Ара

Я не люблю возвращаться в Чхонджу. Из-за этого я переживаю, ведь мои родители не виноваты, что единственная дочь не видела их три года. Знаю, другая прислуга Большого Дома сочувствует им вдвое сильнее: во-первых, их дочь немая, а во-вторых, неблагодарная. Она лучше проведет праздники одна, чем отправится домой, как вся страна.

Может, поэтому с Суджин и Михо я чувствую себя как дома. Никто из них не тоскует по семье. И только они не обвиняют меня в том, что я плохая дочь, и не удивляются, почему я, не нашедшая счастья в неспокойном городе, не возвращаюсь на родину.

Мои родители пожилые. Им бы добрую, щедрую дочку, посылающую проценты с каждой зарплаты и регулярно приезжающую в гости с новостями о повышении и романтических победах. Дорамы пестрят такими образами – испуганные героини морщатся от боли, отказывая сказочно богатым ухажерам ради любимых обездоленных родителей, ведь невозможно жить в двух мирах. В реальности я не встречала таких дочерей – возможно, они все дома и по уши в творении добрых дел? Кьюри вот дорожит семьей, но у нее свои проблемы, которые погубили бы маму и сестру, если бы те узнали правду.

Лишь ради Суджин я думаю поехать домой на Лунный Новый год и взять ее с собой. Всю неделю она снова расстраивается и нервничает, глядя на себя в зеркало. Я задалась вопросом, как отвлечь подругу от мыслей о состоянии ее лица. Прошло немало времени, но оно упорно опухает. Суджин на грани отчаяния.

– Девушки в блогах писали, что опухоли у них спали гораздо быстрее. Прошло два месяца! Это ведь ненормально, так? Мне нужно связаться с доктором Шимом, верно? Ты так не считаешь, Ара? И когда я иду, то слышу, как щелкает моя челюсть. Так быть не должно, иначе в клинике меня бы предупредили, разве нет?

Это правда: ее челюсть выглядит распухшей. В то же время рот словно бы стал слишком впалым, и если раньше Суджин немного походила на рыбу, то теперь кажется беззубой. Хотя я пытаюсь убедить подругу, что по красоте она обойдет всех блогеров на свете – из-за длительного восстановления превращение будет более эффектным, – она отодвигает блокнот всякий раз, когда я пишу эти строки.

Еще на поездку меня вдохновил Тэин. В последнем сообщении на «Свитчбоксе» он сказал, что перед туром «Краун» обязательно заглянет домой в Кванджу. С его дебюта это возвращение станет первым. Тэин добавил, что именно корни делают нас теми, кто мы есть, и он бы не променял трудности прошлого ни на что на свете, ведь именно на этом опыте выросли его лирика, музыка и даже танцы. И если Тэин нашел в сердце желание навестить одинокую мать и четырех старших братьев, которые все это время игнорировали его, а затем потребовали долю с его заработков, то я тоже смогу съездить домой. Должна признаться: то, что моя поездка совпадает по времени с поездкой Тэина, согревает меня.

Уверена: поначалу Суджин откажется и спросит: «А как же наша традиция?» Каждый большой праздник мы ходим в новую баню на целый день, кочуя из одной тематической комнаты в другую, из одной каменной ванной в другую, а ночью засыпаем перед телевизором с улиточными масками на лицах и маслом цветка чеджу на ломких волосах. И все эти годы мы не переставали удивляться количеству людей в банях. Приятно осознавать, что не мы одни не рвемся домой.

Я тоже невероятно люблю нашу традицию, но где-то я читала, что после операции лучше месяц не посещать сауны: можно подцепить инфекцию. И хотя Суджин перенесла хирургию более двух месяцев назад, я бы все равно не хотела, чтобы она парилась. Да и взгляды незнакомых людей ее расстроят.

Поэтому, когда мама присылает мне свое обычное сообщение, в котором робко интересуется о планах на Лунный Новый год, надеется на мой приезд и намекает, что у нее ко мне важный разговор, я соглашаюсь. Тут же я добавляю, что Суджин приедет со мной. «Она восстанавливается после трудной операции, ей нужно сменить обстановку», – так я предупреждаю маму, чтобы она не решила, будто визиты станут обычным делом. Представляю, как она, получив такой неожиданный ответ, в поисках моего отца несется в гараж Большого Дома.

В поездке Суджин придется приложить все силы, чтобы не дать мне загрустить и разнообразить мои скудные впечатления. И это точно ее отвлечет. Так что все для ее же блага.

Мы выезжаем в день празднования Нового года, поскольку билеты на другие даты давно распроданы. Михо с нами – она узнала, что мы собираемся в Чхонджу, и присоединилась, чтобы навестить могилу своего учителя из «Лоринг-центра». Я чувствовала, что должна позвать ее, и она согласилась, несмотря на формальность приглашения. Кьюри несколько дней назад уже уехала к маме, и я выдохнула с облегчением, что не нужно звать и ее.

«Будет очень неудобно, – предупредила я Михо, несколько раз подчеркнув слово “очень”. – Тебе придется спать на полу, и не на матрасе, а на тонкой простыне. Горячая вода заканчивается уже к полудню – ну или когда работает слишком много душевых кабинок. И в туалет ходить придется на корточках».

– Все в порядке, – спокойно ответила Михо, накручивая на тонкое запястье свои длинные волнистые волосы, убранные в конский хвост. – Я мою голову всего два раза в неделю, к тому же я слышала, что дом твоих родителей – огромный ханок, которому уже несколько веков, так? Кажется, Суджин говорила мне об этом, когда мы были помладше. Я и правда хочу его увидеть. – На ее живом привлекательном лице появилось выражение ожидания.

Я покачала головой.

– Подожди, ты живешь не в ханоке? – спросила она.

Я вздохнула и задумалась: как описать ей невероятные условия жизни моих родителей? К тому же зачем бы я до изнеможения работала в салоне, если бы была наследницей многовекового ханока? Удивительно, как Михо выживает в этом мире, не располагая здравым смыслом в достаточном объеме.

Я отправилась искать Суджин. Та была в ванной и снова смотрелась в зеркало; спутанные волосы закрывали ее лицо и опускались на плечи, делая подругу похожей на призрака.

– Ох, просто оставь меня, – раздраженно отмахнулась она.

Я снова постучала ей по плечу, но уже сильнее.

«Ты можешь помочь мне? – написала я и показала ей. – Михо думает, будто я из богатой семьи, и мне нужно, чтобы ты объяснила ей, каково это – жить в моем доме». Суджин не оставалась у меня, но несколько раз заходила в гости, когда мы учились в средней школе, еще до несчастного случая.

– С чего она это решила? – спросила Суджин; в ее глазах появился проблеск осознанности, и она ринулась мимо меня к Михо.

«Благодаря тебе и решила», – хотелось добавить мне вслед.

– Тебе определенно нужно уяснить некоторые моменты, – услышала я властный голос Суджин, обращавшейся к Михо, и, зайдя в комнату, закрыла за собой дверь.

И вот мы втроем – Суджин, Михо и я – сидим в хвосте грохочущего автобуса со сложенными в высокую кучу сумками. Даже в центре Чхонджу – не говоря уже об окраинных холмах, где живут мои родители, – мы будем выделяться: бодрая, шумная Суджин, прячущаяся за солнцезащитными очками и пестрым шарфом; воздушная Михо, укутанная в изумрудное пальто, словно в кокон; и я, боязливая мышка с яркими волосами. В приступе паники, охватившем меня десять дней назад, после покупки билетов домой, я покрасила их в цвет фуксии. Корни уже показались и выглядят круто, надеюсь. Господину Квону понравилась моя идея, и он даже сам решил сделать обесцвечивание. Он вообще всегда подталкивает нас к экспериментам с внешностью, чем безумнее, тем лучше. Он говорит, что клиенты намного охотнее доверяют волосы людям с воображением. Знаю, что к следующей неделе цвет потускнеет, но сейчас я счастлива и будто посылаю миру какие-то сигналы. Я уже заметила, что люди с большей осторожностью реагируют на человека с волосами цвета фуксии, пусть даже он и немой.

К счастью, автобус наполовину пуст: многие уехали в свои провинции еще несколько дней назад. Путь займет не больше трех часов.

Подруги спорят о том, стоит ли Суджин навестить вместе с Михо «Лоринг-центр» и могилу мисс Лоринг. Суджин не была там с самого отъезда в Сеул.

– Не понимаю, я думала, что мисс Лоринг тебе нравилась, – с горечью говорит Михо.

– Да ты бредишь. – Суджин глядит на меня дикими глазами. – Спроси у Ары. Разве мне хоть кто-то нравился в «Лоринг-центре»? Особенно белая женщина! Не могу поверить, что ты так считала!

Я глажу ее по спине и пишу в блокноте: «Она всех ненавидела». Суджин протягивает написанное Михо.

– Но мисс Лоринг была такой доброй! Она оставила все свои деньги нам! Наши школьные и художественные принадлежности, одежда – все за ее счет. Ты должна это ценить, разве нет? – Михо в ужасе. Суджин сердито надувает губы и, помедлив, возражает:

– Она любила тебя за красоту и талант. А я даже ни разу не зашла в комнату для творчества. Ей нравились только особенные дети – так она чувствовала себя лучше, возясь с нами. Помнишь Енми – девчонку на год младше нас? Мисс Лоринг и ее обожала: такая красавица, да еще и умела петь. Потому-то и отдала ее в музыкальную школу. – Суджин пожимает плечами и уточняет: – Я не имею в виду, что она не любила всех остальных, просто… Ах, да неважно, ты все равно не поймешь. К тому же я не спорю, что принесла ей кучу проблем. Естественно, меня-то она и недолюбливала.

– «Я не имею в виду, что она не любила всех остальных» – твои же слова, – напоминает Михо.

– Все, хватит об этом, – отрезает Суджин.

Михо хмурится и, яростно ерзая на сиденье, толкает кучу сложенных рядом с ней сумок. Лежавшая на самом верху – ее собственная – падает с оглушительным стуком.

– Вот дерьмо, – шипит сквозь зубы Михо, уставившись на нее.

Мы недоуменно смотрим на подругу.

– Это был мой подарок твоим родителям, – жалобно поясняет она, наклоняется и кладет сумку на колени. Расстегнув молнию, Михо достает большую черную коробку. На ней выгравированы паутинная дизайнерская надпись и логотип магазина «Джой».

– Что там было? – шепчет Суджин.

Я им обеим говорила, что не нужно покупать моим родителям подарки, деньги на ветер. Но подруги проигнорировали мою просьбу. Суджин купила огромный кремовый торт с зеленым чаем в новой пекарне, открывшейся в «Шиньян плаза», – ради этого она отстояла очередь длиною в квартал. «Ну, если твоим родителям не понравится, сама съешь», – ответила подруга, когда я раздраженно сообщила ей правду: мои родители не едят западных сладостей и никогда не узнают, что десерт обошелся ей в сто тысяч вон. А если вдруг узнают, их головы взорвутся. Они сочтут Суджин не только транжирой, но и вообще конченым человеком.

Михо заглядывает под крышку и радостно вздыхает. Высокая квадратная коробка заполнена стоящими в ряд невероятными алыми розами. Их чарующий аромат заполняет спертый воздух автобуса. Мы с Суджин переглядываемся. Я никогда не видела такой красоты; без сомнений, они безумно дорогие. И да, цветы – худший подарок таким людям, как мы! Михо не стоило тратить деньги! Я снова тяжело вздыхаю, но Суджин толкает меня локтем и говорит:

– Они прекрасны. И при падении ни капли не пострадали.

– Они должны продержаться целый год, представляете? – сообщает Михо. – В прошлом году мама Ханбина запатентовала новую химическую технологию в Корее.

Я снова вздыхаю и улыбаюсь ей. Надеюсь, она хотя бы получила скидку от своего парня, хотя сомневаюсь.

Делать нечего, и я отворачиваюсь к окну. Мы уже едем по шоссе. Трудно поверить глазам: сколько всего строится, хотя мы отъезжаем все дальше и дальше от Каннама. Всюду возвышаются гигантские оранжевые краны, переносящие по воздуху балки и доски. От масштаба новых жилых комплексов захватывает дух – не могу себе представить, что все они будут заселены людьми, заставлены мебелью, а в окнах будет гореть свет. Сотни, нет, тысячи квартир! Они расположены так далеко от сердца столицы, но я не смогу приобрести ни одной, и неважно, сколько мне удастся скопить за всю свою жизнь. В каком-то смысле я буду даже рада, когда мы подъедем ближе к дому и городские пейзажи сменятся рисовыми полями и фермерскими участками. Это будет напоминать мне о том, как многого я добилась, а не о том, чего не добьюсь никогда.

На станции «Чхонджу» приходится отстоять получасовую очередь в ожидании такси – в Новый год их мало. Я где-то вычитала, что большинство водителей, работающих в праздничные дни, – бывшие заключенные, которым стыдно отправиться домой к семьям. К счастью, возле стоянки есть скамейка, и здесь мы столпились в кучу, чтобы согреться. Суджин и Михо хихикают от бросаемых прохожими враждебных взглядов.

– Дом, родной дом, – театрально произносит Суджин.

В Каннаме никто бы даже не взглянул на нас: зеленые пальто, розовые волосы и все такое. Сам факт, что мы стоим на стоянке, уже выделяет нас – остальных пассажиров автобуса ожидали на обочине машины и члены семей с нетерпеливыми улыбками на лицах.

После трех лет отсутствия сложно поверить, что жалкая двухэтажка размером с продуктовый магазин – один из главных транспортных узлов в городе. Это в детстве мне казалось, будто весь мир умещается в тесной автостанции, откуда люди быстрыми шагами, таща огромные сумки, отправляются навстречу страшно красивой жизни.

На пустынной улице появляется одинокое такси, и мы со вздохом облегчения садимся в салон; Суджин сообщает водителю адрес.

– Это большой ханок недалеко отсюда, так? – уточняет он, еще раз посмотрев на нас через зеркало. – Я слышал, там снимают много ТВ-шоу. Несколько месяцев назад туда приезжал актер Ли Хунки, мой напарник подвозил его. Вы живете здесь?

– Нет-нет, – отвечает Суджин. – Мы просто остановимся в этом доме на пару дней, там живут наши знакомые.

Повисает тишина, и вдруг Суджин начинает болтать с водителем, что ей несвойственно. Возможно, она, как и я, вспомнила одну важную деталь. Чтобы попасть в мой дом, нужно пройти ту самую арку.

Хорошенько задумавшись, я наверняка приду к простому выводу: три года я не возвращалась сюда именно из-за нежелания приближаться к месту, где это случилось. Но к Большому Дому ведет только один путь, и нет возможности его избежать.

Уверена: большинство людей, проходя или проезжая мимо, даже не замечают маленькую каменную арку – она выцвела и находится далеко от грунтовой дорожки. Я, должно быть, единственная, кто о ней помнит. Когда мы учились в средней школе, дети любили тусоваться там вечерами – каждая щель была забита окурками, жвачками и сломанными зажигалками. Но спустя годы после того дня никто больше там не задерживается. Слухи о пятнах крови и дурная слава быстро облетели местные школы.

До того как я потеряла голос, родители копили деньги на маленькую квартиру в городе. Предполагалось, что ее стоимость в следующем десятилетии удвоится: сын одного из управляющих Большого Дома работал агентом по недвижимости и имел связи в совете по установлению зональных тарифов. Он-то и делал такие прогнозы.

Поэтому в тот день под откос пошла не только моя жизнь, но и жизнь моих родителей. Поэтому я уехала. Невыносимо видеть маму и папу, до сих пор живущих в пристройке Большого Дома, ведь они должны уходить на ночь в новую блестящую квартиру, которая теперь, благодаря построенной железнодорожной станции, стоит в четыре раза дороже! Судя по тому, что пишут в соцсетях бывшие одноклассники, некогда захолустный район запа́х новой жизнью и деньгами. Но все накопленное родители отдали разным специалистам, которые сказали мне то, что я знала и так: я потеряла голос и маловероятно, что смогу когда-либо вернуть его.

Самым сложным для меня было видеть, как случившееся ударило по маме и папе. Они буквально сходили с ума. Не знаю, как они представляли себе мое будущее и на что надеялись: у меня ведь нет академического образования, да и амбициями я никогда не отличалась. Но от горя мама теперь страдает кататонией; однажды ее даже госпитализировали.

Только недавно я осознала, что теперь они беспокоятся еще кое о чем: ни один нормальный мужчина не женится на мне. Мысль, что я никогда не заведу семью, причинила им еще больше боли и вызвала новую волну вины – за то, что у меня нет братьев и сестер. «Мы думали, что уже слишком старые, – сказала мне однажды мама. – И теперь после нашей смерти ты останешься совсем одна. Мы эгоисты».

Часто, оказавшись в шумном, многолюдном месте, я оглядываюсь и смотрю на всех этих разговаривающих людей. В голову лезут разные мысли: что такое жизнь без голоса? Лишь полужизнь. Затем я начинаю играть с собой в бессмысленную игру – гадаю, не лучше ли было бы потерять слух или зрение? Болезненная жалость к себе обостряется, когда я понимаю, о чем люди говорят.

Когда такси подъезжает к главным воротам Большого Дома, я показываю водителю, что нам дальше.

– Разве это не парадный вход? – удивляется он. Суджин сообщает ему: за углом – еще один. Михо, прилипнув носом к окну, старается получше разглядеть особняк, пока мы проезжаем мимо.

Нет, мои родные не вынуждены пользоваться лишь задним входом – за день они не раз входят и выходят через передние ворота. Но второй путь – самый короткий, да и не очень хочется встречаться сейчас с обитателями Большого Дома. Снаружи припаркована черная машина – громоздкий экус, которому уже не менее пятнадцати лет, но благодаря моему отцу он зеркально блестит как новенький.

Моего папу все в округе знают под именем Чханджи. Он работает водителем в Большом Доме с тех пор, как вернулся из армии, – тогда ему только исполнилось двадцать с небольшим. Он, младший сын слуги хозяина, женился на моей матери – дочери горничной. Я родилась очень поздно. Мой папа тихий и спокойный, явно пошел не в своего отца – не интересовался оружием. Я слышала, как однажды Джун – младший сын владельцев Большого Дома – рассказывал школьным друзьям о моем дедушке. Они осматривали огромный деревянный агрегат, выставленный в комнате для медитации его отца.

– Это соорудил Сео-ши, слуга моего деда, – болтал Джун. – Говорят, с помощью этой штуковины он убил несколько человек.

– А он может и нам что-нибудь сделать? Он все еще здесь? – спросил один из его друзей. Я тогда мыла окна в гостиной и наклонилась немного вперед, чтобы хоть мельком увидеть ребят.

– Хм-м, у нас работает Чханджи, сын Сео-ши, но он просто водитель. Не думаю, что он умеет делать оружие. Но, может, я попрошу его подучиться и изобрести для меня одно, – ответил тот.

Я как раз набиралась смелости, чтобы рассказать им все, что знала об этом агрегате, – как его использовали для борьбы с местной бандой на рынке и как какой-то иностранец предлагал за него большие деньги. Но, услышав слова Джуна, я бросила на пол мокрую тряпку – самый мятежный жест, на который я была способна. Поклявшись больше никогда не переступать порог этого дома, я побежала к пристройке, но мама тут же отправила меня обратно с просьбой отнести в кухню рисовые пироги для Джуна и компании.

Когда родители поженились, мама переехала в наспех сооруженную в качестве свадебного подарка пристройку на отшибе поместья, вдали от жилищ других слуг. Постройка выделялась на фоне выполненного в традиционном стиле ханока. К тому же домик был самым маленьким и некрасивым – просто бетонная продолговатая коробка с синей крышей, двумя тесными комнатами и кухней. Портрет сурового деда всю жизнь красовался в моей комнате. Именно там Суджин и Михо будут спать вместе со мной.

Несколько дней назад я написала маме вопрос, можно ли одолжить у хозяев Большого Дома несколько матрасов. Мне ответили: «Об этом даже спрашивать нельзя. Как тебе такое только в голову пришло?» В раздражении я закрыла глаза. В нескольких крыльях ханока никто не жил – они просто пустовали, и уж конечно там нашлись бы десятки роскошных, толстых, расшитых узорами матрасов. В детстве леди Чанг всегда баловала меня, и, если бы я спросила, мне бы вряд ли отказали. Но вместо этого мои друзья и я будем спать на тонких одеялах.

Мы проходим через задний вход, и Михо драматично останавливается прямо посреди дорожки.

– Так красиво, – произносит она мечтательно. Я ощущаю волну раздражения. – Сколько ему лет? Должно быть, несколько веков, так?

Я пожимаю плечами. Как минимум лет сто. Хозяева Большого Дома одержимы своим происхождением.

– Ты даже не спрашивала? – удивляется Михо.

Ее взгляд жадно пробегает по пруду с лотосами, пагоде, аккуратно подстриженным сосенкам и стоящему вдалеке Большому Дому с искусной деревянной резьбой и наклонной остроконечной крышей. Огромные каменные лягушки охраняют каждый вход. Трава идеально скошена – заслуга моего отца, еще одна его обязанность в этом доме.

– Это же не семья Ары. Почему ее должно это волновать? – одергивает ее Суджин. Я усмехаюсь в знак согласия.

– Если бы я жила здесь, то никогда бы не уехала. – Михо все не отрывает взгляда от дома.

Неудивительно, что она остается при своем мнении, даже когда мы наконец добираемся до пристройки. Ставя сумки на пол в темной гостиной, Михо говорит, что рада видеть, где я выросла, и как мне повезло иметь собственную комнату.

Родителей, конечно же, нет, хотя я сообщила им, на каком автобусе мы приедем. Неважно, что сегодня праздник, – наоборот, это всегда особенно трудные дни с нескончаемой готовкой, уборкой, покупками и прочими делами.

Я пытаюсь увидеть обстановку глазами Михо и Суджин. Как я и полагала, картина печальная: края обоев завернулись и пожелтели, а в дальнем углу треугольная липучка усеяна телами насекомых – некоторые даже до сих пор живы. Надеюсь, Михо хотя бы не заметит обувь моих родителей марки «Адидис» в прихожей.

Михо, не переставая улыбаться, спрашивает, где здесь туалет. Я показываю направо и иду на кухню. Суджин уже налила себе ячменного чая из кувшина в холодильнике и ест рисовый пирог, который мама оставила на столе в тарелке.

– Даже жутковато осознавать, что ничего не изменилось. – Она жестом обводит окружающее пространство. – Я будто снова в средней школе. Это мама пекла, да? Ты такой часто приносила… – Суджин двигает тарелку в мою сторону, но я качаю головой. Еще ребенком я видела, сколько труда уходит на этот пирог, потому мне не нравилось его есть.

Вскоре в поисках мамы мы направляемся в кухню Большого Дома. За круглым столом они с миссис Янгжа и миссис Сукхян лепят пельмени. Увидев меня, миссис Янгжа и миссис Сукхян в удивлении машут покрытыми мукой ладонями.

– Смотрите, кто здесь! Это же Ара! С розовыми волосами! Боже мой! И поправилась немного!

– Нет, не поправилась – наоборот, похудела!

Женщины тут же начинают спорить, а мама жестом просит меня подойти. Не говоря ни слова, она крепко обнимает меня, и мое сердце подпрыгивает от чувства вины. Сколько же морщин появилось на ее лице! Кожа стала рыхлой и тонкой, по волосам рассыпались серебристые пряди. Разве могла она так постареть за такое короткое время?

Я пишу новогоднее поздравление и показываю ей, потом вывожу имена Суджин и Михо и кивком прошу их поздороваться. Они застенчиво входят, опустив головы. Они стесняются взрослых.

– Давно я тебя не видела, – обращается мама к Суджин. Я выдыхаю: в ее голосе ни печали, ни укора. Она кажется слишком измученной и не в силах злиться на девушку, которую когда-то недолюбливала за то, что та якобы сбивала ее дочь с пути.

– Так здорово снова оказаться здесь! – восклицает Суджин.

Я жду каких-нибудь замечаний о лице подруги – после операции она выглядит совершенно иначе. Но мама не произносит ни слова.

– Ты была здесь раньше? – спрашивает миссис Янгжа, роясь в холодильнике в поисках легкого перекуса для нас. – Ты школьная подруга Ары?

Эта женщина относительно недавно работает в Большом Доме – со времен моей учебы в старшей школе. Миссис Сукхян же старше моей матери на десяток лет точно, но выглядит примерно на тот же возраст – возможно, благодаря иссиня-черному оттенку волос.

– Ара дружит с ней еще со средней школы, – отвечает мама и выдает нечто, что выбивает меня из колеи. – Ну, сами понимаете, детдомовская…

Горло сжимается, я резко поворачиваюсь к Михо и Суджин. Миссис Янгжа и миссис Сукхян также переводят на них взгляд. Подруги, наверное, не слышали подобного обращения и тона уже давно.

– Я тоже там выросла, – решительно произносит Михо.

Женщины сочувственно кудахчут что-то вроде «бедняжки, без матерей». Но мы-то знаем: стоит нам покинуть кухню, как от этого благодушия и следа не останется. Я знаками прошу у Суджин прощения, она в ответ быстро моргает, как бы говоря: все в порядке, не переживай.

– Идите же сюда, вам нужно поесть после долгого путешествия, – говорит миссис Сукхян. Она открывает крышку одной из кастрюль на плите и аккуратно опускает туда пельмешки.

– Они живут в Каннаме! – со знанием дела говорит миссис Янгжа.

Без пробок на дорогу уходит меньше двух часов на автобусе, но я-то знаю: ни одна из них и близко не была от места, где мы сейчас живем. Все их дети живут в Чхонджу, а некоторые уехали и дальше, в Дэчон.

Мама ставит на стол кимчхи и соус для пельменей и жестом приглашает нас сесть. Михо тихо благодарит ее, Суджин повторяет.

– Она здорово похорошела, – говорит маме миссис Сукхян.

– И такая стильная, – добавляет миссис Янгжа.

– В стиле Каннам, – вместе хохочут они.

– Девочки, когда вы уезжаете? – спрашивает миссис Янгжа.

– Послезавтра, – отвечает Суджин.

– Что? Так скоро! Что ж, времени-то вовсе и нет, – произносит миссис Сукхян. – Лучше спроси-ка ты Ару прямо сейчас.

– Спросить ее о чем? – интересуется Суджин.

Женщины смотрят на нее, и я точно знаю, что они думают: ну и манеры, должно быть, последствия детского дома. В ушах звенит, но Суджин лишь ободряюще подмигивает мне.

Мама выглядит расстроенной, но, кажется, собирается с силами. В присутствии чужих людей, здесь, прямо на кухне, ничего серьезного она обсуждать не готова.

– Как дела в салоне? – медленно спрашивает она.

– Все у нее замечательно, – сообщает ей Суджин. – Теперь Ара может подстричь меня с закрытыми глазами. У нее так много постоянных клиентов, что им нужно записываться примерно за неделю. Столько богатых дам мечтают о завивке именно у нее! И они очень любят разговаривать с ней! Говорят, что Ара умеет утешать.

– Это правда? – Мама расцветает от гордости. Я хочу пожать плечами, но Суджин толкает меня под столом, и я с улыбкой киваю.

«О чем ты хотела поговорить со мной?» – пишу я.

Мама берет записную книжку, подносит ее ближе и, прочитав, вздыхает.

– Теперь, когда ты дома, я бы очень хотела, чтобы ты уделила этому некоторое время. Ты становишься старше, и многие из твоих друзей женятся.

«О чем ты? – с раздражением пишу я. – Никто не женится. Разве ты новости не смотришь? Это национальная проблема».

Она ждет, когда я закончу, и затем читает написанное.

– Ладно, здесь все женятся. Ты знаешь Хехву? Из пекарни?

Хехва училась со мной в старшей школе. Мы с Суджин киваем.

– Она выходит замуж в следующем месяце! Я встречаю ее каждую неделю, когда иду за хлебом. Может, зайдете и поздравите ее, пока вы здесь?

Я думала, родители уже отказались от мысли кому-либо сосватать свою немую, своенравную, одержимую певцами дочь. Хехва-то всегда была паинькой в школе. Возможно, Суджин и толкнула ее за время учебы пару раз – не помню. Я смотрю на подругу, но она с самым невинным видом зачерпывает ложкой бульон из миски.

– Парикмахер Мун, кстати, ищет помощника, – сообщает мама. – Ты помнишь его?

Ну конечно, помню – лохматый, бородатый мистер Мун с хриплым голосом. Летом в старшей школе я подметала для него полы и иногда присматривала за его сыном. Он бесплатно давал мне образцы краски для волос, которые я передаривала Суджин.

«Значит, у них все в порядке, если он ищет помощника», – пишу я. Его жена и ее сестра-близнец тоже работали в салоне – я помню. Но мама не может считать, что ради работы в крошечном салоне мистера Муна я перееду сюда.

– Его жена уехала, – продолжает мама. – Вместе с сестрой. Они вернулись в Дэчон.

«Что ж, грустно».

– Его сын очень привязался к тебе…

Что? Я никак не могла нравиться сынишке мистера Муна с крошечными глазками. Он всегда орал как резаный, когда я брала его на прогулку в коляске.

– Мы разговаривали о тебе, и мистер Мун вспоминает тебя с теплом, – не унимается мама. Две другие женщины смотрят на меня совиными глазами. – Он часто спрашивает о тебе.

– Он хороший человек, этот мистер Мун, – добавляет миссис Сукхян, кивая. – И не заслужил, чтобы его жена так с ним поступила.

Мы с Суджин обмениваемся удивленными взглядами, а Михо наклоняется вперед и уточняет:

– Сколько ему лет?

– В расцвете сил, – отвечает миссис Янгжа. – Я тут видела на днях, как он помогал врачу-фармацевту переносить огромные медицинские шкафы. Мун нес их на плечах, словно маленькие мешочки с рисом!

– Интересно, будет ли его зарплата соответствовать зарплате Ары в Каннаме, – серьезно произносит Михо, потупившись.

– Зарплата? – вспыхивает миссис Сукхян. – Речь не о деньгах. – Она замолкает, становясь в позу, и наконец с торжественным видом произносит: – Скорее о том, какой мужчина оценит розовые волосы!

– Тебе нужно трезво смотреть на мир, Ара. – Мама глядит на меня. – Ему бы хотелось встретиться с тобой, пока ты здесь.

– Ну конечно, ему бы хотелось, – мрачно хмыкает Суджин. – Она на десять лет младше его и так молодой жены!

– Почему она уехала? – любопытствует Михо.

– Мне она никогда не нравилась, – многозначительно замечает миссис Сукхян. – Когда они только открылись, она так жутко меня подстригла, что мистеру Муну пришлось все потом исправлять. Думаю, она была пьяна.

Какое-то время висит тишина.

– Встреться с ним один раз, – умоляет мама. – Ну хотя бы разок. Разве я много прошу? Шанс на удачную жизнь для своей дочери? В Каннаме люди ненормальные – они ненормально живут. А здесь о тебе позаботятся. Ты будешь в комфорте. Всего один разговор – больше я ни о чем не прошу.

Закрыв глаза, я делаю глубокий вдох. Чувствую, как от Суджин исходит гнев, почти до истерики. Похоже, у меня правда получилось отвлечь ее. Ради Суджин я закрываю глаза, будто мне больно. На самом деле мне смешно. Мистер Мун! И кроха Мун!

– Оставьте это дело нам, – успокаивающе мурлычет Михо. – Будьте уверены: мы будем разговаривать с ней всю ночь.

Я в полном отчаянии. Мы выходим из кухни – мама попросила нас спуститься в погреб и принести ей несколько посудин белого кимчи.

– Вау, – шепчет Михо, когда мы бесшумно шагаем по главному коридору в сторону лестницы. Не знаю, почему она охает, – это просто старый дом со старой западной мебелью, которая никак не вписывается в архитектурные традиции Кореи. Он заметно отличается от красивых гостевых ханоков с инкрустированной перламутром мебелью и расшитыми шелковыми ширмами.

В подвале все заставлено тарами. Я направляюсь в угол с кимчи и выбираю самую маленькую посудину. Слева от меня Михо открывает один из самых больших кувшинов, и пряный, острый аромат наполняет затхлое помещение.

– Чудесно пахнет, – восхищается Михо.

Суджин хлопает ее по руке и закрывает крышку.

«Зачем ты сказала моей матери, что попытаешься меня уговорить?» – пишу я и показываю Михо.

– А почему бы тебе не встретиться с ним? – говорит она.

– Что ты несешь, ненормальная? – встревает Суджин.

– Я даже не беру во внимание факт, что ты порадуешь свою пожилую маму и заставишь ее замолчать – и это всего за десять минут! Но почему бы тебе самой не пойти и не взглянуть на свою альтернативную судьбу? – Михо поднимает крышку другого кувшина, макает палец в содержимое и облизывает его. Затем, повернувшись ко мне лицом, подруга пожимает плечами. – Я бы на твоем месте рассматривала каждый выпадающий вариант и оценивала бы, что мне подходит. Так ты будешь более уверена при принятии решений.

Я качаю головой. Возможно, этот подход работает в ее случае, но мне не нужно встречаться с мистером Муном, чтобы понять, какой будет моя жизнь здесь. И неважно, насколько он добр как человек и хорош как супруг, речь о другом – что будет читаться в глазах местных при виде меня. «Немая дочь слуги Большого Дома» просто станет по совместительству «второй женой господина Муна». Я скорее умру одна в центре большого города, слушая голос Тэина в своем телефоне. Но по-настоящему мне грустно от другого – мама думает, что для меня это лучший вариант.

– Что ж, – подает голос Суджин. – Михо вроде как и права.

Я сердито смотрю на нее.

– Твоя мама будет очень рада, если мы сходим и встретимся с ним. К тому же повеселимся!

Я яростно качаю головой.

– Ох, да перестань! Здесь все равно больше нечем заняться.

«Ты можешь с Михо навестить “Лоринг-центр”», – пишу я.

– Зачем мне туда? – сверкнув глазами, спрашивает Суджин.

«Сегодня Новый год. Возможно, его нет в этом дурацком салоне», – пишу я и показываю надпись Суджин, прежде чем направиться к гаражу с велосипедами. Ни у кого из нас нет перчаток, и по пути в город мы точно отморозим все пальцы.

– Ну ладно, тогда просто можем зайти в булочную, взять кофе и поздравить Хехву, – предлагает Суджин и расплывается в злорадной улыбке. – Пусть она нам сделает скидку!

Мы поворачиваем за угол, и Суджин ведет нас через один из внутренних входов. У нее хорошая память. Мы ездили на велосипедах совсем мало, и это было давно. Папа все еще держит велосипеды чистыми и смазанными, хотя сомневаюсь, что кто-то пользуется ими – все дети Большого Дома покинули свое гнездо.

На дорожке перед гаражом мы сталкиваемся с парнем в плотном черном пальто. Джун – младший сын семейства – удивленно смотрит на нас, держа руки в карманах, затем его лицо оживляет улыбка. Я не видела его уже много лет, с тех самых пор, как он ушел на обязательную военную службу. Мама рассказывала, что сейчас он – физик-ядерщик в правительственном аналитическом центре. Из всех детей Большого Дома он единственный до сих пор не женат.

– Привет, а вы кто? – Голос звучит дружелюбно, Джун с интересом рассматривает нас. Особенно Михо: она очень выделяется из-за изумрудного пальто и собранных в высокий хвост волос.

Подруги немного отступают. Я кланяюсь, ловя на себе его взгляд.

– Ничего себе! Ара! – изумленно восклицает он. – Это твои подруги? – Его тон становится веселым и участливым. Это семейное у большинства жителей Большого Дома. Я киваю.

– Здравствуй, – отвечает Суджин. – Мы приехали навестить родителей Ары на Новый год.

– Понятно. – Молодой человек проводит пальцами по волосам. – Новые друзья из Сеула.

– Счастливого Нового года, – поздравляет Суджин, решив не спорить, хотя в прошлом они несколько раз пересекалась.

– Счастливого Нового года, – кивает Джун.

Я снова кланяюсь и, минуя его, направляюсь в гараж; подруги следуют за мной. Я беру свой старый велосипед и ищу, на каких могут поехать Суджин и Михо. Подняв глаза, вижу, что Джун все еще стоит на дорожке, наблюдая за нами. Он замечает мой взгляд и машет, но я отворачиваюсь, делая вид, что не обратила на него внимание.

В детстве я видела Джуна лишь мельком. После уроков я помогала маме в Большом Доме, поэтому могла потихоньку сидеть на его стуле и даже лежать на его кровати. Если бы моя жизнь была дорамой, Джун влюбился бы в меня и поссорился бы с родными ради наших чувств. Но нет – и вот мы с подругами едем на ржавых, скрипучих велосипедах в город, чтобы посмотреть на одинокого стареющего чудака, брошенного женой и хватающегося за соломинку. Едем, конечно же, забавы ради. Я бы сейчас волновалась, если бы несколько лет назад не потеряла голос. С тех пор я ко всему равнодушна.

На поездку у нас уходит двадцать минут, потому что Михо очень осторожна за рулем. К тому же она постоянно останавливается поглазеть на деревья. И плевать ей на наши с Суджин крики о холоде и просьбы сделать фотографии, чтобы любоваться ими дома.

– Фото не могут в точности передать цвета, – протестует Михо.

Булочная на той же улице, где и салон мистера Муна, но подруги настаивают, что сначала стоит зайти к нему. На улицах нет машин: все еще за праздничным столом, отмечают праздник с родными.

– Мы не будем задерживаться, – уверяет меня Михо, сосредоточенно крутя педали. – Поэтому не переживай, Ара! Я просто хочу узнать, что он из себя представляет.

Суджин смеется и показывает мне язык.

Мне кажется, Михо жестока. Ее парень – не только сам мистер Привлекательность и Богатство, но и наш ровесник без детей. Не знай я ее, подумала бы, что она хочет надо мной посмеяться. Но вряд ли, конечно: Михо просто от природы любопытная. Даже в метро она часто заговаривает с незнакомыми пассажирами, чем повергает их в шок, а затем, сбитая с толку их враждебностью, отходит. «В Нью-Йорке можно заговорить с кем угодно и о чем угодно, в любое время. И общаться до потери пульса, и даже слегка влюбиться, а после этого никогда не встретиться», – сказала она мне. Теперь ей кажется странным, что, если в Корее попытаться завязать разговор с незнакомцем, он посмотрит на тебя, как на гигантскую крысу. Зато если тебя хоть мимоходом ему представили какие-нибудь знакомые, он будут заботиться о тебе, как о давно потерянном родственнике.

Мы останавливаемся напротив салона, через дорогу. Он все такой же маленький – за стеклянной стенкой лишь три сиденья из искусственной кожи. Вывеска на английском гласит: «Стрижка и прическа у Муна», на двери – табличка «Открыто». Я согласилась поехать сюда лишь по одной причине: мне казалось, в праздник салон будет закрыт. Да и кому в такой день вздумается стричься? Разве отрезать волосы на Новый год не плохая примета?

Мистер Мун подметает, стоя к нам спиной. Весь пол в волосах. Помню, как когда-то тоже мела их, стараясь закончить побыстрее, чтобы следующий клиент мог зайти и спокойно сесть. Я трудилась здесь целое лето. Салон тогда работал всего несколько месяцев, и сюда выстраивались очереди, особенно после того как мистер Мун кардинально сменил имидж владелице продуктового магазина. Удачная прическа преобразила не только ее лицо, но и характер. А вот собственные волосы никогда не волновали хозяина парикмахерской – они по-прежнему косматые и растрепанные, в них седина, и даже через улицу я вижу, как давно они немыты.

– Кажется, ему неплохо бы подстричься, – замечает Суджин. – Может, зайдешь и поможешь ему?

Михо хихикает. Скорчив рожу, я достаю записную книжку и ищу ручку, как вдруг раздается возглас Суджин: «О-оу».

Я поднимаю голову и вижу распахнутую дверь. Стоя на входе, мистер Мун машет рукой. Его обычно невыразительное лицо оживилось.

– Это он нам, так ведь? – Суджин оглядывается по сторонам.

– Смотри, как он рад тебя видеть! – шепчет Михо.

Сдерживая хихиканье, она спрыгивает с велосипеда и катит его через улицу, Суджин – тоже. Взбешенная, я все же следую за подругами.

– Давно не виделись, – медленно произносит мистер Мун, глядя на меня. – Ты приехала на праздники? Должно быть, это твои подруги. – Он кивает Суджин и Михо.

– Счастливого Нового года! – кланяется Суджин. – Когда Ара работала здесь, она дарила мне почти все краски, которые вы давали ей. Мы учились в одной школе.

– Ах, та самая подруга! – Мистер Мун, кажется, узнал ее. – Она один раз просила даже фиолетовый оттенок, если не ошибаюсь.

– Точно! – подтверждает Суджин. – В летние каникулы.

– Мне нравится розовый. – Мистер Мун кивает на меня. – Должно быть, покраска заняла немало времени.

Я слабо улыбаюсь в знак благодарности.

– Ара работает в крупном салоне в Каннаме, – говорит Суджин.

– Я слышал об этом от ее матери, – отвечает мистер Мун. – Впечатляющие успехи.

– Вы встречаете Новый год здесь, в салоне? – интересуется Михо. Я хмурюсь, но она и бровью не ведет.

– Вроде того, боюсь, что делать мне больше и нечего. К тому же утром у меня было несколько клиентов. Занятые люди, ну, вы понимаете. Те, у которых не нашлось другого времени.

Я хлопаю Суджин по плечу, указывая в сторону булочной.

– Ах да, точно, мы собирались навестить знакомую в булочной, она выходит замуж, – спохватывается Суджин. Очевидно, что помучили меня уже достаточно. Она прыгает на велосипед. – Рада видеть вас!

Я уже готова прыгнуть на свой, но мистер Мун говорит:

– Кстати, у меня для тебя кое-что есть, Ара. Могла бы ты зайти на секундочку?

– Ара, мы будем в булочной! – сообщает Михо, и обе предательницы уезжают. Я же ставлю велосипед на тормоз и медленно направляюсь в салон вслед за мистером Муном.

Внутри все кажется блеклым; пахнет спреем, воском и маслом для волос. Знакомые запахи резко приводят меня в чувство – я до сих пор даже не осознавала, что будто сплю. Возвращение домой, встреча с Джуном, езда по пустынным улицам – все напоминало наваждение.

В дальнем углу салона мистер Мун открывает ящик деревянного комода и роется в записных книжках. Подойдя ближе, замечаю: он сильно постарел, выглядит уставшим, лицо слегка оплыло. Кожа стала темнее и грубее, а в погасших глазах какие-то эмоции появляются лишь при взгляде на меня. Я беру спрей для укладки и притворяюсь, что разглядываю его, а затем возвращаю на место.

– Я тут разбирался в ящиках и нашел вот это. – Мистер Мун протягивает мне находку. – Твое ведь?

Это моя тетрадь по этике и морали – ярко-синяя, еще со времен старшей школы. Должно быть, я забыла ее во время работы. Пролистывая записи, я удивляюсь своему аккуратному почерку. «Общественный порядок и социальная этика», «Правила современного общества», «Философия морали». Легкий предмет, я даже была по нему в десятке лучших. За три года в старшей школе лишь он не требовал от меня особых умственных усилий. Возможно, все благодаря занятиям нунчи – моя способность «читать» людей редко давала сбой, – но в тестах выбрать один правильный ответ казалось мне до идиотизма элементарным.

Я слегка улыбаюсь и, поклонившись в знак благодарности, кладу тетрадь в сумку. Когда я разворачиваюсь к выходу, мистер Мун кашляет.

– Я рад, что у тебя все хорошо… – По тону понятно: он хочет сказать что-то еще. Глубоко вздыхая, я посылаю Суджин сигнал тревоги. – Вероятно, для работы у тебя есть все необходимое, так? – Он указывает на пузырьки и флаконы. – А то я бы мог дать тебе что-нибудь… масло для волос, краску…

Я качаю головой.

– Что ж. – Мистер Мун вздыхает и смотрит мне прямо в лицо. – Знаешь, я тоже всегда думал, что смогу жить в Сеуле. Даже смешно. Ты не замечаешь, как с годами пускаешь корни все глубже, а выбрать новый путь все труднее.

Я жду, что же он скажет дальше.

– Я рад, что ты живешь жизнью, полной приключений. У меня такой никогда не было. Я чувствую что-то вроде гордости, когда слышу о тебе. Так странно… Представляю, как однажды почувствую то же и с моим сыном. Правда, люди говорят, что лучше ничего не ждать от детей, поэтому не знаю. Наверное, тобой я горжусь потому, что хоть немного, но помог тебе, и эти приключения стали возможны благодаря мне.

Мистер Мун кашляет, и мне становится неудобно. Вытирая руки о штаны, он продолжает.

– Лишь недавно я осознал, что я дурак. У меня теперь нет ребенка, ради которого хотелось бы спешить домой; ребенка, вокруг капризов и потребностей которого вертится вся жизнь… поэтому у меня много времени на размышления. А в памяти, знаешь, все время звучат разговоры, которые должны были случиться, но не случились. Я хотел бы избавиться от сожалений. И если вдруг мне суждено завтра умереть, почему не сказать тем, кого я знаю, все, что я должен сказать?

Мистер Мун продолжает говорить. Оказывается, это он вызвал полицию в ночь, когда я лишилась голоса, – ту самую ночь. Он шел в сторону Большого Дома: леди Чанг впервые пришла к нему в салон и забыла шарфик. Мысль, что она будет переживать из-за этого, не давала мистеру Муну покоя, а ее телефона у него не было. Потому вечером, выпроводив последнего клиента, он аккуратно положил шарфик в сумку и направился в Большой Дом.

Мистер Мун наслаждался прогулкой, пока не услышал тревожный шум: удары, крики. Впереди, несомненно, происходило что-то нехорошее. Сперва мистер Мун испугался – он развернулся и быстро пошел назад, но почти в то же мгновение очнулся и осознал: кричат юные девушки. Представляя себе худшее, он решился подойти поближе, а затем позвонил в полицию, дал им точные координаты и описал услышанное. Повесив трубку, он подкрался к арке.

Первой мистер Мун заметил меня – и сразу узнал, потому что однажды я сопровождала маму в салон. Именно она представила его леди Чанг, которая остается его постоянным клиентом по сей день.

Итак, он увидел меня и что со мной происходит и поспешил к нам. Ему казалось, девушка собирается убить меня: взбешенная, она с силой била меня чем-то по голове раз за разом. Он закричал «Полиция! Полиция!» и еще что-то. В то же мгновение все, включая меня, исчезли, а он, ошарашенный, остался на месте. Мистер Мун сделал несколько шагов в том направлении, куда я побежала, но, услышав сирену, решил дождаться полицию и поговорить с ней, чтобы его ненароком не приняли за соучастника. Конечно же, у полиции возникли подозрения, но, к счастью, на его одежде пятен крови не оказалось, а в ту ночь крови пролили немало. Его спросили, узнал ли он кого-нибудь. Он ответил, что видел свою юную клиентку, имени которой не знает (это была правда). В то время он и не догадывался, что я живу в Большом Доме.

– Вчера, когда одна из женщин, работающих с твоей мамой, пришла подкрасить волосы, я осознал, что мои вопросы о тебе и о том, как ты там в Сеуле, поняли неправильно. Их приняли за некое романтическое внимание, особенно учитывая мой разлад с женой, о котором ты, без сомнений, уже слышала, – тихо говорит мистер Мун, глядя в пол. – Мне было очень неприятно осознавать, что люди на самом деле думают обо мне, но я не знал, как исправить ситуацию. Вот почему я обрадовался, увидев тебя с подругами. Я ведь как раз размышлял, как же разобраться с этим недоразумением.

Звонит телефон, и мистер Мун достает его из кармана. На экране высвечивается имя: «Адвокат Ко», и он, морщась, отключает звук, а затем, повернувшись ко мне, тяжело вздыхает:

– Неважно, как складываются обстоятельства для меня. Воспоминание, что я спас жизнь – а значит, и свою живу не зря, – стало для меня… опорой. – В голосе сквозят ноты безысходности. – Возможно, это единственная значимая вещь в моей жизни. И я рад, что могу тебе в этом признаться. Сколько твоя жизнь значит для твоих родителей, ты поймешь, лишь когда у тебя появятся собственные дети.

Вскоре Суджин и Михо наконец выходят из булочной с бумажными пакетами, полными выпечки, которой Хехва, разумеется, их задарила. Я в это время сижу на бордюре, глядя в безоблачное зимнее небо. Я размышляю, стала ли счастливее, узнав то, чего не знала еще двадцать минут назад.

– Ну что? Он сделал предложение? – спрашивает Суджин, отламывая кусок пирожного с заварным кремом и протягивая мне. Оно холодное и сладкое, и я тут же вытягиваю руку за добавкой.

– Не могу поверить, что наши ровесники женятся. – Михо оборачивается в сторону булочной. Через мутное стекло я вижу, как аккуратная Хехва укладывает пирожные. – Хочешь пойти поздороваться?

Я качаю головой.

– Извините, конечно, но жениться или выходить замуж в двадцать с чем-то лет смешно, – громко шепчет Суджин. – Какая дура.

Они с Михо принимаются спорить, пойдут ли вместе в «Лоринг-центр» или Суджин вернется в Большой Дом.

– Думаешь, Ара хочет быть здесь? Теперь мы сделаем то, что не хочешь ты. Лучше просто смирись! – Михо протягивает руку, чтобы слегка стукнуть подругу.

Загружая пакеты, полные выпечки, на руль, Суджин смиренно вздыхает и говорит, что угощения лучше отдать детям, учителя же обойдутся. С этими словами мы прыгаем на наши скрипучие, замерзшие велосипеды и направляемся в сторону «Лоринг-центра». Каждая из нас цепляется за собственные зыбкие версии прошлого.