Глава седьмая
Шёпот тоски

Довольно долго они с Адамом шли молча. За Адама она ручаться не могла, но у нее самой дух перехватило от горя. Любые слова натыкались на ком в горле от наворачивающихся слёз и, не найдя выхода, угасали в груди.

И вокруг – ни звука, кроме топота их ботинок, ветра в кронах деревьев да птичьего щебета.

Птицы не знали, что мама и папа погибли. Им все равно, что люди умирают, а оставшиеся в живых сходят с ума. Птицы просто занимались своими птичьими делами – искали червячков, строили гнезда и отгоняли непрошенных гостей со своих насиженных мест.

Вдруг Адам резко остановился, метнулся в сторону и уселся на один из тех валунов, что попадались по всему лесу. Краш уже знала, что они остались после таяния ледников, но еще в детстве нафантазировала, будто их разбросали эльфы, и до сих пор называла «эльфийскими камнями».

– Бред собачий, – выругался он и жадно припал к бутылке с водой.

– Нельзя тут останавливаться, – предупредила Краш. – Слишком близко к дому.

– Думаешь, этот сброд станет за нами по лесу гоняться? – фыркнул Адам. – Они по мелочи промышляют, ради нас от грузовика не отойдут.

– Просто не верится, что столько народу полегло, а этих ублюдков целая толпа уцелела, – в ярости выпалила Краш. – Ну почему таким тварям всё нипочем? Да пусть бы все передохли, без них на свете только лучше бы стало.

– Зараза к заразе не пристает. В них столько яда накопилось, что ни один вирус не удержится, – пояснил Адам.

– Хоть бы папа их побольше успел перестрелять, пока… – начала Краш и осеклась.

– Пока не погиб? – закончил Адам каким-то странно дерзким тоном, и ей показалось, что агрессия направлена в ее адрес.

– Адам, чего это ты разошелся? – вспыхнула она, как всегда, не в силах стерпеть его издёвки, ощетиниваясь даже при малейшем намеке.

– Ага, Корделия, разошелся, – ответил тот. – Потому что если бы не твои дурацкие затеи, ничего бы не случилось.

– Так это я, что ли, приволокла к дому целый грузовик расистов, решивших нас всех перебить?

– Если бы тебе не втемяшилась эта дурь переться пешком три сотни миль по бездорожью, нас бы здесь уже давно не было. Сидели бы себе спокойно в карантине, как нормальные люди, все живы-здоровы.

– С чего это ты взял? – возразила Краш. – Мама заболела. Точно так же могла заболеть и в лагере, да в любом месте.

– Она заразилась в городе, когда мы ездили затариваться для этого проклятого похода, – с каждым словом всё больше распалялся Адам, чуть не срываясь на крик. – Да нам бы и в голову не пришло туда соваться, если бы не ты!

Последнее слово он выпалил с такой злобой, словно она копилась долгие годы.

– Ты что, правда не догоняешь или прикидываешься? Когда до тебя наконец дойдет, что этот вирус повсюду? По-всю-ду. А значит, если ты не какой-нибудь неуязвимый супергерой, тоже его подхватишь. Я вообще не хотела ехать в город, боялась, что кто-нибудь из нас заболеет, потому что везде, где люди, есть и проклятый вирус. Будь всё по плану, если бы мы вышли из дома три дня назад, не совались в людные места, то могли бы все добраться до бабушки. Да, все четверо. Но так не получилось. Ори не ори, прошлого не вернуть.

Никто вроде не кричал во всё горло, но их голоса прозвучали так громко, что растревоженные присутствием людей птицы бросились врассыпную. На Краш вдруг навалилась такая усталость, что спорить дальше не хватило сил, и она только махнула рукой.

– Можешь даже не пытаться всё свалить на меня, ничего у тебя не выйдет, – вздохнула она. – Пойду-ка я дальше, а то мы совсем недалеко от дома отошли, мало ли кто поблизости шатается, еще услышат. А мне еще жить не надоело. Если тебе тоже, присоединяйся.

Брат скривился от злости, но она сосредоточилась на тропе перед собой и притворилась, что ничего не заметила.

Сердце зачастило от волнения – пойдет он за ней или нет? Вообще-то надо держаться вместе, это же последняя воля мамы, но в тот момент Краш была не против, чтобы он потопал своей дорогой. Пусть его заберет патруль, если ему так хочется. А она отправится к бабушке, с ним или без него.

Отойдя футов на десять-пятнадцать, она услышала его громкий вздох, а следом тяжелые шаги – не утерпел-таки.

О том споре они больше не вспоминали. Похоже, Адаму было проще сделать вид, что ничего и не было, а Краш не возражала, хотя и скрепя сердце, понимая, что это лишь временное затишье перед бурей и рано или поздно война вспыхнет вновь.

Обида на Адама засела как заноза, и, если уж начистоту (она старалась не кривить душой), упрек в смерти родителей от родного брата задел ее за живое, причинив адскую боль.

Пришлось запереть разбухающий сгусток боли в том самом укромном уголке, где уже запрятана скорбь по погибшим родителям, рядом с ненавистью к убийцам и злостью на тех, кто оказался не в состоянии предвидеть вспышку болезни и предотвратить ее распространение.

Стоит только заглянуть в тот закуток, как тут же охватит ярость вперемешку с печалью, но сейчас ей не до лишних переживаний, нужно двигаться дальше, чтобы вместе с Адамом добраться до бабушки целыми и невредимыми.

Они шли уже пару часов, не слишком быстро, но Краш считала, что это скорее от осторожности, чем от лени. Ей так и чудилось, что кто-то идет то впереди, то сзади, а если нестись сломя голову, то вряд ли услышишь посторонний шум.

А слышать просто необходимо – вдруг они (мало ли кто «они» – убийцы родителей, военные или шайка бродяг, которые не прочь поживиться тем, что плохо лежит) уже преследуют их с Адамом. Пусть даже этот придурок обвинял ее в гибели мамы с папой, его всё равно хотелось защитить, ведь кроме друг друга у них никого не осталось, да и мама велела не бросать брата, и Краш выполнит ее волю.

Если только он не потащит ее в карантинный лагерь. Такого она не потерпит. Если уж ему невтерпёж кучковаться с остальными баранами – скатертью дорожка, только без нее.

«Прости, мама, – подумала Краш. – Но в лагерь я ни за что не пойду».

За их домом начинался участок земли штата площадью примерно двадцать или двадцать пять квадратных миль, посреди которого стоял небольшой соседний городок, скорее даже деревня с единственной улицей, заправкой и несколькими магазинчиками, еще меньше, чем у них в городке. В лесу за деревней, милях в семи-восьми от границы участка, располагался кемпинг.

От шоссе к нему вела грунтовая дорога. Обычный ничем не примечательный кемпинг – просто площадки для установки палаток со столиками для пикника и кострищами да провонявший хлоркой сортир. Краш считала, что место для стоянки неплохое.

Там было не так оживленно, как в соседнем кемпинге возле озера.

Обычно туда наведывались те, кто отправлялся в походы без ночевки, чтобы устроить привал, перекусить и воспользоваться какими-никакими удобствами.

– Как ты думаешь, шоссе далеко? – спросила Краш через плечо, пытаясь прикинуть в уме, успеют ли они засветло добраться до кемпинга – путь туда неблизкий, а полдень уже миновал.

Адам пожал плечами.

– Может, еще мили три-четыре.

– Я так и думала, – сказала Краш. – Придется устраиваться на ночлег где-то по дороге.

– Валяй, – буркнул Адам. – Есть охота. У тебя ничего не найдется?

Краш будто наткнулась на невидимую стену, нарочито медленно развернулась на месте, словно героиня трагедии на сцене, и воззрилась на брата.

– Ты чего? – опешил тот.

Он остановился вслед за ней, похоже, совершенно не видя повода для возмущения, но разглядев выражение ее лица, невольно отшатнулся.

– А ты почему с собой не взял? – прошипела она сквозь зубы, – Какого чёрта ты напихал в рюкзак, если у тебя там нет продуктов?

– Слушай, я не виноват, – оправдывался Адам. – Думал, мы соберемся на кухне и распределим, кому что нести, а потом…

Он умолк.

– Адам, – начала Краш. – Ты всё утро пихал в рюкзак какой-то хлам и набил под завязку. Даже если бы мы решили распределиться, куда бы ты дел продукты?

Адам пожал плечами, словно маленький ребенок, провинившийся мальчишка, который даже не может объяснить, почему нашкодил – «по кочану», и всё.

– Адам! – повторила она, срываясь на визг, и постаралась понизить голос – мало ли что, вдруг в такой тишине кто-нибудь услышит, и все старания по маскировке насмарку. – Что за бред ты несешь? Ты же столько раз ходил в походы, должен понимать, что в рюкзаке каждый грамм на счету и с собой берут только самое необходимое. Тебе же это не впервой, не то, что маме. Какого ж ты барахла туда напихал?

– Такого, что не мог бросить, – набычился Адам. – Так есть у тебя что пожрать или нет? А то я на голодный желудок с места не сойду.

– А я не сойду, пока не покажешь, что за хлам у тебя в рюкзаке. И пока не выкинешь всё ненужное, чтобы освободить место для жизненно необходимого.

Мысли вихрем закружились в голове. Теперь придется забираться в чей-то дом или заходить в город. Себе одной еды хватило бы ровно на две недели, всё было скрупулезно просчитано до последней калории. Конечно, она понимала, что рано или поздно еду придется добывать по дороге, но не в первый же день! Тот городок, через который они будут проходить и городом-то не назовешь, хотя в магазине на заправке, пожалуй, что-нибудь удастся прихватить из закусок.

Если только его не разграбили и не сожгли.

– Только попробуй что-нибудь выкинуть из моего рюкзака, – перебил ее мысли Адам.

– Еще как попробую. Вся еда у меня, так что, если хочешь жрать, никуда не денешься.

– Думаешь, мне слабо у тебя рюкзак отобрать? – пригрозил Адам. – Запросто. Схвачу и убегу, и фиг ты меня догонишь.

Он не добавил: «Потому что на одной ноге не больно разбежишься», но намек был вполне прозрачным.

Краш чувствовала, как воображаемая линия обороны, выстроенная в душе, обрастает рядами колючей проволоки и складами боеприпасов, но открывать огонь по Адаму не спешила, несмотря на жгучее желание. Они всю жизнь ругались по мелочам, никогда не упускали случая указать друг другу на недостатки, так что сорваться ничего не стоило, только теперь всё стало куда серьезней из-за недавно возникшей потаённой обиды.

Адам обвинил ее в смерти родителей, и эти слова словно повисли между ними смрадным облаком, к которому не хотелось приближаться, но и не замечать было трудно.

Можно подлить масла в огонь, и он вспыхнет с новой силой, пока не дойдет до драки из-за рюкзаков, после которой им явно станет не по пути. Но разлучаться ей не хотелось, всё-таки родной брат, как ни крути, да и мама велела держаться вместе. Вот самое главное. Мама велела держаться вместе.

Прикусив язык, Краш молча стянула рюкзак, нашарила там протеиновый батончик и протянула Адаму с таким чувством, будто это не белый флаг, а мина замедленного действия.

Он перевел взгляд с батончика на сестру, отвернулся и пробормотал:

– Спасибо.

– Не за что, – ответила она, уловив мелькнувший в его глазах стыд, и пошла дальше.

Она не стала объяснять, что им скоро придется пополнить запасы, потому что у него не хватило ума захватить ни крошки еды. Когда слопает батончик и сможет думать не только о еде, сам сообразит. Просто постаралась прикинуть, что их ждет впереди, какие затруднения могут возникнуть вдобавок к тому, что уже известно.

Даже если следующий городишко не представлял из себя ничего особенного, в нем могли остаться зараженные люди, а значит опасные. Вот почему ей хотелось устроить ночевку, не доходя до шоссе, а перейти его с утра пораньше, желательно до рассвета под покровом темноты. А сейчас Адаму об этих планах даже заикаться не стоит, тот в лучшем случае поднимет ее на смех, а в худшем снова затеет перебранку, только этого еще не хватало.

Но на будущее всё же не мешало бы собраться с силами, ведь Адам от своих убеждений просто так не откажется. В этом они были похожи: как что втемяшится – ничем не вышибешь. Адаму слабо было орать на бандитов, вломившихся в их дом, или бороться с вирусом, заразившим маму, так он перевел стрелки на Краш, как источник всех бед. И ей оставалось быть выше его нападок, держать себя в руках, ждать, пока он признает свою ошибку.

«Ох, мамочка, помоги», – взмолилась она про себя, потому что, если Адам опять затеет ссору, без поддержки свыше она вряд ли стерпит, чтобы на него не наброситься. Она считала, что достаточно хорошо разбирается в самой себе со всеми недостатками.

Когда она предложила разбить палатки на полянке примерно в четверти мили от шоссе, Адам возражать не стал. Не проронил ни слова, пока она кипятила воду на маленьком костерке и когда угостила едой из своего рюкзака. Просто залил кипятком и принялся есть. Хорошо хоть ложку себе додумался захватить, а то у нее лишних приборов не было, и кто знает, как бы всё обернулось, будь у них одна ложка с вилкой на двоих.

После ужина он забрался к себе в палатку и больше не показывался, оставив сестру в одиночестве у костра.