11

На мгновение я стала кем-то другим. Перенеслась в прошлое, где смотрела, как группа взволнованных женщин толпится в пустом зале, крепко цепляясь друг за друга в ужасе, пытаясь мне что-то объяснить. Но потом я стала сама собой и вернулась в настоящее, в тот же зал, теперь увешанный портретами. Бабушка Персефона хотела дать мне знать, что она здесь. Что она меня не бросила.

Я сделала глубокий вдох, а grand-mère жестом пригласила меня в столовую.

– Не могла бы ты подойти и сесть здесь со мной? – спросила она. Я не двинулась с места. – Не хочу заставлять тебя.

Я прошла за ней в столовую, отец топал за нами следом. Grand-mère уселась и, когда я сделала то же самое, сложила ладони вместе и приветливо улыбнулась мне через стол.

– Зачем ты сделала его таким? – спросила я.

– Это было необходимо, – ответила она. – Он был полезен, и я не хотела от него избавляться, но он вел себя неподобающе. Я сделала то, что должна была.

– Он был не твоей вещью, – сказала я. – Он был моим отцом.

– О, это приходит и уходит, – сказала grand-mère. – Когда доживешь до моих лет, сможешь посмотреть на это проще. Я не сомневаюсь, что ты со временем все поймешь.

– Сколько тебе лет?

Она пожала плечами.

– Я не веду счет таким вещам.

– Сколько лет маме?

– О, она довольно молода. Может, две сотни. Эта информация тебе как-то поможет?

Значит, grand-mère действительно очень много лет.

– Итак, – продолжала она. – Думаю, мы обе понимаем, что все пошло не очень хорошо.

– Ты делала это и раньше.

Она кивнула.

– Мне приходится, время от времени. Чтобы остаться в живых. Но иногда я использую свои силы и для других целей.

Я представила, как она делает это на протяжение веков. Приезжает в очередной дом, а потом берет на себя управление: одними командует, других поглощает, при этом смеясь, шутя и устраивая банкеты. Мне подумалось, что эти ее ухищрения могут продолжаться долго, если она будет достаточно осторожна.

– Дедушка говорит, ты пыталась съесть его, когда он был еще молод, – сказала я. – Все это время ты пыталась его выследить?

– Я определенно не могла забыть его все эти годы. Какой интересный экземпляр! Но я и не подозревала, что он здесь, пока мне не написала твоя мать. А потом я приехала и увидела здесь вас. Так много, и все такие… интересные. Полезные.

– Теперь ты убьешь меня? – спросила я.

Это, кажется, ее ошарашило.

– Элеанор, – сказала она, – как такое могло прийти тебе в голову? Нет, разумеется, нет. – Она протянула руку и дотронулась до моей ладони; я оттолкнула ее. – Ты такая же, как я, и я желаю только лучшего для тебя.

– Тогда оставь меня в покое.

– О, этого я сделать не могу, – сказала она. – Ты еще очень юна, и у тебя почти ничего нет. Внутри меня целая армия. – Она дотронулась обтянутой перчаткой рукой до своего горла. На шее у нее по-прежнему белела повязка. – А у тебя нет. Тебе необходимы какие-нибудь сильные существа, которые помогут тебе начать развиваться в этом мире. Когда ты написала мне, ты попросила у меня помощи. Вот помощь, которую я могу тебе дать, милая моя. Ты – величайшее достижение твоей матери. Ты моя единственная наследница. Я не могу тебя отпустить.

– Ты убила моего отца.

– Я должна была сохранить его для тебя, – сказала она. – Я хотела, чтобы ты владела ими всеми. Чтобы ты забрала их с собой и владела ими вечно. Но, к сожалению, этому уже не суждено осуществиться.

Я отчаянно заозиралась.

– Погоди. Где мама? Она еще здесь?

– Думаешь, я могла бы ей навредить?

– Я хочу увидеть ее сейчас же.

Grand-mère махнула рукой.

– Тогда найди ее. Я не буду ограничивать тебя в твоем собственном доме.

Я встала, глядя на нее с недоверием. Она пожала плечами. Я прошла мимо нее, мимо отца, поднялась по ступенькам к ванной на втором этаже. Постучала в дверь.

– Мама!

– Да? – отозвался настороженный голос изнутри.

– Это я. Элеанор.

Я открыла дверь. Мама сидела в ванне, в воде по самый подбородок. Судя по ее лицу, она только что плакала.

– Это ты? – спросила я. – Скажи мне что-нибудь, что кроме тебя никто не может знать.

Она посмотрела на меня пристально и с недоверием.

– Когда ты была маленькой, я уже знала, что ты из себя представляешь, – сказала она. – Видела, как ты приказываешь Рису и Чарли. Я велела тебе прекратить, объяснила, что если ты будешь так делать, то никогда не будешь знать, кто твой друг на самом деле. А ты расплакалась.

Я плотно закрыла за собой дверь и подбежала к ванне. Потянулась к маме и обняла ее изо всех сил. Потом, отстранившись, я увидела, что испачкала ее лицо грязью из подвала.

А потом я потянулась к крану. Ванная наполнилась шумом воды. Я наклонилась как можно ближе и заговорила шепотом:

– Мама, – сказала я. – Мы не можем позволить ей это сделать. Ты должна сказать мне, как ее остановить.

– Я не могу сказать тебе этого, – прошептала она в ответ. Потом хотела добавить что-то еще, но не смогла, и попыталась снова. – Она велела не рассказывать. И я не могу. Видишь? Не могу.

Она вцепилась в меня мокрыми пальцами. Я заставила себя посмотреть ей в глаза.

– Ты не можешь сказать, потому что она тебе не позволяет?

Мама кивнула.

– Что ж, – сказала я. – Ты можешь рассказать мне прямо сейчас.

Она раскрыла рот и в изумлении приложила к губам ладонь.

– Она бывает очень слабой после того, как проглотит очередного человека, – сказала она. – И сильно устает, если пытается контролировать сразу нескольких людей. – Она заметила разочарование на моем лице. – Не знаю, могу ли я еще чем-то тебе помочь. Разве что…

– Что?

– Она тебя любит, – сказала мама. – По-настоящему.

– Ты что, ее защищаешь?

– Нет. Я помогаю тебе.

Раздался стук в дверь.

– Элеанор? – позвала меня grand-mère.

Едва я открыла, мама скользнула под воду.

– Ты убедилась? – спросила grand-mère.

Я оглянулась через плечо.

– Да.

– Тогда достаточно, – сказала она. – Спустишься со мной?

Я заметила, что она специально строит вопросительные фразы. И последовала за ней.

– Если ты действительно хочешь отсюда уехать, – сказала она, когда мы вернулись в столовую, – то это можно устроить. И я пойду тебе на уступку. Ты можешь оставить остальных членов семьи здесь, если хочешь. Сомневаюсь, что они будут нас искать. Но прежде чем ты сможешь покинуть этот дом, ты должна забрать одного из них. Для защиты. Думаю, лучше всего подойдет мальчик.

– Рис?

Она кивнула.

– Он силен и быстр. Его тело очень пригодится тебе. Ты сможешь даже вселиться в него, когда подучишься. Когда путешествуешь, полезно иметь мужчину под рукой. Мы с тобой даже можем пойти разными путями, если хочешь. Я не стану заставлять тебя оставаться со мной.

Я медлила.

– Как только мы уйдем, остальные члены твоей семьи смогут делать все, что им заблагорассудится, – сказала она. – Твои сестра и дедушка вернутся из леса домой, мама будет сидеть в ванне столько, сколько захочет, тетя продолжит мирно готовить и убираться. Они будут счастливы. И сомневаюсь, что они будут сильно по тебе скучать. – Она нахмурилась. – Никто из них никогда не понимал тебя так, как я.

Она могла бы заставить меня делать то, что она хочет. Но мама сказала, что grand-mère любит меня. Она хотела, чтобы я сама пришла к нужному ей выбору. Я буду сильнее, если смогу заставить ее поверить, что я все еще такая же, как она. Так у меня будет больше сил на спасение моей семьи, на спасение Риса.

И я заставила себя расплакаться. Это оказалось не так уж сложно: достаточно было посмотреть на отца, сидевшего на полу у ног grand-mère в ожидании новых приказаний. Я подумала о дедушке в лесу. Об Артуре, сидящем где-то во тьме под нами.

– О, – сказала grand-mère. – О, моя дорогая.

Она шагнула вперед и заключила меня в объятия. Я заставила себя не отшатнуться. Пока она меня обнимала, я чувствовала, как под ее кожей извиваются какие-то фигуры. Я вообразила птиц, рыб, воинов и даже такое, чему не смогла подобрать названия.

Другого выхода нет, подумала я. Я не смогу уйти, пока не съем кого-нибудь. Но, может быть, я смогу отвлечь ее на достаточное время, чтобы все остальные смогли уйти. Она запретила мне выпускать Риса из комнаты. Но что, если он будет вне комнаты?

В моей голове начала формироваться идея, но я не спешила действовать. Я рыдала в руках grand-mère до изнеможения. Она отправила меня наверх, в постель, а потом прислала Маргарет с миской супа. Я съела, сколько могла, и тут ко мне снова пришла grand-mère, чтобы поговорить со мной еще, рассказать о чудесных местах, куда мы сможем отправиться, когда останемся вдвоем. Я слушала, опустив голову ей на плечо, а она гладила меня по волосам.

– Думаю, я бы хотела увидеть Калифорнию, – сказала я наконец.

– Это ерунда, – ответила grand-mère. – Ты по-прежнему просишь меня о таких мелочах. Как бы я хотела, чтобы ты пожелала большего. Ты заслуживаешь лучшего.

– Я не знаю, как просить, – сказала я. – Можно мне подумать какое-то время? Обо всем этом? Я хочу поехать с тобой. – Я не сводила с нее глаз, хоть мне и хотелось отвернуться. – Хочу посмотреть вместе с тобой мир. Но мне нужно время, чтобы отпустить это место. Ту, кем я была прежде.

– Разумеется, – сказала она. – В нашем распоряжении все время мира.

Она поцеловала меня в лоб и подоткнула одеяла, словно маленькой девочке. А потом ушла, плотно прикрыв за собой дверь.

Целую неделю я ходила к ней каждый раз, когда получалось придумать, чего бы мне такого хотелось, или когда я была в состоянии притвориться одинокой или грустной, что было несложно во время скитаний по пустому дому. Артур не поднимался из подвала. Я не знала, рассказал ли он grand-mère о тайном проходе или же она сама его нашла. Как бы то ни было, я не была уверена, что он сможет мне помочь. Я была холодна с Маргарет и игнорировала маму, если grand-mère находилась где-то поблизости.

Она начала рассказывать мне о своем прошлом, но все истории были какими-то путаными. Похоже, она не имела достаточно четкого представления о течении времени, поэтому некоторые детали из одних историй просачивались в другие. Но я хотя бы выяснила, что она занималась всем этим на протяжении веков. Таким был ее образ жизни: приехать в замок или в большой особняк и поглотить его изнутри. Ей необходима еда, так она мне сказала. Еда помогает ей сохраняться и обновляться столетиями: новое тело, новые существа, чтобы ими распоряжаться. Это не обязательно должны быть люди, но предпочитала она именно людей.

По ночам она, похоже, не спала, но всякий раз, когда она ложилась вздремнуть, я рыскала по дому. Иногда пыталась открыть двери, чтобы проверить, не ослабли ли ее чары со временем. Но я не могла даже дотронуться до дверных ручек. И мне всегда приходилось прятаться от создания, которое когда-то было моим отцом, а теперь шаталось по дому, пока grand-mère спит, бесшумно переходя из комнаты в комнату.

И вот настал день, когда она сказала мне:

– Думаю, пришло время для практики.

Она отправила отца в лес. Вечером он вернулся с мешком, в котором что-то билось, пытаясь вырваться.

– Сейчас, – сказала grand-mère, – я покажу тебе то, что ты тоже умеешь, нужно лишь попробовать.

Она кивнула отцу, тот открыл мешок и вытащил за уши молодого кролика. Посадил на стол и прижал рукой, чтобы зверек не смог убежать. Grand-mère взяла кролика за середину туловища обеими руками и открыла рот.

Ее рот раскрывался все шире и шире, пока лицо не раскололось надвое, а челюсть с треском не отвисла. Внутри оказалась тьма: не рот, а только черная пустота. Она сунула туда кролика, и тот растворился, лишь задние лапы дернулись в последний раз. Grand-mère закрыла рот, проглотила кролика и улыбнулась мне, мигом превратившись обратно в обычную бабушку.

А потом она снова раскрыла рот, и кролик вывалился наружу.

Но вновь появившийся кролик не проявлял признаков страха. Он неторопливо приблизился ко мне и оценивающе посмотрел на меня снизу вверх своими холодными желтыми глазами.

– Теперь он мой, – сказала grand-mère. – Видишь?

Кролик вернулся к ней и позволил снова себя проглотить. Меня вдруг охватило чувство чего-то огромного, я вообразила масштабы. Корабли. Деревни. Леса. Существа со дна моря.

Отец вынул из мешка второго кролика. У него была сломана задняя лапа, поэтому, оказавшись на столе, зверек вел себя до странности тихо, хоть я и слышала, как бешено колотится его сердце.

– Где-то внутри тебя есть разлом, – сказала grand-mère. – Попробуешь его открыть?

Я почувствовала что-то в задней стенке своего горла. Это ощущение появлялось у меня в минуты злости, одиночества. Ощущение, словно я – яма, и могу проглотить что угодно, стоит мне только попытаться. Я посмотрела на кролика. Было совершенно ясно, чего она хочет. Это скрывалось во мне столько, сколько я себя помню.

Я схватила кролика обеими руками и широко открыла рот.

Кролик исчез, не успела я и глазом моргнуть. Это оказалось так просто. Горло болело, тошнота охватила меня до самого желудка.

Grand-mère ликовала.

– Замечательно! – воскликнула она. – И с пер- вой же попытки. Знаешь, твоя мама так и не смогла этого сделать, даже когда я настаивала. Она пыталась, но в ней этого нет. – Она хлопнула в ладоши. – О, я так тобой горжусь, моя дорогая. Можешь теперь выпустить его обратно? Хочу посмотреть, как ты это делаешь.

– Я ужасно устала, – сказала я.

– О, конечно же. Прости. Иди, отдохни немного.

Я поднялась к себе в спальню и закрыла за собой дверь. Села в кресло-качалку и попыталась выпустить кролика. Он выскользнул у меня изо рта и тихонько уселся у меня на коленях. Я чувствовала его так же, как чувствовала собственную руку или ногу. Я заставила его пробежаться по комнате. Его лапа исцелилась, в теле не осталось ни одного изъяна, но он не был больше живым. Он был мной. Новой частью меня.

Я велела ему запрыгнуть мне на руки. Взяла его и принесла в комнату Лумы. А потом оттолкнула комод и приказала кролику заползти через дыру в спальню Риса. Посадила его в середине комнаты. Я видела Риса глазами зверька. Рис принюхался, а потом щелкнул зубами и сломал кролику шею. Было больно, но лишь секунду, а потом я перестала его чувствовать.

Я свернулась калачиком по мою сторону стены и заплакала. Вскоре Рис подполз к дыре.

– Погоди, – сказал он. – Я не должен был этого делать?

– Наоборот, я этого и хотела.

– Элли, – сказал он. – Зачем ты сделала это с нами?

– Я не нарочно. – Я шмыгнула. – Мне так жаль.

Длинная пауза. А затем:

– Не плачь.

Я вползла через дыру к нему в комнату. Его лицо было вымазано кровью. Он вытер кровь рукавом.

– Я вытащу тебя отсюда, – сказала я. – Но ты должен мне доверять.

– Что ты собираешься сделать? – спросил он.

– Не могу сказать. Но обещаю, что в этот раз я справлюсь.

Наутро за завтраком я подождала, пока grand-mère усядется за стол, а потом откашлялась.

– Grand-mère, – начала я. – Могу я попросить тебя кое о чем?

Она вскинула брови.

– Разумеется, – сказала она. – О чем угодно.

– Боюсь, прозвучит глупо.

– Ничто из сказанного тобой я не расценю как глупость.

– Я бы хотела устроить праздник, – сказала я. – Прежде чем я… заберу к себе Риса. Хочу устроить вечеринку, как обычная девушка. С гостями, музыкой. С танцами. И чтобы были цветы, а Маргарет приготовила бы что-нибудь. Мне всегда казалось, что мне здесь не рады, а Лума и Рис получали все, что хотели. – Я заставила себя замолчать. – Хочу хоть на денек почувствовать себя особенной.

Я подняла на нее глаза, которые заволокло пеленой слез: я специально их вызвала, представив дедушку в лесу, его сломанные зубы и печальные желтые глаза. Брови grand-mère сочувственно сдвинулись.

– Я могу дать тебе это, – сказала она. – Если ты этого хочешь. Просто скажи, как все должно быть, и я все устрою.

И я стала рассказывать ей, выдавая информацию по чуть-чуть в течение следующих нескольких дней. Первое: мне нужно было, чтобы на вечеринке присутствовало как можно больше настоящих людей и как можно меньше марионеток grand-mère, поэтому я сказала, что хочу позвать весь город. Заполнить этот дом столькими телами, чтобы она не могла контролировать всех разом. Она предлагала мне гостей из своей коллекции, но я отказывалась под разными предлогами: то слишком странный, то недостаточно веселый. Я настояла на живой музыке ради лишних десяти человек. И сказала, что хочу, чтобы Рис и мама тоже присутствовали; якобы затем, чтобы они увидели меня во всей красе и поняли, от кого в свое время отказались.

– Еще я хочу, чтобы Артур тоже пришел.

Grand-mère улыбнулась.

– Конечно.

Она не пустила бы меня в город, чтобы раздать приглашения, и отправила вместо этого отца. Но, разумеется, она не знала, что я больше не пытаюсь сбежать. Я углублялась в детали праздника: украшения, блюда. А сама между тем, рыскала по дому, пытаясь найти идеальное место для поджога.

Мне столько всего хочется сказать им всем. Я наделала так много ошибок. И ничего не могу исправить, находясь здесь.

Я не могу пойти в лес на поиски мужа, хотя даже если бы и могла, он вряд ли бы меня услышал. Он всегда был человеком простым. Какое же это безумие – любить кого-то: невозможно испытать большего чувства разобщенности, нежели то, что обрушивается на тебя, когда находишь различия между собой и тем, кого любишь.

Я отправляюсь к Маргарет. Она одна из тех людей, кто всегда был для меня величайшей загадкой. Мне хочется сказать ей, что я все еще здесь. Хочется объяснить ей, что происходит.

Она в кухне, глядит в окно. Она всегда знала, что я здесь, знала с той самой ночи, когда вскрыла стервятника. Почувствовав, что я близко, она делает нечто непредсказуемое. Она отходит на несколько шагов назад, прямо в меня, и вдруг мы с ней вместе переносимся в прошлое. Маргарет, как же ты талантлива! Вряд ли я замечала это при жизни. Ты родилась, когда я буквально сошла с ума от горя и скорби, и поэтому я никогда не видела, какими глазами ты смотришь на меня, на Миклоша, как ты отвергаешь слова и безмолвно учишься другим вещам. Она возвращает меня в свое прошлое, в свое воспоминание. Возвращает меня в сцену, которой, как я думала, она не видела.

Она еще маленькая, стоит на стуле перед раковиной и моет тарелки. А потом смотрит в открытое окно, выходящее на задний дворик, куда я пришла поговорить с Миклошем.

После смерти Риса прошло несколько лет, и Маргарет уже достаточно большая, чтобы ее можно было оставлять без присмотра, а мы с Миклошем все эти годы почти не разговаривали. И я сблизилась с Томом. Он тогда еще был очень молод, проповеди читал плохо, заикался от волнения, а я после всей пережитой мною боли полюбила его за то, что он был нормальным. И в этот самый день, гадая по кишкам, я узнала, что беременна.

Молодая я стою перед Миклошем, дрожа, пока он не поднимает голову, чтобы посмотреть, что за тонкая тень упала на него. Она кладет себе на живот ладонь, все еще перепачканную кровью пророчества.

– Прости, Миклош, – говорит она.

Он перевоплощается так, чтобы встать на две ноги, как и положено мужчине, который ссорится с женой. Она с сожалением думает, что он прекрасен. Не как тщедушный, но хороший парень, но как акула, как волна, как нечто такое, что вот-вот ее убьет. Она надеется, что он будет как следует заботиться об их дочери, когда она умрет.

– Я должна была принадлежать тебе одному, – говорит она. – Но это не так. – Эти слова звучат с упреком, а не только с сожалением: почему он не захотел удержать ее? – И теперь у меня будет ребенок.

Я помню молодого Миклоша существом, которое никогда в своей жизни не испытывало сложных чувств. Злость ли, горе – все охватывало его целиком и полностью. Теперь же я впервые вижу, как в нем борются разные эмоции. Безусловно, гнев, но на что он злится? Она не принадлежит ему, а он – ей, так было уже давно. Вместе их держит лишь призрак Риса. Миклош не умеет красиво говорить. Поэтому, разлепив губы, он медленно складывает слова в несколько неуверенных фраз.

– Я покинул место, – говорит он, – где нами владели короли и принцы. Где нами владела ведьма в замке. Где нами владели жрецы и тяжкий труд. – Он делает шаг к ней, а она остается на месте, словно парализованный кролик перед волком. – Ты не принадлежишь мне, а я не принадлежу тебе. – Ее сердце разбивается на тысячи частей. Он видит это и пытается объяснить, что он имел в виду. – Я не владею женщиной, которую люблю.

– Что нам делать? – спрашивает она. – С ребенком.

Миклош пожимает плечами.

– Твои дети – это и мои дети, – говорит он. – Это наша семья.

Она сбегает по ступенькам и обнимает его. Вдвоем они падают на колени прямо посреди капустной грядки. Ее пальцы, все еще окровавленные, ласкают щеки мужа, его волосы, оставляя на них красные следы. Их пальцы переплетаются. Я понимаю: это тот самый момент, когда я впервые в жизни полюбила своего мужа. Когда простила его за то, что он не всецело принадлежат мне, равно как и во мне есть такое, о чем он никогда не узнает.

Маргарет кивает, и я выскальзываю из ее тела, словно письмо из конверта. Она всегда была моей величайшей загадкой, ребенком, которого я понимала меньше всех. А теперь я вижу, что она – ответ на мой давний вопрос. Каким был мой возлюбленный до того, как он стал моим? Таким вот он и был. Молчаливым, хитрым, прилежным, диким, странным. Готовящим логово для зверей, которых еще не встретил. Я вдруг вспоминаю Маргарет, когда она была подростком. Она то и дело надолго пропадала из дома, а потом возвращалась с видом довольной кошки. Она не замкнута, не лицемерна, она просто ни о чем не спрашивает и ничего не говорит, потому что нет необходимости говорить о том, чем она является. Мы никогда не объяснялись перед ней; только наблюдая за нашими действиями, она поняла, что мы любим ее и любим друг друга. Ты заботишься о людях и даешь им поручения. Ты оставляешь их, а затем возвращаешься. Ты кусаешь их и целуешь, и нет таких слов, что говорили бы красноречивее действий.

А потом, когда Маргарет родила, ребенок оказался так похож на моего мальчика, что я забрала его и назвала Рисом. Я использовала ее молчаливость, ее смирение против нее.

Не я ли привела эту тварь в наш дом? Быть может, это не она убила меня, явившись в картах. Быть может, я и так должна была умереть, и пустота, которая осталась бы после меня, нашла, чем себя заполнить. Другим чудовищем, жаждущим превосходства и контроля. В другой шкуре, с другими силами и слабостями. Но все равно чудовищем.

Но Маргарет не смотрит на меня как на чудовище. Она протягивает руку, чтобы погладить мою призрачную щеку, и ее пальцы проходят сквозь меня. Она улыбается, и я вижу улыбку Миклоша: коварную, добрую, улыбку во все зубы. Порывшись глубоко у себя в горле, она вытаскивает одно-единственное, так редко звучавшее слово:

– Мама.

– Я здесь, – отзываюсь я. – Я все исправлю.

Она энергично мотает головой, а потом кивает на дверь. Улыбается мне своей коварной улыбкой, прежде чем взять метлу. Все ее манеры резко меняются, и из дикого, но прекрасного существа она превращается в бесформенную тягловую лошадь и принимается мести пол, бормоча что-то про себя. И тут в дверях я вижу фигуру.

С каждым днем она становится все меньше похожа на пожилую женщину. Ее кожа остается на месте, но под ней то и дело что-то шевелится и вздувается, будто смотришь на мешок, полный кошек. Я вижу, как эта тварь держит руку у себя на шее, как что-то упорно рвется оттуда на свободу. На мгновение она отнимает пальцы от горла, и на пол выкатывается жирная ворона. Она тянется, чтобы ее подобрать, но Маргарет отметает птицу метлой, продолжая бормотать. Ворона катится по полу, возмущенно хлопая крыльями. Будь у меня легкие, я бы рассмеялась.

Я в ужасе наблюдаю, как тварь подступает все ближе к Маргарет. Она убирает руки от раны на шее, и еще несколько птиц вываливаются наружу и принимаются кружить вокруг нее. Тварь тянет лапы к моей дочери и…

– Grand-mère?

Она оборачивается, снова зажимая шею.

В дверном проеме стоит Элеанор. Она изменилась. Стала как будто старше с тех пор, как я видела ее в последний раз. На ней серое шелковое платье. Волосы заколоты жемчужными гребнями. Словно снег, падающий в море. Похожа на ведьму. Эта тварь изменила ее; она стала сильнее, крепче, поняла, на что она способна. Я так долго пыталась держать ее подальше от всего этого. Теперь мне страшно подумать, что она будет делать.

– Моя дорогая, – говорит тварь, – я немного занята.

– Grand-mère, твоя шея так и не зажила, – говорит Элеанор. – Прошу, позволь мне тебе помочь.

Тварь явно успокаивается. Присутствие Элеанор согревает ее. Я в ужасе думаю: а ведь она любит эту девочку.

– О, моя дорогая, – говорит она. – Я в порядке, прошу, не беспокойся.

– Тебе что-нибудь нужно? Скажи, и я все достану. Тебе лучше подняться наверх, прилечь.

Элеанор контролирует ее, проносится у меня в голове. Нет, не силой. Но она направляет тварь туда, куда нужно ей.

– Хорошо, как скажешь. – Тварь бросает на Маргарет последний злобный взгляд, а потом поворачивается к выходу. Зажимая дыру в шее, другой рукой она берет Элеанор под руку.

Они убили моего сына. Выгнали мужа из его собственного дома. Но, взглянув на Маргарет, я вижу, что она спокойна, она словно даже не заметила, как они вышли. Маргарет напевает мелодию. Я узнаю ее: это песня, которую я пела ей в детстве: «Пусть превращусь я в пепел или пыль…»

Закончив подметать, Маргарет принимается за приготовление ужина. Я вижу, как она тянется к верхней полке и достает пузырек с ядовитым экстрактом змеиной лилии. Она разбавляет яд водой, капает немного на пластырь и, когда Элеанор снова появляется, протягивает ей квадратик, не переставая мычать мелодию. Элеанор кивает ей и прикладывает палец к губам. Тссс.

– Grand-mère, – кричит Элеанор. – Я сделаю тебе перевязку.

Маргарет смотрит в пустоту, где я обитаю.

– Предательница, – говорит она, поднимая брови и кивая в сторону Элеанор.

Предательница, да. Но наша предательница. Как бы мне хотелось подать внучке знак, что она не одинока.

Я жду, пока тварь ляжет спать, а потом крадусь через весь дом, сквозь слои прошлого и настоящего, к комнате Элеанор. С серьезным лицом она сжимает в руке коробок спичек. Я приглушаю свет ее лампы на прикроватной тумбочке, лишь на мгновение. Она вздрагивает и поднимает глаза.

– Кажется, я поняла, почему ты отослала меня, – говорит Элеанор. – Ты думала, я такая же, как она.

Я понимаю, что могу ей ответить. И делаю свет чуть ярче. Она кивает.

– Ты скучала по мне? – спрашивает она. – Пока меня не было?

Во всем мире не хватило бы света, чтобы выразить в ответе на этот вопрос всю глубину моих чувств.

Чтобы не шуметь, она начинает записывать вопросы в тетрадь и показывать на них пальцем. А я отвечаю при помощи лампы. Делаю свет ярче, если да. Тусклее, если нет.

Наконец она, конечно же, спрашивает меня об Артуре. Мертв ли он (да). Есть ли у него другие имена, был ли он привязан к этому месту (и нет, и да – зачем ей вообще это знать?). В конце концов, я уже не знаю, как отвечать на некоторые вопросы (например, как мне ответить, как далеко он может отлучаться, используя лишь слова «да» и «нет»?).

«Как мне снять с него проклятие?» – пишет она.

Честно, я никогда не собиралась этого делать. Я обещала ему, что отпущу его перед своей смертью, но на самом деле никогда не думала, что это правда случится, никогда даже не задумывалась, как все исправить. Я чувствую себя такой глупой. Я выключаю свет полностью, и мы некоторое время сидим молча в темноте.

«ЗАЧЕМ ТЫ СОТВОРИЛА С НИМ ТАКОЕ?» – пишет она с таким нажимом, что острие карандаша рвет бумагу насквозь. Я не могу ответить на этот вопрос при помощи «да» и «нет». Элеанор знает об этом. Просто хочет, чтобы я увидела, как она злится.

Я заставляю лампу мерцать. Это единственный ответ, который я могу дать ей. Потому что мне было одиноко в чужой стране с мужчиной, которого я почти не знала. Потому что я могла. Потому что тогда еще не знала, что такое любовь. Потому что моя сила требовала применения. Я столького не могу ей сказать, поэтому на мгновение переношу свою душу ей в голову, открываю ее рот и слышу призрак собственного голоса:

– Прости меня, Элеанор. Я очень, очень сожалею.