Каждая эпоха предлагает человечеству новые отличительные признаки. Полагая себя особенными, мы все время ищем этому подтверждение. Самой первой попыткой, возможно, стало платоновское определение человека как единственного существа о двух ногах, лишенного перьев и шерсти. Это определение казалось вполне верным, пока Диоген не пришел в Академию с ощипанным петухом, которого выпустил со словами: «Вот человек Платона». Тогда Платон включил в свое определение признак «с широкими ногтями».

Намного позже изготовление орудий стало считаться чем-то настолько особенным, что даже появилась книга антрополога Кеннета Оукли под названием «Человек – создатель орудий» (Man the Tool-Maker, 1957). Это определение продержалось до открытия, что дикие шимпанзе изготавливают своего рода «губки», пережевывая листья, чтобы доставать воду из углублений, и обдирают листья с веток, прежде чем использовать их как палки. Даже вороны были замечены за изгибанием металлической проволоки в крючок, чтобы выудить пищу из бутылки. Так что пришлось распрощаться с представлением о человеке – единственном создателе орудий. Следующей заявкой на уникальность был язык, поначалу определявшийся как символическая коммуникация. Но когда лингвисты услышали о человекообразных обезьянах, освоивших человеческий язык жестов, они осознали, что единственный способ исключить этих непрошеных чужаков – оставить в покое символичность и вместо этого упирать на синтаксис. Таким образом, притязание на особое место человечества в мироздании становится все более сомнительным из-за постоянно отодвигающихся рамок.

Не менее модное в наши дни притязание на уникальность относится и к эмпатии. Это не эмоциональные связи сами по себе – их трудно отрицать у других животных, – но так называемая «теория разума» («Theory of Mind»), или «модель психического». Это неуклюжее выражение обозначает способность понимать психическое состояние других существ. Если мы с вами встречаемся на вечеринке и я полагаю, что вы считаете, будто мы никогда раньше не виделись (хотя я уверен в обратном), у меня возникает представление о том, что происходит в вашей голове. Способность поставить себя на место другого коренным образом меняет то, как разумы взаимодействуют друг с другом. Хотя некоторые ученые объявляют эту способность уникальной для человека, ирония заключается в том, что вся концепция «модели психического» началась с одного исследования приматов в 1970-е гг. Когда шимпанзе по имени Сара предлагали на выбор несколько картинок, она выбирала картинку с ключом, если видела, что человек пытается открыть запертую дверь, или картинку с человеком, залезающим на стул, если видела, как кто-то подпрыгивает, пытаясь дотянуться до банана. Был сделан вывод, что Сара распознает намерения других.

Со времен этого открытия выросла целая индустрия исследований «модели психического» у детей, а исследования приматов переживали свои взлеты и падения. Ряд экспериментов на человекообразных обезьянах провалились, и это привело некоторых ученых к выводу, что у всех человекообразных обезьян «модель психического» отсутствует. Однако отрицательные результаты нелегко интерпретировать. Как говорится, «отсутствие доказательств не является доказательством отсутствия». Когда сравнивают детей и человекообразных обезьян, проблема заключается в том, что экспериментатором неизменно является человек и только обезьяны сталкиваются с межвидовым барьером. А кто сказал, что обезьяны считают, будто люди подчиняются тем же законам, что они сами? Наверняка мы им кажемся существами с другой планеты.

Например, недавно мой ассистент позвонил, чтобы рассказать о драке, в которой шимпанзе Соко был ранен. На следующий день я подошел к Соко и попросил его повернуться, что он послушно сделал, так как знал меня с детства, и показал мне глубокую рану на спине. А теперь подумайте об этом с точки зрения шимпанзе. Они смышленые животные, всегда пытающиеся понять, что происходит. Соко наверняка удивлялся, откуда я узнал о его ране.

Если мы выступаем в роли всеведущих богов, не становимся ли мы из-за этого непригодными для экспериментов по выявлению связи между тем, что видим, и тем, что знаем, которая является определяющей для наших представлений о психических процессах – как собственных, так и другого субъекта? Большинство этих экспериментов проверяли лишь модель человеческого разума, имеющуюся у обезьян.

Лучше мы сосредоточимся на обезьяньей модели обезьяньего же сознания. Когда изобретательный студент Брайан Хэйр сумел исключить из эксперимента человека, то обнаружил, что человекообразные обезьяны понимают, что если другая обезьяна видела спрятанную пищу, то она о ней знает. Брайан заманил низкоранговую самку шимпанзе, чтобы та подбирала пищу на глазах у высокоранговой. Первая подходила к тем кусочкам, которые вторая видеть не могла. Иными словами, шимпанзе понимают, что известно другим, и используют эту информацию к своей выгоде. Это снова подняло вопрос о «модели психического» у животных. Неожиданным поворотом стало то, что даже капуцин в Киотском университете (а споры шли только о людях и человекообразных обезьянах) недавно с блеском прошел ряд тестов типа «вижу – знаю». Даже немногих таких положительных результатов достаточно, чтобы поставить гигантский знак вопроса рядом с предыдущими отрицательными.

Это напоминает мне о периоде в почти столетней истории Национального центра изучения приматов имени Роберта Йеркса, когда психологи опробовали методы Скиннера на шимпанзе. Одним из приемов в этом исследовании было лишение животных пищи, пока они не снижали вес до 80 % от нормы. Такой метод повышает мотивацию для выполнения заданий, связанных с пищей, у крыс и голубей. Однако у шимпанзе он подобных результатов не дал. Они, скорее, стали слишком унылыми и зацикленными на пище, чтобы обращать внимание на задания. Приматам для успешного выполнения какого-либо действия нужно получать удовольствие от процесса. Жесткие процедуры крысиных психологов вызвали напряженность в Центре Йеркса вплоть до того, что неравнодушный персонал начал тайно подкармливать обезьян. Когда исследователи пожаловались директору, что его шимпанзе совсем не так умны, как их представляли, тот взорвался и произнес ставшую знаменитой фразу: «Нет глупых животных, есть только некорректные эксперименты».

И это правда. Единственный способ добраться до глубин разума человекообразных обезьян – ставить эксперимент так, чтобы вовлекать их интеллектуально и эмоционально. Несколько стаканчиков и спрятанная под ними пища вряд ли захватят их внимание. Им интересны социальные ситуации, в которых участвуют близкие им индивидуумы. Спасти детеныша от нападения, переиграть соперника, избежать конфликта с вожаком и ускользнуть с приглянувшейся самкой – вот задачи, которые нравится решать человекообразным обезьянам. То, как Лолита повернула ко мне своего малыша, то, как Куни старалась спасти птицу, то, как другие бонобо водили Кидого за руку, – все это предполагает, что проблемы, встречающиеся в реальной жизни, иногда решаются через оценку ситуации с точки зрения другого. Даже если каждая из этих историй связана лишь с единичным, никогда не повторявшимся событием, я придаю им огромное значение. Единичные события могут быть невероятно важны. В конце концов, одного шага человека по Луне нам достаточно, чтобы утверждать, что долететь туда в наших силах. Если опытный и надежный наблюдатель сообщает о примечательном происшествии, лучше обратить на это внимание. И ведь у нас есть не одна-две истории о том, как шимпанзе ставят себя на место другого, – таких историй великое множество. Позвольте привести еще несколько примеров.

Двухметровой глубины ров перед старым вольером бонобо в зоопарке Сан-Диего осушили, чтобы почистить, и на это время заперли обезьян в помещении. Закончив работу и выпустив обратно обезьян, смотрители пошли включить кран, чтобы наполнить его водой, и тут вдруг старый самец Каковет подбежал к окну, вопя и отчаянно размахивая руками, чтобы привлечь внимание. После стольких лет он хорошо знал процедуру чистки рва. Оказалось, несколько юных бонобо залезли в пустой ров, но не могли выбраться обратно. Смотрители спустили туда лестницу. Все бонобо вылезли, кроме одного, самого маленького, – его вытащил сам Каковет.

Эта история перекликается с моими собственными наблюдениями за рвом возле того же самого вольера, только сделанными спустя десять лет. К тому времени зоопарк благоразумно отказался от воды во рву, поскольку обезьяны не умеют плавать. На стенке рва постоянно висела цепь, и бонобо залезали в ров, когда им хотелось. Однако если альфа-самец Вернон исчезал во рву, то более молодой самец Калинд иногда быстро вытаскивал цепь. Потом он смотрел на Вернона сверху вниз с игривой гримасой, открыв рот и хлопая по краю рва, что является аналогом человеческого смеха. Калинд явно потешался над вожаком. В нескольких случаях Лоретта, единственная взрослая обезьяна, кроме этих двоих, бросалась к месту происшествия, чтобы спасти своего брачного партнера, скидывала цепь в ров и стояла рядом, пока Вернон не вылезал оттуда.

Оба наблюдения говорят о понимании обезьянами чужой проблемы. Каковет, по-видимому, осознавал, что наполнять ров, пока там сидят детеныши, не очень хорошая идея, хотя на него самого это повлиять не могло. А Калинд и Лоретта, судя по всему, понимали, для чего нужна цепь тому, кто остался на дне рва, и действовали соответственно: один самец дразнил другого, а самка помогала тому, кто в данный момент зависел от ее помощи.

Однажды зимой в зоопарке Бюргерса после уборки общего помещения и прежде, чем выпустить шимпанзе, смотрители вынесли все резиновые покрышки в вольер и повесили их рядком на бревно, горизонтально торчащее из конструкции для лазания. Кром заинтересовалась шиной, в которой осталась вода. Увы, эта покрышка находилась в самом конце ряда, а перед ней висело еще шесть или больше тяжелых шин. Кром тянула и тянула ту шину, которую ей хотелось достать, но не могла снять ее с бревна. Она попробовала потащить покрышку в другую сторону, но та уперлась в конструкцию и тоже никак не хотела сниматься. Кром тщетно трудилась над этой задачкой больше десяти минут, и на нее никто не обращал внимания, кроме Джеки, семилетнего самца, за которым Кром присматривала, как за младшим.

Как только Кром сдалась и отошла, на сцене появился Джеки. Без колебаний он столкнул покрышки с бревна одну за другой, начав с передней, потом перейдя ко второй и так далее, как сделал бы любой разумный шимпанзе. Когда он добрался до последней, то снял ее очень осторожно, чтобы не пролилась вода, отнес своей тетушке и поставил прямо перед ней. Кром приняла его дар без особой признательности и уже зачерпывала воду ладонью, когда Джеки ушел.

В том, что Джеки помог своей тетке, нет ничего необычного. Самое интересное здесь то, что он, как и Сара в первых экспериментах по изучению «модели психического», правильно догадался, чего добивалась Кром. Он понял цель своей тетушки. Подобная так называемая целевая помощь типична для человекообразных обезьян, но редко встречается или вовсе отсутствует у большинства других животных.

Как мы уже видели на примере с Куни, пытавшейся помочь птице, человекообразные обезьяны могут проявлять заботу о представителях других видов. Это может показаться парадоксальным, учитывая то, что в дикой природе шимпанзе жестоко убивают и поедают мартышек. Но разве это так уж непонятно? Мы тоже ведем себя неоднозначно: мы любим животных в качестве домашних питомцев, но также и убиваем их ради еды (иногда одних и тех же животных). Следовательно, тот факт, что шимпанзе в некоторых случаях хорошо относятся к потенциальной добыче, не должен был бы нас удивлять. Однажды я видел, как вся группа шимпанзе в Центре Йеркса пристально следила за тем, как смотрители ловили сбежавшего резуса в роще вокруг их вольера. Попытки заманить макаку обратно в вольер ни к чему не привели. Ситуация стала еще более напряженной, когда резус залез на дерево. Я услышал, как Бьорн, тогда еще детеныш, внезапно захныкал, схватив за руку старую самку, стоявшую рядом. Бьорн выразил огорчение в тот момент, когда резус припал к нижней ветви дерева: его только что поразили дротиком со снотворным. Люди ждали под деревом с сеткой. Хотя сам Бьорн в такой ситуации никогда не бывал, он явно идентифицировал себя с макакой – и снова захныкал, когда беглец упал в сеть.

В эмоционально насыщенные моменты человекообразные обезьяны способны влезть в шкуру другого. Мало какие животные обладают такой способностью. Например, все ученые, стремившиеся найти признаки утешения у мартышкообразных обезьян, потерпели неудачу. Собрав необходимые данные, они не нашли ничего подобного тому, что мы обнаружили у шимпанзе. Мартышкообразные не проявляли утешительного поведения, даже когда кусали их собственного малыша. Они защищали детенышей, но не демонстрировали объятий и поглаживаний, которыми у человекообразных мать успокаивает огорченное чадо. Это делает поведение человекообразных намного более похожим на человеческое. Что же разделяет человекообразных обезьян и человека? Отчасти это может быть лучшее осознание себя, потому что именно это второе отличие известно даже дольше, чем утешительное поведение. Человекообразные обезьяны – единственные приматы, за исключением нас самих, которые распознают собственные отражения. Узнавание себя проверяется следующим образом: не подозревающему об этом животному наносят краской метку в таком месте, например над бровью, которое ему самому не видно. После этого испытуемому дают зеркало. Ориентируясь на свое отражение, человекообразные обезьяны трут окрашенное место рукой и рассматривают пальцы, которыми касались метки, таким образом удостоверяясь, что цветное пятно в зеркале действительно находится на них самих. Мартышкообразные обезьяны такой связи не выстраивают.

Каждое утро, когда мы бреемся или наносим макияж, мы полагаемся на эту способность. Воспринимать свое отражение в зеркале как самих себя для нас является абсолютно логичным, но едва ли мы можем ожидать того же от других животных. Представьте, что ваша собака идет мимо зеркала в коридоре и вдруг резко останавливается – так же, как мы, когда наше внимание привлечено чем-то необычным. Собака наклоняет голову на бок и разглядывает свое отражение в зеркале, тряся головой, чтобы расправить завернувшееся ухо или убрать застрявшую в шерсти веточку. Мы бы, наверное, испытали шок! Собаки никогда этого не делают, а вот человекообразные обезьяны обращают большое внимание на свое отражение. Если я подхожу к своим шимпанзе, надев темные очки, что летом случается часто, они корчат странные гримасы, глядя в стекла моих очков. Они трясут головой, пока я не снимаю очки и не подношу к ним поближе, словно зеркало. Самки поворачиваются, чтобы посмотреть на свой зад, – весьма логично, учитывая притягательность этой части тела, – и большинство шимпанзе открывают рты, чтобы рассмотреть, что у них внутри, касаются зубов языком или ковыряют в них пальцами, следя за отражением в зеркале. Иногда они доходят даже до того, что «украшают» себя. Суме, самке орангутана из одного немецкого зоопарка, поставили зеркало, и она собрала разбросанные по клетке листья салата и капусты, сложила их стопкой, а затем водрузила все это себе на голову. Не отводя глаз от зеркала, Сума тщательно поправляла свою зеленую «шляпку». Можно было поклясться, что она готовится к свадьбе!

Осознание себя влияет на то, как мы взаимодействуем с другими. Примерно в то время, когда дети впервые узнают себя в зеркале (это происходит в возрасте 18–24 месяцев), у них также развивается стремление помогать, направленное на нужды других. Их развитие подобно изменениям, происходившим в ходе нашей эволюции: узнавание себя и высшие формы эмпатии возникли вместе с той ветвью, которая ведет к человеку и человекообразным обезьянам. Связь между этими двумя способностями была предсказана много десятилетий назад Гордоном Гэллапом, американским психологом, впервые использовавшим зеркало в экспериментах с приматами. Гэллап полагал, что для эмпатии требуется самосознание. Возможно, это работает так: чтобы действовать с пользой для кого-либо другого, нужно отделять собственные эмоции и ситуацию от эмоций и ситуации другого, которого необходимо рассматривать как независимое существо. Та же способность отделять себя от других позволяет человеку осознавать, что отражение в зеркале, ведущее себя точно так же, как он, не является независимым существом. Таким образом он приходит к заключению, что это, по всей видимости, его собственное отображение.

Тем не менее, когда речь заходит об этих способностях, не следует сбрасывать со счетов других животных. Многие животные чрезвычайно социальны и участвуют в совместной деятельности, что делает их превосходными кандидатами на обладание высшими формами эмпатии. Два вида, сразу приходящие на ум, – это слоны и дельфины. Известно, что слоны используют хобот и бивни, чтобы поднимать слабых или упавших товарищей. Также они издают утешительное урчание для расстроенных детенышей. Дельфины спасают товарищей, перегрызая линь гарпуна, вытаскивая запутавшихся в сетях для ловли тунца и поддерживая больных у поверхности воды, чтобы те не утонули. Точно так же они помогают и людям – недавно четверо пловцов рассказали, что у побережья Новой Зеландии дельфины отбили их у почти трехметровой акулы.

Зная о сходстве этих животных с обезьянами в том, что касается утешения и целевой помощи, было бы интересно выяснить, как слоны и дельфины реагируют на зеркала. Есть ли параллели и здесь? Для слонов этот вопрос остается открытым, но вряд ли можно считать совпадением, что единственный, кроме приматов, вид, для которого есть хоть какое-то подтверждение узнавания себя в зеркале, – это дельфины. Когда дельфинов афалин в аквариуме Нью-Йорка помечали краской, они проводили больше времени перед зеркалом, чем прежде. Подплыв к зеркалу (которое находилось на некотором расстоянии от того места, где ставили метку), они первым делом разворачивались, чтобы получше разглядеть свои метки.

Эмпатия широко распространена среди животных. Она выражается в разных формах, начиная от телесного подражания – зевания, когда зевают другие, – до способности поддаваться чужим эмоциям, когда животное откликается страхом или радостью, улавливая страх или радость другого. На высшем уровне ее проявления мы обнаруживаем сочувствие и целевую помощь. Возможно, эмпатия достигла пика своего развития у нашего вида, но несколько других – и особенно человекообразные обезьяны, дельфины и слоны – подошли к нам очень близко. Эти животные понимают затруднительную ситуацию другого достаточно хорошо, чтобы предлагать оптимальную помощь. Они сбрасывают цепь тому, кому нужно выбраться наверх, поддерживают нуждающихся в глотке воздуха и водят дезориентированных за руку.

Может, им и неизвестно золотое правило – поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой, – но, судя по всему, они ему следуют.