.

Чувство защищенности и тяга к исследованию неизведанного у нас тесно переплетены. По теории Боулби, чем больше поддержки предоставляет нам партнер, тем больше сил мы можем посвятить исследованию – и чем более дерзновенна его цель, тем сильнее мы нуждаемся в опоре, поставляющей нам энергию, сосредоточенность, уверенность и отвагу. Это предположение подкрепили наблюдения за 116 парами, состоявшими в любовных отношениях не менее четырех лет. Чем сильнее человек ощущал своего партнера “родным домом” и “надежным тылом”, тем больше в нем было уверенности и воли к осуществлению жизненных планов.

Видеозаписи пар, обсуждающих жизненные цели друг друга, показали важность и того, как разговаривают партнеры. Если один из них был чуток, сердечен и позитивно настроен при обсуждении целей другого, то последний к концу беседы ожидаемо преисполнялся еще большей решимостью и часто даже поднимал планку своих притязаний.

Если же “поддерживающий” партнер постоянно навязывал свое мнение и пытался всё контролировать, второй проникался пессимизмом и неуверенностью в отношении поставленной цели, и дело часто кончалось тем, что он урезал как свои аппетиты, так и самооценку. Контролирующих партнеров, как правило, считали банальными грубиянами и критиканами, а потому отвергали и их советы. Стремление к контролю нарушает главное правило построения надежного тыла: вмешиваться только тогда, когда об этом просят или когда без этого никак не обойтись. Позволяя партнеру действовать по его разумению, мы всего лишь выражаем ему доверие, а чем больше мы пытаемся человека контролировать, тем сильнее подрываем это доверие. Грубое вмешательство только препятствует освоению пространства жизненных возможностей.

Характер оказания поддержки варьирует в зависимости от типа привязанности партнера. Люди с тревожной привязанностью с трудом расслабляются настолько, чтобы дать партнеру пространство для самостоятельного поиска; вместо этого они, словно тревожные матери, хотят, чтобы партнер все время был рядом. Такие чрезмерно привязчивые люди хорошо справляются с созданием надежного тыла, но не тихой гавани. И напротив, люди с избегающей привязанностью, как правило, легко отпускают партнеров в свободное плавание, но редко предлагают надежный, комфортный тыл – и практически никогда не оказывают партнеру эмоциональную помощь.

Это определенно могло бы лечь в основу сценария телешоу “Фактор страха”. Лиат, студентке университета, пришлось выдержать череду испытаний, каждое последующее из которых было мучительнее предыдущего.

Она пришла в ужас уже от первого задания – смотреть на чудовищные фотографии обожженного человека и чьего-то гротескно изуродованного лица. Затем, когда ей надо было держать и гладить крысу, Лиат от испуга едва не уронила животное. После этого ей предложили погрузить руку по локоть в ледяную воду и продержать ее там 30 секунд. Боль была настолько сильной, что Лиат после 20 секунд усомнилась в своем желании продолжать. И наконец, когда ей нужно было засунуть руку в стеклянный террариум и потрогать живого тарантула, она не выдержала и закричала: “Я больше не могу!”

А теперь вопрос: вызвались бы вы облегчить страдания Лиат, заняв ее место в испытаниях?

Именно этот вопрос задавали студентам, которые вызвались участвовать в исследовании влияния тревожности на сострадание, это благородное расширение нашего инстинкта заботы. Их ответы показали, что типовые особенности привязанностей могут искажать не только сексуальность, но и способность к эмпатии.

Марио Микулинцер, израильский коллега Филлипа Шейвера по исследованию стилей привязанности, утверждает, что естественные альтруистические импульсы, проистекающие из сопереживания с попавшим в беду человеком, могут путаться, подавляться или отменяться, если люди ощущают тревогу, обусловленную ненадежной привязанностью. С помощью изощренных экспериментов Микулинцер показал, что три основных типа привязанности влияют на способность к эмпатии по-разному.

Людей с разными типами привязанности просили наблюдать за несчастной Лиат, которая, конечно, как сообщник постановщиков эксперимента просто играла отведенную ей роль. Самыми сострадательными оказались люди с надежной привязанностью: они и сочувствовали больше, и чаще выражали готовность занять место Лиат. Тревожные люди были полностью поглощены собственными стрессовыми реакциями и просто не способны прийти ей на помощь. Избегающие же люди не были ни расстроены, ни склонны помогать.

Надежный тип привязанности, видимо, оптимален для альтруизма. Обладатели такой привязанности без труда настраиваются на переживания других и готовы оказывать помощь. Уверенные в себе люди чаще прочих активно проявляют заботу в своих отношениях, будь то забота о детях или пожилых родственниках, поддержка эмоционально страдающего любовного партнера или помощь нуждающемуся незнакомцу.

Настройка тревожных людей – сверхчувствительная, и лавинообразное заражение чужими переживаниями заставляет их слишком сильно расстраиваться. Такие люди чувствуют чужую боль, но эти чувства могут перерасти в “эмпатический дистресс” – состояние, когда тревожность взлетает до уровня потрясения, вызывая перегрузку. Тревожные люди, судя по всему, больше прочих склонны к истощению сочувствия, к выгоранию от собственной боли при вынужденном наблюдении длинной вереницы чужих страданий.

У избегающих людей тоже возникают проблемы с состраданием. Они защищаются от болезненных эмоций, подавляя их, и с помощью такой самозащиты изолируют себя от заражения чужим страданием. Поскольку эти люди не сильны в эмпатии, они редко кому-то помогают. Исключения случаются, когда из помощи они могут извлечь какую-то выгоду; от сострадательных деяний людей с избегающей привязанностью, как правило, веет душком “А что я за это получу?”

Заботливость проявляется особенно свободно и полно, когда мы чувствуем себя уверенно: устойчивый фундамент позволяет нам испытывать эмпатию, но не дает ей захлестнуть нас. Ощущение, что о нас заботятся, высвобождает нашу способность заботиться о других, а если такого ощущения нет, проявить должный уровень заботы мы не в состоянии. Это открытие подвело Микулинцера к выяснению, может ли одно только внушение людям уверенности в себе усилить их способность к заботе о других.

Представьте, что в местной газете вы прочитали заметку о бедственном положении женщины с тремя маленькими детьми. У нее нет мужа, нет работы и нет денег. Каждый день она приводит своих детей в бесплатную столовую; без этой скудной еды у них не было бы вообще ничего, и они голодали бы или даже могли погибнуть от истощения.

Были бы вы готовы жертвовать этой женщине еду хотя бы раз в месяц? А помочь ей с поиском объявлений о работе? Или, может, вы могли бы даже сопроводить ее на собеседование с работодателем?

Эти вопросы задавали добровольцам в ходе другого исследования Микулинцера, посвященного состраданию. Участникам исследования для начала внушали чувство уверенности в своих силах: в течение 20 миллисекунд они, сами того не осознавая, видели на экране имена близких людей, придающих им уверенность в повседневной жизни (например, тех, с кем испытуемые привыкли делиться своими неприятностями). Участников также просили намеренно представлять лица этих заботливых, важных для них персон.

Удивительно, но после этого тревожные люди преодолевали эмпатический дистресс и обычную для них неспособность помогать. Даже это кратковременное позитивное праймирование позволило им реагировать наподобие людей с надежной привязанностью, то есть выказывать больше сострадания. Возросшая уверенность в себе, похоже, высвобождает внушительный запас внимания и энергии и направляет его на службу другим.

Однако этот способ не пробуждал эмпатию у людей с избегающей привязанностью, и они продолжали подавлять бескорыстные альтруистические побуждения. Их циничный подход подкрепляет популярное убеждение, что истинного альтруизма не существует и что в сострадательных поступках всегда есть крупица личной заинтересованности, если не чистый эгоизм. Микулинцер полагает, что в таком мнении действительно есть доля правды, но это касается преимущественно людей избегающих, не способных эмпатизировать в должной мере.

В этом исследовании из всех трех типов привязанности именно надежная чаще вселяла в людей готовность бескорыстно протянуть руку помощи. Причем обладатели такой привязанности сопереживали и оказывали помощь прямо пропорционально степени потребности в ней.

Подобная, первичная, эмпатия, по мнению Яака Панксеппа, зарождается в нейронных системах нижнего пути, ответственных за материнскую заботу. Такими системами, помимо нас, обладают многие другие животные. Эмпатия, по всей видимости, главная реакция этой системы. Каждая мать ощущает особую силу воздействия детского плача. Причем лабораторные исследования показывают, что физиологическое возбуждение матери определенно сильнее, если она слышит рев своего, а не чужого ребенка.

Ребенок, возбуждая у матери эмоции, близкие к его собственным, подсказывает ей, в чем он нуждается. Эта способность детеныша криком стимулировать целенаправленную заботу – феномен, описанный не только у млекопитающих, но и у птиц – позволяет видеть в ней универсальный прием Природы, дающий огромные и вполне очевидные преимущества в плане выживания.

Эмпатия критически важна для проявления заботы, которая в конечном счете сводится к удовлетворению чужих, а не своих потребностей. Сострадание – весьма широкое понятие, которое в повседневной жизни может принимать форму доступности, чуткости и отзывчивости – всего того, что характеризует доброго друга или родителя. И, как мы помним, люди независимо от пола в перечне желательных качеств потенциального спутника жизни на первое место ставят доброту.

Фрейд отметил поразительное сходство между физической близостью любовников и близостью матери и ее ребенка. И те, и другие проводят много времени, глядя друг другу в глаза, обнимаясь, целуясь и вообще тесно контактируя всеми органами чувств. И в обоих случаях этот контакт доставляет участникам удовольствие.

Если не говорить о сексе, то нейрохимическим ключом к такому удовольствию будет окситоцин, “молекула материнской любви”. Окситоцин в большом количестве высвобождается в организме матери во время родов и кормления грудью, вызывая всплеск любовных чувств по отношению к ребенку, а следовательно, и запуск основных биохимических реакций защиты и заботы.

Когда мать кормит своего младенца, окситоцин буквально захлестывает ее организм, производя множество эффектов. Например, он стимулирует приток молока и расширяет кровеносные сосуды в коже груди, что дополнительно согревает ребенка. Артериальное давление у матери снижается, так как под влиянием окситоцина она расслабляется и успокаивается. Помимо чувства безмятежности, мать ощущает потребность общаться с другими, и чем больше у нее выделяется окситоцина, тем общительнее она становится.

Шведский нейроэндокринолог Щештин Ювнес-Мобери, широко известная своими исследованиями роли окситоцина, утверждает, что всплеск его секреции происходит всякий раз, когда мы вступаем в окрашенный нежностью контакт с тем, кто нам дорог. Нейронные цепи, ответственные за синтез и секрецию окситоцина, пересекаются со многими узлами нижнего пути социального мозга.

Благотворное влияние окситоцина проявляется, похоже, во множестве приятных социальных взаимодействий, где люди обмениваются эмоциональной энергией, – особенно во всех формах заботы. В таких ситуациях люди способны внушать и другим добрые чувства, которые им самим дарит окситоцин. Ювнес-Мобери полагает, что повторяющиеся контакты с людьми, с которыми мы ощущаем теснейшую социальную связь, могут по типу условного рефлекса стимулировать высвобождение окситоцина. Это означает, что простого пребывания рядом с близкими людьми и даже воспоминания о них может быть достаточно для получения дополнительной дозы счастья. И нет ничего удивительного в том, что стены закутков даже самых бездушных офисов оклеиваются портретами любимых.

В окситоцине сейчас склонны видеть и нейрохимическую основу преданной любви. Например, было показано, что именно благодаря окситоцину представители одного из видов полевок формируют пожизненные моногамные связи. Полевки другого вида, не переживающие сильный выброс окситоцина при спаривании, вступают в беспорядочные половые связи и никогда не привязываются к партнеру. Когда в эксперименте у “женатых” особей моногамного вида блокировали действие окситоцина, они теряли друг к другу интерес. Когда же дополнительный окситоцин вводили полевкам промискуитетного вида, животные начинали формировать устойчивые связи.

Людей окситоцин может ставить в ситуацию “уловки-22”: химия долговременной любви может подавлять химию полового влечения. Детали этого парадокса достаточно сложны, но в одних взаимодействиях вазопрессин (близкий родственник окситоцина) снижает уровень тестостерона, в других тестостерон подавляет окситоцин. И хоть нам еще только предстоит разобраться в хитросплетении этих взаимодействий, тестостерон иногда даже подыгрывает окситоцину, а это может означать, что хотя бы по гормональным причинам страсть не обязана угасать с развитием преданности.

“В какой-то момент ты вдруг начинаешь замечать, что на полу валяются сырые полотенца, что он постоянно заграбастывает пульт телевизора и чешет вилкой спину. И наконец ты сталкиваешься с непреложной истиной, что просто невозможно по-французски целовать человека, который натягивает новый рулон туалетной бумаги на кончик держателя, торчащий из втулки от старого”.

Этот поток жалоб красноречиво говорит о развитии так называемой социальной аллергии, сильнейшего отвращения к привычкам любовного партнера. Подобно ситуации с обычными, физическими, аллергенами, первый контакт не вызывает реакции – как и у большинства людей, – но каждый последующий воздействует всё ощутимее. Социальная аллергия возникает, как правило, когда влюбленные начинают проводить вместе много времени, обнаруживая друг у друга “бородавки и все такое”. Раздражающие свойства социальной аллергии нарастают с ослаблением действия прививки романтической идеализацией.

В исследовании, проведенном среди студентов американских колледжей, социальная аллергия у женщин чаще возникала в ответ на плебейское или бездумное поведение вроде упомянутых упражнений с туалетной бумагой. Мужчины, со своей стороны, раздражались тем, что их подруги слишком поглощены собой или властны. Чувствительность к социальным аллергенам со временем растет. Женщина, безмятежно пожимающая плечами по поводу хамских привычек партнера на втором месяце отношений, может счесть их невыносимыми через год. Тяжесть последствий такой гиперчувствительности зависит от силы огорчения и гнева, возбуждаемых партнером: чем больше его поведение досаждает, тем вероятнее разрыв отношений.

Психоаналитики напоминают нам, что “совершенный” партнер, который соответствует всем нашим ожиданиям, переживает все наши чувства и исполняет все наши желания, – это примитивная и неосуществимая фантазия. Если мы научимся мириться с фактом, что ни один любовник или супруг не может удовлетворить все наши детские потребности, то перестанем рассматривать партнеров сквозь призму наших желаний и проекций, а начнем воспринимать их полнее и реалистичнее.

Нейробиологи добавляют к этому, что сети привязанности, заботы и сексуального влечения составляют всего лишь три из семи основных нейронных систем, которые управляют нашими желаниями и поступками. Прочие отвечают, например, за исследовательское поведение (включая познание окружающего мира) и за формирование социальных связей. Каждый из нас по-своему выстраивает иерархию этих базовых побуждений: одни живут, чтобы странствовать, другие – чтобы общаться. Но когда дело доходит до любви, доминирующие позиции неизменно занимают привязанность, забота и секс – в той или иной последовательности.

Джон Готтман, один из первых исследователей супружеских эмоций, полагает, что степень, в которой один партнер соответствует потребностям, определяемым доминирующей нейронной системой другого, позволяет предсказать, сколь долговечен будет их союз. Готтман, психолог из Вашингтонского университета, считается ведущим экспертом в сфере устойчивости браков: когда-то он разработал способ предсказывать с точностью выше 90 %, разведутся ли супруги в течение следующих трех лет.

Сейчас Готтман утверждает, что если какая-то наша первичная потребность – например, в сексе или заботе – не удовлетворяется, то мы испытываем устойчивое недовольство, которое может выражаться по-разному, от смутного разочарования до откровенной долгоиграющей озлобленности. Эти неудовлетворенные потребности нарывают, словно нагноившаяся рана. Сигналы такого нейронного недовольства служат ранними признаками того, что брак находится под угрозой.

А вот с парами, живущими десятилетия в счастливом браке, может происходить что-то удивительное. Многолетнее взаимопонимание, кажется, оставляет неизгладимый след на их лицах, которые становятся похожими друг на друга. Вероятно, это происходит благодаря одинаковой модификации мимической мускулатуры одинаковыми эмоциями. Поскольку каждая эмоция напрягает или расслабляет определенный комплекс мимических мышц, а супруги улыбаются и хмурятся в унисон, у них укрепляются одни и те же лицевые мышцы. Так с годами формируются почти одинаковые морщинки, придающие лицам супругов сходство.

Этот феномен выявило исследование, в котором людям показывали два набора фотографий супружеских пар – первый содержал их свадебные снимки, а второй – снимки, сделанные 25 лет спустя. Затем участники должны были сказать, на каких фотографиях мужья и жены больше походят друг на друга. Интересным оказалось не только то, что лица супругов приобретали сходство: чем сильнее было это сходство, тем счастливее, по заявлениям самих супругов, они чувствовали себя в браке.

Со временем супруги в каком-то смысле лепят друг друга, деликатно усиливая желанные черты великим множеством мелких взаимодействий. Эта лепка, как показывают некоторые исследования, приближает человека к идеальному представлению его партнера о нем. Такое ненавязчивое давление, позволяющее получить ту любовь, которая нам нужна, по понятным причинам было названо “феномен Микеланджело”.

Множественные положительные обратные связи, устанавливаемые парами каждый день многие годы, могут быть лучшими барометрами здорового брака. Можно для примера взять одно исследование, в котором изучали пары влюбленных накануне свадьбы. Эти пары согласились показать для анализа, как они ведут себя в моменты размолвок. После свадьбы эти пары в течение пяти лет регулярно проходили такое же психологическое “обследование”. Оказалось, что взаимодействие супругов на первой, предсвадебной, демонстрации поведения, удивительно точно предсказывало ход их отношений.

Вполне понятно, что петли отрицательной обратной связи не сулили ничего хорошего. Менее удовлетворенные пары были склонны заражаться друг от друга эмоциями сильнее всего во время враждебных выпадов. Чем больше негатива источали женихи и невесты во время первых размолвок, тем менее устойчивыми оказывались их отношения. Особенно разрушительными были проявления отвращения или презрения. Презрение выводит негатив за пределы обычной критики, часто принимая форму откровенного унижения, обращения к низшему существу. Презрение одного из партнеров явственно сообщает другому, что он не достоин даже сочувствия, не говоря уже о любви.

Такая токсичная обратная связь тем разрушительней, чем выше у супругов эмпатическая точность. Такие люди знают наверняка, какую боль испытывает их партнер, но в разгар конфликта их это не заботит настолько, чтобы прийти на помощь. Как сказал один многоопытный адвокат по бракоразводным делам, “безразличие к супругу, то есть непроявление заботы или даже внимания по отношению к нему, – одна из худших форм жестокости в браке”.

Такой же вредоносной оказалась модель взаимодействия, когда одно недовольство запускает другое, гнев порождает боль и горечь с вызывающими восклицаниями типа “Как ты можешь так говорить!”, и партнеры постоянно перебивают друг друга.

Эти модели взаимодействия с высокой точностью предсказывали распад пары – вскоре после свадьбы или даже до нее. В большинстве случаев это происходило в течение полутора лет после первого психологического исследования.

Джон Готтман сказал мне: “У влюбленных самым важным прогностическим фактором устойчивости отношений служит количество разделяемых ими добрых чувств. В браке таким фактором будет умение партнеров разрешать конфликты. А в поздний период многолетнего брака – снова общие добрые чувства”.

Когда мужья и жены, которым за 60, обсуждают что-то приятное, измерение их физиологических параметров показывает, что по мере развития беседы оба человека всё больше ободряются и радуются. А вот у 40-летних супругов физиологические показатели резонируют реже. Это может объяснять, почему довольные браком пожилые пары более открыто демонстрируют нежность друг к другу, чем люди среднего возраста.

Из всесторонних исследований супружеских пар Готтман вывел на первый взгляд незатейливую меру устойчивости брака – отношение числа “питающих” к числу “отравляющих” моментов в общении супругов. Этот показатель обладает высокой предсказательной силой. Соотношение пять к одному, то есть явное преобладание позитивных моментов, указывает на то, что эмоциональный банк этой пары располагает завидными активами, и брак скорее всего будет долгим и счастливым.

Однако этот показатель может предсказывать не только долговечность брака, но и состояние здоровья партнеров. Как мы увидим, наши отношения сами по себе могут формировать среду, которая включает или выключает определенные гены. Близкие отношения сейчас предстают в совершенно новом свете: невидимая сеть взаимосвязей придает им удивительную биологическую значимость.