Вонна

Эта беременность уже четвертая за год, и я знаю: снова ничего не получится. Я пока не говорила мужу о своей убежденности – он ответит что-то вроде «Мысли – семена невезения!» или еще какую-нибудь глупость и попытается сменить тему.

У меня не было никакого зловещего сновидения – я просто знаю. Материнская интуиция, если хотите. Или наоборот.

В приемной моего доктора три другие беременные неуклюже меняют позы из-за раздутых животов. Никто из них не «сияет», они выглядят оплывшими и уставшими. Две притащили и мужей – не понимаю, к чему так тратить время мужчин. Я ни за что не позволю своему прийти сюда, хотя он со мной просился. «Лучше займись зарабатыванием денег», – вежливо попросила я, и он замолк, словно рыба. Сложно быть сотрудником среднего звена со средней зарплатой и при этом таскаться к акушеру на пару с супругой. «Не понимаю, почему ты хочешь ребенка, если мы не потянем его воспитание, – повторяла я и до того, как начались отчаянные попытки забеременеть. – Я не смогу позволить себе работать. Или не работать».

В светлой голове моего супруга – лишь неизменный и глупый ответ: «Все, что нам нужно, это родить ребенка, а дальше разберемся! Родители помогут нам!»

Иногда я вижу его бесхитростную, беззаботную улыбку – и сердце выворачивается наизнанку от болезненной неприязни. Приходится опускать глаза, чтобы он не заметил выражение моего лица. По крайней мере, он добр – и я всегда напоминаю себе, что сама за него вышла. Всю взрослую жизнь – и замужество – я борюсь со своей жестокостью, но знаю: то, что дремлет в моей крови, рано или поздно проснется. Это лишь вопрос времени.

– Мисс Кан Вонна, – произносит медсестра.

Я захожу в розовый кабинет. Всюду на стенах – черно-белые фотографии детей и изображения матки. За столом сидит доктор – маленькая толстенькая кудрявая женщина средних лет в круглых очках.

– Это ваш первый визит к нам? В вашей медицинской карте значится, что вы на четвертой неделе беременности? – интересуется она, крутя очки и читая мою историю. – Как вы себя чувствуете?

Подумав, я отвечаю:

– У меня плохое предчувствие. – И замолкаю.

– Вы имеете в виду, что вас беспокоят боли? – Доктор выглядит весьма встревоженной.

– Пока нет. Но знаю, что они появятся.

Она поднимает бровь, и я пытаюсь развить мысль:

– Чувствую, что с ребенком что-то случится. Это просто ощущение – я словно погружаюсь в него. Мой прежний доктор не слушал меня, поэтому я здесь.

Последнее звучит как предупреждение: «Будьте осторожнее со словами». Но не уверена, понимают ли меня. Доктор снова опускает глаза и продолжает изучать мою карту.

– Вижу, что вы были беременны уж трижды?

– Да.

– И все три – выкидыши?

– Да.

Доктор пишет что-то.

– Я понимаю ваши опасения, – медленно произносит она, – но хочу сказать, что выкидыши случаются часто и вы не должны чувствовать себя так, будто это происходит с вами одной. Многие женщины теряют детей, и вины в этом нет. Разумеется, если желаете, мы можем сделать некоторые тесты – просто убедиться, что все в порядке. Но прежде я бы хотела задать вам еще несколько вопросов.

Она продолжает расспрашивать меня о моем эмоциональном состоянии и прошлом. Я отвечаю на автомате.

– Учитывая все, через что вам пришлось пройти, не хотите ли вы пообщаться с психотерапевтом? – спрашивает доктор.

Моя очередь поднимать бровь.

– Разве я не потеряю после этого страховку? Я слышала, что если пациенту оказывают психологическую помощь, то ни одна страховая компания с ним уже связываться не будет.

– Ох, не думаю, что это до сих пор актуально, – неопределенно отвечает врач. – Но ничего гарантировать, увы, не могу. Полагаю, вам следует позвонить в свою страховую компанию.

– Да. Нет, – произношу я.

У меня нет лишних денег, да и суицидальных мыслей или чего-то подобного не возникает. Знала же, что не стоит рассказывать о своем предчувствии. Не знаю, чего еще я ожидала от этого доктора.

Она смотрит на часы, а затем поворачивается к медсестре.

– Почему бы нам не сделать ультразвуковое исследование?

Меня провожают до диагностического стола. Там я быстро снимаю нижнее белье и кладу ноги на стремена. Доктор надевает презерватив на ультразвуковой датчик и вводит внутрь. Мы обе смотрим на экран.

– Свет, пожалуйста. – Медсестра гасит лампы, и доктор продолжает обследование, повторяя мне «расслабьтесь». Лишь спустя минут пять женщина, вынув датчик, снимает перчатки.

– Что ж, пока сложно что-либо понять. Почему бы вам не прийти на следующей неделе? Мы еще раз взглянем на желточный мешок и проверим сердцебиение. Сегодня мы возьмем на анализ вашу кровь и проведем несколько тестов. А пока не переживайте. Все будет хорошо.

– Да, конечно.

Я одеваюсь так быстро, как только могу, и, не произнося больше ни слова, выхожу. Я стараюсь не смотреть на раздутых женщин в зале ожидания.

Знаю: это безумие, но я взяла отгул, чтобы пойти к доктору. Когда на прошлой неделе я отпрашивалась, Ли, глава департамента, своим резким голосом спросил: «Боже, что на этот раз?» Он долго меня пытал, но я держалась до последнего. «Это личное», – ответила я, глядя на его блестящие коричневые туфли. И тут он слегка стукнул меня по голове свернутыми листами бумаги. «Вот поэтому женщины и не могут сделать карьеру», – заявил он так громко, чтобы наверняка услышали все мои коллеги. А потом он велел мне убираться с глаз долой.

Я бы отпросилась и на полдня, но мысль о полутора часах езды все решила. Поэтому теперь я в гордом одиночестве сижу в кафе-булочной в Гаросугиле, наслаждаясь миндальным круассаном и стряхивая крошки с платка, только что купленного в бутике на углу. Даже не знаю, что заставило меня купить его – мы ограничены в деньгах. Но я так давно ничего себе не покупала, а на манекене платок смотрелся шикарно. Только сейчас, когда он уже на мне, я вижу, что ткань дешевая, а концы растрепаны. У меня всегда так: импульсивный выбор – неправильный выбор.

Я наконец проверяю телефон и вижу три сообщения от супруга. «Все в порядке?», «От тебя давно не слышно новостей, что-то не так?», «Как ты себя чувствуешь?». Я быстро пишу: «Прости, занята на работе. Позвоню позже». Совсем забыла, что он найдет способ испортить любую счастливую прогулку.

На пути к станции метро я стараюсь не приглядываться, но кажется, что меня окружают одни лишь дети в колясках. Сколько малышей в этом городе? Разве государство и масс-медиа не жалуются, что индекс рождаемости здесь самый низкий во всем мире?

Все коляски высоченные – это скандинавское производство, такие сейчас повсюду. Я хочу наорать на матерей – кажется, что дети вот-вот выпадут! Хватит сидеть в телефоне, когда ты гуляешь с ребенком!

Один малыш хмуро смотрит на меня, пока его мама разглядывает аксессуары на уличном прилавке. Он завернут в двухцветное кашемировое покрывало с вышивкой. Такое я видела в европейских блогах детской одежды – должно быть, моей месячной зарплаты не хватит, чтобы купить его. Я пристально смотрю на маму – даже под плотным слоем макияжа она выглядит изможденной.

Мальчик мне не нужен, я хочу крохотную девочку – чтобы наряжать ее в роскошные бежевые, розовые и серые платья, сажать на коленки и играть. Я бы не стала покупать высоченную и тяжеленную коляску, а выбрала бы что-нибудь надежное, с большой корзинкой внизу. Буду класть туда детское питание – натуральную овсяную кашу с небольшим количеством мяса, грибов, бобов и моркови. Ни соли, ни сахара моя дочь не увидит как минимум до двух лет. И, конечно же, никаких соков, печенья и телевизора.

Иногда, среди ночи, я просыпаюсь в холодном поту. Мне снится, что рядом спит мой ребенок, а я неосторожно перевернулась, придавила ее, и она задыхается. Разумеется, я не рассказываю об этом мужу. Никому вообще.

Уже на подходе к ступеням офистеля я чуть не сталкиваюсь с кем-то, несущимся на бешеной скорости. Когда мы шарахаемся друг от друга, я узнаю девушку, живущую этажом выше. Это одна из бывших воспитанниц «Лоринг-центра», любительница заказывать еду на ночь глядя. Она недавно сделала операцию на лицо и до сих пор ходит в повязках вокруг челюсти.

Девушка извиняется и кланяется. «Все в порядке», – шепчу я. Она кланяется еще раз и соскакивает со ступенек. Несмотря на состояние ее лица, походка легкая и бодрая. Куда она так спешит?

Я оборачиваюсь ей вслед. Соседка мчится вниз по улице. Она кажется такой свободной – как и вся живущая наверху стайка девчонок. Если бы я только знала, что однажды буду завидовать детям из детдома, то не жила бы столько лет в страхе быть брошенной бабушкой.

Из-за этой девушки мы и заселились именно сюда. Еще до свадьбы мы побывали у нескольких риелторов в Йоксаме, недалеко от работы мужа. Вместе с агентом мы сидели и изучали карту района, как вдруг за спиной я услышала голоса. Говорили о «Лоринг-центре». Затаив дыхание, я попыталась подслушать разговор.

Давным-давно бабушка отвела меня в одно из отделений «Лоринг-центра» – оно находилось в квартале от нас. Бабушка посадила меня на ступени и приказала подумать, что в тот день я сделала не так и заслуживаю ли возвращения домой, либо она оставит меня здесь, как другие родители бросают ненужных детей. Она показала на торчащий из стены длинный ящик и сказала, что ей нужно всего лишь позвонить в колокольчик, висящий рядом, и кто-то выйдет и заберет меня.

Девчонки, сидящие у нас за спинами в офисе недвижимости, вспоминали свою спальню в «Лоринг-центре» в Чхонджу. Как здорово, говорили они, жить снова вместе. Вот ведь наивные, обсуждать подобное в присутствии риелтора! Но, к моему удивлению, агент назвал им не только разумную, но даже низкую цену и пообещал, что офистель будет чистым и новым. Когда девочки пошли с ним посмотреть комнату, я спросила нашего риелтора, о каком офистеле речь. «Уж не смогла не зацепиться за их разговор», – сказала я.

– Он, на самом деле, не очень подходит женатым парам. – Агент нахмурился: он явно планировал предложить нам нечто подороже, зная, где работает мой муж.

– Чем дешевле, тем лучше, – ответила я. – Пожалуйста, покажите мне этот офистель.

Так мы и заселились в Цветной Дом, довольные низкой арендной платой. Я привыкла видеть, как девчонки приходят и уходят. Возможно, в прошлом я могла бы быть одной из них. Тогда я бы, вероятно, чувствовала себя такой же свободной, мне бы нравилось быть самостоятельной, жить с соседкой, заказывая лапшу в два часа ночи. И просыпаться одной. И чтобы никто не спрашивал, что я собираюсь делать сегодня.

Вот бы пригласить одну или нескольких девчонок к себе. Но для этого я должна быть кем-то другим. Жаль, я не в силах признаться, что я понимаю их, что у нас много общего. Я бы хотела поделиться с ними своей историей – ведь моя мать тоже бросила меня. Хотя, наверное, мысли о матери и ухудшают мои проблемы со здоровьем.

Забеременеть – не проблема, но все дети внутри меня погибают. Я где-то читала, что выкидыши – это покончившие с собой дети, которые предчувствуют, какое ужасное их ждет будущее. Меня выворачивает наизнанку: они правда скорее предпочтут покончить с собой, чем родиться у меня?

Когда я думаю о матери, то представляю ее богатой непобедимой женщиной, которая всего добилась сама. А еще представляю, как она страдает от одиночества и сожалеет, что однажды бросила своего ребенка. Иногда в людных местах я оглядываюсь в попытках отыскать печальную, хорошо одетую даму в дорогих солнцезащитных очках.

«Я оставила тебя и с тех пор не знала счастья», – говорит она, набравшись смелости и подойдя ко мне.

С другой стороны, вспоминая бабушку, я понимаю, почему мама ушла. Если бы у меня в детстве был твердый характер, я бы тоже сбежала. Но вдруг моя мать где-то здесь? И всякий раз, видя ребенка, вспоминает обо мне?

Я не знала, что все ядовитые слова бабушки – правда. Мне казалось, мама была с папой, когда он работал за границей. А потом он вернулся и признался, что она оставила нас обоих.

Вскоре после несчастного случая с кузеном отец забрал меня у бабушки. Несколько недель она не разговаривала со мной, к тому же перестала кормить. Днями она где-то пропадала, потому что, по ее словам, не могла находиться со мной в одном доме. Я сама варила рис и ела его полусырым.

Но когда приехал отец – нужно отдать ему должное: услышав о несчастном случае, он тут же собрал вещи и оставил как Южную Америку, так и женщину, с которой жил, – бабушка подняла шум. Она визжала, и не давала никому говорить, и прижимала меня к себе, впиваясь ногтями в мою шею. Я вырвалась от нее и побежала к отцу, которого даже не знала, с криками: «Папа, папа».

Он забрал меня в свою новую квартиру в Сеуле и пообещал, что мы оба начнем все сначала. И теперь будем счастливы.

Перевалило за час ночи, и я снова склоняюсь над унитазом.

Моя утренняя тошнота приходит почему-то ночью – когда муж уже спит. Горло сжимается; то и дело кажется, что меня вот-вот вырвет, но нет. Затем я ощущаю голод, но стоит мне увидеть имеющиеся в доме продукты, как снова подкатывает тошнота.

«Что-то не так, детка? – хочу спросить я, прикасаясь к нижней части живота. – Тебе не нравится мороженое? Лапша?»

Это единственные продукты, которые я могу есть сейчас. Потому-то и выгляжу так, словно я на пятом месяце, а не на втором. Я ношу драпированные, бесформенные платья, пытаясь спрятать живот, но уверена: совсем скоро острые глаза коллег все заметят. Кулаки сжимаются при одной мысли о том, что они скажут, – а еще хуже будет, если я опять потеряю ребенка. Коллеги, конечно, не знали о моих предыдущих выкидышах, но устроили мне настоящий ад за то, что в последний раз я «заболела» на целых три дня.

По профессии я – разработчик нового продукта. Моя непосредственная начальница – незамужняя женщина тридцати семи лет, которой я почти сочувствую всякий раз, когда мы устраиваем тим-билдинги. Что ни ужин – вечно разговоры сводятся к одной теме: почему на ней никто до сих пор не женился?

– А давайте проанализируем несколько теорий о том, почему мисс Чун еще не замужем? – предлагает глава департамента Ли, как только шеф Чо ставит на стол мясо. – Господин Чо, что вы думаете по этому поводу?

И вот, мужчины начинают обсуждать ее рост (слишком высокая), образование (слишком пугающее), личность (слишком сильная), одежду (слишком темная). Они осыпают ее советами о том, как стать привлекательнее (например, «говорить более мило»). Все это время она хихикает и шутит вместе с ними о своих недостатках: «Знаю-знаю, мне и правда нужно смягчить первое впечатление о себе». При этом мисс Чун печально, но широко улыбается. А затем весь вечер отчаянно притворяется, будто все в порядке.

За эту бомбардировку расплачиваемся мы – ее подчиненные. На следующий день она неизменно кричит на нас и заставляет оставаться с ней в офисе до ночи. Она тут вполне счастлива: дома ее никто не ждет. Но даже если бы мисс Чун и не была такой сучкой, ее полная некомпетентность все равно мешала бы мне по-настоящему ей сочувствовать. Она поднимается по карьерной лестнице только по одной причине – вечно торчит в офисе до одиннадцати, а наутро громко афиширует это при всех. Руководство считает ее «преданным сотрудником». У меня же нет ни малейшего желания перерабатывать в офисе компании, относящейся ко мне как к муравью, которого можно легко раздавить каблуком. Но трудоголики и те, у кого нет семей, как раз так и делают карьеру. Возможно, и моя мать из таких?

Знаю, что срок еще слишком маленький и ребенок не может толкаться – или я не могу чувствовать его толчки, – но готова поклясться: под пупком ощущается слабое движение. Положив на живот ладонь, я прислушиваюсь и жду. Вот только чего – не знаю.

– Пожалуйста, останься, – шепчу я. – Прошу тебя, останься.