6
Биполярная обезьяна
В поисках баланса

Что нас лучше характеризует: любовь или ненависть? Что важнее для выживания: конкуренция или сотрудничество? На кого мы больше похожи: на шимпанзе или на бонобо?

Такие вопросы – пустая трата времени просто потому, что мы биполярны по своей натуре. Это все равно что спрашивать, как лучше измерять поверхность: в длину или в ширину. Еще более нелепыми оказываются попытки рассматривать только один полюс, не уделяя внимания другому. Тем не менее именно этим Запад занимался веками, представляя, что наше стремление к конкуренции более свойственно нам, чем стремление к объединению и взаимопомощи. Но если люди настолько эгоистичны, как принято считать, то каким же образом они формируют сообщества? Традиционно считается, что между нашим предками, решившими жить вместе, был заключен договор: «Согласие же людей [обусловлено] соглашением, являющимся чем-то искусственным» – как утверждал Томас Гоббс. В этом случае мы предстаем как одиночки, неохотно объединяющие усилия: достаточно умные, чтобы совместно использовать и запасать ресурсы, но на самом деле не испытывающие никакой любви к себе подобным.

Древнеримская поговорка «Homo homini lupus est» («Человек человеку волк») запечатлела это асоциальное представление, которое и в наше время по-прежнему вдохновляет юридические и политические науки, а также экономику. Проблема заключается не только в том, что эта поговорка выставляет нас в неверном свете: она сама по себе является оскорбительной для одного из самых общительных, верных и склонных к сотрудничеству видов в животном мире – настолько верных, что наши предки поступили весьма мудро, одомашнив их. Волки выживают, охотясь на крупную добычу, превосходящую их размерами, такую как олени карибу или лоси, а это возможно только благодаря слаженным действиям всей стаи. По возвращении с охоты они отрыгивают мясо для кормящих матерей, детенышей, а иногда больных и ослабленных сородичей, не участвующих в охоте. Как футбольные фанаты, распевающие клубные песни, они укрепляют единство стаи, воя вместе перед охотой и после нее. Конкуренция у них, разумеется, существует, но волки не могут позволить ей проявиться в полную силу. На первом месте для них преданность и доверие. Поведение, подрывающее основы сотрудничества, сдерживается, чтобы предотвратить разрушение общественной гармонии, от которой зависит выживание. Волк, позволивший собственным узким интересам одержать верх, вскоре окажется один, и ему останется только гоняться за мышами.

Человекообразным обезьянам знакома такая же солидарность. В исследовании, проведенном в Национальном парке Таи в Кот-д'Ивуаре, было отмечено, что шимпанзе заботились о членах группы, раненных леопардами, слизывая их кровь, осторожно удаляя грязь и не давая насекомым добраться до ран. Они отгоняли мух, защищали раненых товарищей, и передвигались медленнее, если те не поспевали за ними. Все это вполне объяснимо, учитывая, что шимпанзе неслучайно живут группами, – точно так же, как и у волков и людей имеются серьезные причины быть общественными животными. Мы не были бы теми, кем стали, если бы наши предки были социально обособлены.

Таким образом, то, что вижу я, противоположно традиционному образу жестокой природы, у которой «и клык, и коготь ал» и где на первом месте стоят личные интересы, а сообщество является лишь чем-то второстепенным. Невозможно пользоваться преимуществами жизни в группе, не внося в нее своего вклада. Каждое социальное животное находит собственный баланс между этими двумя интересами. Одни отличаются относительно жестоким нравом, другие добродушны и милы. Но даже в самых жестких сообществах, например у павианов и макак, раздоры внутри группы строго ограничиваются. Люди зачастую представляют себе, что в природе слабый автоматически обречен на уничтожение (принцип, получивший известность как «закон джунглей»), но в реальности у социальных животных в группе существует взаимная поддержка и терпимость. Иначе какой смысл жить вместе?

Я работал с группой макак-резусов, которые чрезвычайно благосклонно относились к Азалии, умственно отсталому детенышу, родившемуся в их группе. У Азалии был тройной набор хромосом, и ее патология напоминала человеческий синдром Дауна. Резусы обычно наказывали любого нарушителя правил их строгого иерархического общества, однако Азалии сходили с рук даже самые грубые промахи, например угрозы альфа-самцу. Как будто все понимали: что бы они ни сделали, ее ущербность и неумение себя вести изменить невозможно. Подобная же ситуация наблюдалась в живущей на воле стае макак в Японских Альпах, в которую входила самка-инвалид Модзу. Она едва могла передвигаться и уж точно не была способна лазать, потому что у нее отсутствовали кисти рук и стопы. Тем не менее она была полностью принята своей стаей – до такой степени, что прожила долгую жизнь и вырастила пятерых детенышей. Неудивительно, что Модзу часто становилась звездой японских документальных фильмов о природе.

Вот вам и выживание наиболее приспособленных. Противоположных примеров, разумеется, тоже предостаточно, однако нет никакой необходимости карикатурно изображать жизнь наших родственников, как это делалось ранее, раз уж мы постоянно на них оглядываемся. Приматам очень комфортно в обществе друг друга. Ладить с сородичами – важнейшее умение, потому что перспективы выживания вне группы – там, где можно столкнуться с хищниками и враждебно настроенными соседями, – неутешительны. Приматов, оказывающихся в одиночестве, ждет скорая смерть. Это объясняет, почему они проводят огромное количество времени (десятую часть суток), налаживая социальные связи при помощи груминга. Полевые исследования мартышкообразных обезьян показали, что у самок с наилучшими социальными связями наблюдается наибольшая выживаемость потомства.