12

До званого вечера оставалось совсем немного времени, и миссис Ханнафин уже выполнила свою задачу: пригласила большую часть жителей к нам в дом на праздник. Всем было сказано, что мы с Рисом собираемся уехать в Европу вместе с grand-mère, чтобы учиться в Париже. Миссис Ханнафин всем рассказывала, как сильно при grand-mère изменился наш дом, какие прекрасные у нас угощения, какими вежливыми и почтительными мы все стали.

И вот, в назначенное время около сотни самых уважаемых жителей Уинтерпорта стали появляться на вершине холма. Музыканты, которых мы пригласили из нескольких городов, уже настраивали инструменты в гостиной. Grand-mère с важным видом вплыла в зал, огляделась и махнула им рукой.

– Давайте, – сказала она. – Начинайте играть!

Они посмотрели на нее и пожали плечами.

– Мы еще не вполне готовы.

Я заранее попросила их не торопиться. «У меня тонкий слух, – сказала я им. – И мне не хочется, чтобы у меня разболелась голова при гостях. Даже если гости уже будут в доме, не начинайте, пока не будете полностью готовы».

Grand-mère нетерпеливо махнула рукой.

– Начинайте, – велела она, и, когда дирижер начал взмахивать руками, повернулась ко мне. На мгновение под щекой у нее вздулся бугор, и она надавила на него рукой, чтобы угомонить нечто, скрывавшееся под ее кожей. – Это будет чудесно, просто чудесно, – сказала она мне. – Я позабочусь обо всех мелочах. А ты наслаждайся.

Я уже сама позаботилась обо всех мелочах. Сказала grand-mère, что хочу узоры из белого инея, а потом прокралась на кухню и добавила пару капель красителя в смесь, пока никто не видел. Наняла фотографа, но сообщила ему неправильное время начала праздника. И настояла, чтобы Рис присутствовал на вечеринке – на его последней вечеринке, – и чтобы вел себя подобающе. К концу дня силы grand-mère будут на исходе: ей придется исправлять кучу деталей, которые я подстроила.

Тем временем я попросила Маргарет сходить в подвал за канистрой керосина и перенести ее в чулан в зале, спрятав за пыльными зимними пальто. Маргарет, поняв, что я замышляю, одарила меня коварной улыбкой и сунула вдобавок мешок муки, чтобы пламя разгорелось как следует. Она уже начинала мне нравиться.

Гости перешептывались о цветочных гирляндах над лестницей, все время нервно поглядывая на меня. Я натянуто улыбалась им в ответ.

– Знаменательный день! – сказала стоявшая неподалеку от меня миссис Ханнафин.

Я обернулась. Она выглядела в точности так же, как и в прошлый раз, разве что одета чуть наряднее. Но что-то в ее тоне заставило меня насторожиться. Я видела, как всего минуту назад она беседовала с grand-mère, и миссис Ханнафин казалась чем-то взволнованной, а не спокойной, как сейчас. Нужно было проверить.

– Я думала, наш отъезд огорчит вас, – сказала я. – Знаю, вы хотели выдать свою дочь за одного из Зарринов, чтобы разбогатеть.

Она выдохнула и слегка подалась назад, не отрывая каблуков от пола.

– Знаменательный день.

Ее глаза казались пустыми. Я подумала, не там ли сейчас grand-mère, не наблюдает ли за мной.

– Что ж, – сказала я, – вижу, говорить нам не о чем.

И я зашагала в глубь дома. Я искала Артура. Мне нужно было кое о чем ему рассказать. Но его нигде не было видно: ни в гостиной, ни в столовой, ни даже в библиотеке, переполненной женщинами, попивающими вино и охающими над названиями книг. Где он?

Я побежала к Рису. Он был уже празднично одет и широко улыбался. Не знаю, что именно ему велела grand-mère, но я видела, как в глубине его глаз кипит ярость. Он так сжимал тонкий бокал с шампанским, что тот даже слегка треснул, и капли напитка бусинками сверкали на его руке. Но она позволила ему выйти из комнаты, а это было важнее всего остального.

– Рис, – сказала я, – послушай меня очень внимательно.

Я приказала ему ни в чем не отступать от данных ему указаний, пока я не произнесу его имя. И даже если он не увидит и не услышит этого, даже если ему будет велено делать что-то другое, все равно: как только я скажу его имя, он должен тут же бежать наверх, вывести маму из ванны, спуститься вместе с ней по задней лестнице и спрятаться в лесу. Там он должен отыскать Луму и дедушку, передать им, что Элеанор просит прощения и что она их любит. Сказать им, что она не обещает, что их дом снова будет безопасным, но, по крайней мере, они отныне будут свободны. Сказать, что они должны бежать и не оборачиваться. Что Элеанор собирается покончить с grand-mère раз и навсегда.

– Ты все понял? – спросила я.

Рис кивнул, его глаза наполнились слезами. Как легко его растрогать. Хорошо, что у него есть я, что я могу о нем позаботиться.

Я обвила руками его шею. Поцеловала в щеку. А потом растворилась в толпе, пока grand-mère меня не увидела.

Дальше все было словно в тумане. Банкет, конечно же, был изумителен, множество людей поднимали тосты и говорили добрые слова. Grand-mère привлекла для этого несколько экземпляров из своей коллекции: очаровательные мужчины и женщины кружили тут и там среди людей, создавая ощущение, что все по-настоящему, что дом полон живых, счастливых гостей. Горожане поверили. Женщины, которые раньше хмурились, завидев меня на улицах, начали подходить ко мне и говорить, как замечательно они проводят время. Мужчины пожимали мне руку. Миссис Ханнафин то и дело появлялась, чтобы напомнить, какой знаменательный сегодня день.

Наконец, дверь открылась перед последним гостем, и вошел Артур.

При виде его у меня перехватило дыхание. Я уже забыла, каково это – смотреть на него, как это больно до головокружения. Мне хотелось заплакать и броситься к нему в объятия. Хотелось, чтобы он увез меня подальше отсюда, хотелось бежать с ним без оглядки. На Артуре был черный шелковый пиджак, заказанный grand-mère специально для этого вечера. В темных очках отражались лица гостей. А потом он увидел меня и почти неуловимо улыбнулся.

– Могу я пригласить тебя на танец? – спросил он.

Несмотря на все происходящее вокруг, я с изумлением обнаружила, что смущена.

– Не волнуйся, – добавил он. – Ведь я сам тебя приглашаю.

Я позволила ему взять меня за руку и проводить в гостиную, где несколько других пар уже кружились под музыку. Артур положил руку мне на талию, другой взял мою ладонь, наши пальцы переплелись. Он закружил меня, а потом подтянул за талию ближе к себе, пока у меня не появилось ощущение, словно я плыву над землей под звуки медленного скрипичного вальса. Я не могла дышать.

– Какой у тебя план? – спросил он.

– Я сожгу дом. После этого вся семья уйдет отсюда и никогда больше не вернется. Ты останешься один и будешь владеть тем, что останется – угодьями. Знаю, это не то же самое, что свобода, но, по крайней мере, Зарринов тут больше не будет. Это лучшее, что я могу сделать.

На его лице проявилась досада, подбородок дернулся вверх и в сторону от меня, голова медленно поворачивалась: он осматривал помещение. Интересно, что видели его пустые глазницы в этом темном зале, освещенном лишь свечами, переполненном нервно танцующими телами. Стоило кому-то из горожан приблизиться к нам в танце, как они тут же отшатывались, морща носы от запаха бальзамирующей жидкости и нафталина.

– Я все еще не свободен, – сказал Артур. – Ты, как и каждый Заррин до тебя, нарушила данное мне обещание. Полагаю, удивляться мне не стоит.

– Но ты злишься.

– Разве тебе не плевать на мои чувства?

– Я…

Я почувствовала себя глупо. Дом, прежде мною любимый, оказался в стальной хватке grand-mère. Лума и дедушка Миклош меня ненавидят и живут в лесу, питаясь одними белками. Отец мертв, мама в заточении. Все, что было для меня важно, потеряно. Но все же, глядя на Артура, я ощущала, как где-то внутри меня еще теплится надежда.

– Просто я люблю тебя, – сказала я.

Он помотал головой.

– Это пустая сентиментальность, – сказал он. – Я принадлежу тебе, ты унаследовала меня вместе с домом и, полагаю, вольна делать со мной все, что захочешь. Говоря, что ты меня любишь, ты лишь подразумеваешь, что я принадлежу тебе.

– Все совсем не так.

Он закружил меня и наклонился вперед так, что я почти лежала у него на руках. Теперь, оказавшись так близко к нему, я могла разглядеть стежки, сшивающие его воедино, тоненькие ниточки, стягивающие разрывы в тканях его хрупкого тела.

– Как думаешь, я бы убил тебя, если бы мог? – спросил он.

Я смотрела вглубь его темных очков, сквозь свое отражение. Теперь я видела его пустые глазницы за стеклами; раньше я просто не утруждала себя тем, чтобы заглянуть глубже. Я заставила себя посмотреть по-настоящему.

Да, думаю, он убил бы меня, если бы мог. Я месяцами изучала его, ломая голову, что это за человек. Но он не был человеком. Уинтерпортский учитель давно покинул это тело; лабиринты пустых комнат заканчивались лишь новыми пустыми комнатами. В попытках узнать его, в попытках его разгадать я видела лишь то, что осталось после трагедии. А он, тем временем, был где-то в другом месте; возможно, я никогда его и не увидела бы. А может, временами он проявлялся: когда учил меня играть на фортепиано, пока бабушка Персефона не видела, или когда остался со мной в столовой, после того как все остальные ушли. Он – это тот гнев, что я видела в подвале. Он – это вопрос, который он только что мне задал. Он – разгорающаяся искра неповиновения. Он – это то, что происходит, когда кого-то загоняют в угол, когда отступать больше некуда. Я вспомнила слова дедушки Миклоша: «Я-то двигаться не мог, а волк – мог».

Как я могла помочь Артуру? Ведь Артура больше не было. Когда я сказала Артуру, что он свободен, я обращалась к пустоте.

– Ты не Артур Нокс, – сказала я.

Короткая пауза.

– Не играй со мной в свои игры.

– Нет, серьезно, – сказала я. – Ты родился, когда он умер. Артур – это лишь имя твоего тела.

Что там Лума говорила о смене облика? Она сравнивала этот процесс с выворачиванием себя наизнанку. Заглянуть внутрь себя, найти другую свою личность. Близко, под самой кожей, оно всегда в тебе, неважно, пользуешься ты этим или нет. Я набрала побольше воздуха в легкие.

– Где-то внутри тебя есть кто-то еще, – сказала я. – Ты должен просто дотянуться и вытащить его наружу.

Он остановился как вкопанный, словно прислушиваясь к отдаленному звуку. Я почувствовала, как пары вокруг нас тоже замерли. Я протянула руку и прикоснулась к его лицу; оно дрогнуло под кончиками моих пальцев. Оно было теплым, а вскоре стало почти горячим.

– Ты не тот человек, что умер на этом холме, – сказала я. – Ты что-то другое. И это что-то уже свободно.

По его телу пробежала дрожь. Я смутно осознавала, что за нами наблюдают. Артур потянулся к лицу и снял очки.

Там, где когда-то были его глаза, теперь сиял красный свет, пробиваясь сквозь стежки; яркий свет, словно взявшийся из ниоткуда и, кажется, стремящийся вырваться на волю. Артур весь светился и горел изнутри, словно его тело превратилось в бумажный фонарик. Он открыл рот, улыбнулся мне – и свет полился из промежутков между его зубов. Сияющий чистый дух, на котором свободно висело тело, словно шкура, которую нужно сбросить.

– Теперь я вижу, – сказал он.

А потом развернулся, и толпа ахнула.

Он зашагал к выходу. Некоторые из гостей кричали и теснились. Кто-то упал в обморок. Отец Томас встал между Артуром и дверью и поднял ладонь. Артур взял его за талию и, словно вальсируя, с легкостью поднял священника в воздух, развернул и поставил в сторону. Тот, кто был когда-то Артуром, выскочил из дома и растворился в ночи. Его светящийся силуэт мелькал среди деревьев. Он бежал.

Мне хотелось смотреть на него как можно дольше, пока он совсем не исчезнет из вида. Но у меня было мало времени. Пришла пора сделать следующий ход.

Я стала пробиваться сквозь толпу гостей. Grand-mère тоже шагала к центру зала с другого конца, со стороны столовой. Судя по голосу, она была очень вымотана и раздражена. Хорошо, подумала я. И направилась к ней.

– Рис, – сказала я за секунду до того, как мы встретились.

– Grand-mère, Артур сбежал! Он превратился в монстра!

Она бросилась ко мне и заключила в объятия. По ее телу прошла волна, как будто что-то крупное шевельнулось у нее под кожей.

– Я защищу тебя, – сказала она. – Никому не двигаться!

Позади меня хлопнула дверь. Рис успел вырваться наружу.

Я подняла глаза к потолку. Здесь ли бабушка Персефона?

– Помоги, – прошептала я. И воздух вокруг меня сделался холодным.

Когда у меня получается попасть обратно, к семье, я обнаруживаю, что дом полон людей – вечеринка, судя по всему. На кухне Маргарет гоняет туда-сюда поваров, нанятых на вечер. Она не дает им вздохнуть, мешает работать, вертится под ногами. Тут в дверях появляется Элеанор, и я вижу, как их взгляды встречаются. Маргарет обнимает ее. На глазах у нее блестят слезы. Элеанор снова исчезает в толпе гостей.

Я иду вслед за Маргарет в глубины кухни. Она выглядывает за дверь на улицу. У самого леса я вижу волков. Ярко-белый мех внучки сразу бросается мне в глаза, и лишь потом я различаю потрепанную серую шкуру Миклоша.

Они ждут.

Маргарет начинает складывать свой набор кухонных ножей. Бросает последний долгий взгляд в сторону гостиной и со щелчком закрывает чемодан с вытисненной буквой «З». Переводит взгляд на лес, потом снова на гостиную.

Значит, они ее бросают. Элеанор остается одна. А почему бы ей не быть одинокой, мелькает у меня мысль. Разве я в ее возрасте не была одинока?

Но почему она должна остаться одна, если у нее есть мы?

Когда Маргарет распахивает дверь, я прикрываю ее. Всего на дюйм или два, но этого достаточно. Она смотрит в пустоту и снова с опаской тянется к ручке. Я опять удерживаю дверь.

Маргарет кивает. Она надевает ботинки, но чемодан с собой не берет. Вскоре она уже шагает через лужайку, высоко вскинув руки и жестами рассказывает историю о девушке, которая хочет спасти свою семью.

Темная фигура проносится сквозь меня и выбегает вслед за Маргарет. Рис! Он несется по лужайке им навстречу. Элеанор сегодня очень старается. Быть может, и я сумею чем-то ей помочь. Я просачиваюсь в главный зал. Он кишит людьми, которые приходят в себя после того, как увидели настоящего Риса. Вот-вот гости начнут бунтовать. Как мне ухудшить ситуацию? Передняя дверь открыта, я захлопываю ее, прищемив пальцы какого-то бедняги-рыбака. Начинаю греметь ставнями. Выключаю свет.