5

Поместье Блейкни напоминало сцену из исторического романа. Гости прибывали на праздник весь день, начиная с десяти утра. Большинство приехало тремя основными потоками. Самые ранние подоспели к охоте, одетые в лучшую спортивную одежду и привезшие с собой оружие и прислугу, а также полную смену туалета на вечер. Другие успели как раз вовремя, чтобы выпить чаю во второй половине дня, после охоты. Наибольшее число подгадало к ужину, который подавали в семь.

Конюхи были заняты постоянным ручейком карет и экипажей, на которых сливки лондонского общества приезжали со своими лакеями в ливреях. Парад богато эмалированных карет с позолоченной отделкой и гербами держал главного конюха и его подчиненных в напряжении в течение всего дня; они обеспечивали комфорт и кормление лошадей.

Во второй половине дня поместье было заполнено прогуливающимися парами, женщинами в шелковых платьях и нарядах из бархата, их волосы были искусно уложены и увенчаны стильными шляпами со шлейфами, которые они носили под ухарскими углами; мужчины были одеты в костюмы из бархата, жаккарда и шелка, с богатой вышивкой и с отделкой из кружев и золота. Драгоценности сверкали на солнце, украшая шеи и груди; в некоторых укромных местах с деревьями несколько дерзких пар занимались спортом без одежды, женщины кусали носовые платки, чтобы не кричать и не привлекать внимание к своему скандальному поведению. Большая группа стояла на верхней террасе, глядя вниз в лабиринт, смеясь и криками ободряя тех, кто пытался выбраться из изгороди, а те немногие, кто знал тайну урн, держали ее при себе, наслаждаясь прострацией своих непосвященных друзей.

Присутствовал лорд Гренвиль, как и Уильям Питт.

Эдмунд Берк был одним из опоздавших, успевших к ужину. Его соперник в парламенте, Чарльз Джеймс Фокс, проследовал за ним буквально по пятам. Принц Уэльский был одним из ранних визитеров, и хотя он в тот день плохо стрелял, он получил огромное удовольствие. Модный сэр Перси Блейкни понравился ему с первого взгляда. Шеридан, драматург и политик, приехал вскоре после чая и сразу же начал пить. Несколько джентльменов поспешили сделать ставки на то, сколько он еще простоит на ногах.

Прислуга Блейкни сработала безупречно, неустанно обслуживая гостей. Повара превзошли себя с цыплятами в сметане, жареным фазаном, стейком и пирогами с почками, вареными овощами, небольшими сэндвичами, лепешками, печеньем и сливовыми пудингами, фруктами и пирогами, и галлонами за галлонами вина и стаута. После ужина в зале заиграл струнный оркестр, аккомпанирующий танцующим, а те, кто слишком хорошо поел для подобной активности, отправились в гостиные, где женщины и мужчины собирались отдельно по обе стороны бального зала в соответствующих салонах. Дамы болтали, потягивали ликеры и играли в карты, в то время как мужчины наслаждались своими трубками и портвейном.

Окутанные облаком дыма, они курили свои длинные глиняные черчвардены и короткие глиняные карманные трубки, наполненные махоркой и латакией. Несколько более состоятельных гостей с гордостью демонстрировали пенковые трубки, которые пользовались большим спросом, но могли быть приобретены только теми, кто был достаточно богат, чтобы нанять опытных резчиков для их создания. Искусно вырезанные из отложений водного силиката магнезии, минерального вещества, образовавшегося в природе из остатков доисторических морских существ, эти изысканные трубки были по достоинству оценены их владельцами, которые любили сравнивать их способность меняться со временем. Несколько джентльменов на самом деле обучили своих слуг правильному искусству курения, чтобы трубку можно было курить постоянно в течение дня, пока, после примерно двухсот сеансов и более, она не меняла цвет с алебастрового белого на нежно-розовый, потом на золотисто-желтый и, наконец, на насыщенный темно-коричневый. Эти трубки были хвастливыми, как и гости сэра Перси, и олицетворяли собой богатство, статус и причуды их владельцев. Некоторые из них были искусно вырезаны в форме оленей, на которых нападали волки, другие носили облик охотников и их собак, голых женщин и голов дворян XVII века. Повсюду были свидетельства холеной роскоши и потворства собственным желаниям, и, находясь в подобном окружении, было трудно поверить, что прямо через Ла-Манш люди голодали на улицах Парижа.

Маргерит Блейкни мгновенно оказалась в центре внимания, одетая в простое, но элегантное платье из шелка цвета слоновой кости, которое с наибольшей выгодой оттеняло ее каштановые волосы и светлую кожу. Ее непринужденные манеры, ее сладкий музыкальный голос и ее восхитительный и беззаботный смех сразу же покорили всех мужчин, а грациозное обаяние и открытое дружелюбие удержали от зависти женщин, которые не были столь богато благословлены природой. Все восхищались шутливой и остроумной женой сэра Перси Блейкни, и хотя они считали сэра Перси очаровательным, возмутительно стильным и в целом порядочным парнем, они поражались браку этой яркой, элегантной французской актрисы и бестолкового и глуповатого павлина, который заботился лишь о своем оперении, а не о собственной сути. Женщины улыбались понимающими улыбками и говорили, что Маргерит вышла замуж за Блейкни из-за его денег, хотя никто из них не винил ее в том, что она нашла для себя хорошую партию. Мужчины, особенно молодые, обратили пристальное внимание на излишнюю, невероятную модность его парижского костюма, его дрянные, бесстыдные манеры и его глупый смех. В Блейкни они увидели подходящую модель для подражания: человека с продуманным изяществом, хорошей харизмой и пустым умом; кого-то социально общительного, но не представляющего угрозы; богатого, но не амбициозного; компанейского, но нерасполагающего; обходительного, но аполитичного. Одним словом, человека, идеально подходящего для того, чтобы подняться на самую высокую ступень социальной лестницы и усесться там, словно на жердочке.

Кульминация вечера, однако, произошла, когда появились Эндрю Ффаулкс с Тони Дьюхерстом, как раз в тот момент, когда подавали десерт, час их прибытия был согласован между ними тремя и заранее оговорен. Они, конечно, привезли с собой уважаемого герцога де Шали.

С начала французской революции на берега Англии прибывал постоянный поток французских эмигрантов. Он начался, по большей части, в 1790 году, в феврале, когда Национальное собрание ввело новую военную конституцию, позволяющую призывать на военную службу и отменяющую покупку чинов. Когда в 1791 году Законодательное собрание заменило присягу на верность королю новой военной присягой, целью которой было не допустить появления армии роялистов, которая была бы в оппозиции к Революции, боевые офицеры, большинство из которых были дворянами, в массовом порядке покинули Францию. Вскоре за ними последовали гражданские аристократы, которые разглядели зловещее предзнаменование; после этого стало довольно обыденно слышать, как уродуется классический английский в гостиных по всему Лондону и его окрестностям. Однако в последние месяцы, когда кровь ci-devant угнетателей потребовалась для подпитки революционного рвения, устойчивый поток превратился в жалкую струйку, и в результате внезапное появление герцога де Шали стало сюрпризом и поводом для спекуляций.

Шорох прокатился по толпе, когда было объявлено о де Шали. Все гости восседали за обеденными столами, и Ффаулкс, Дьюхерст и де Шали сразу же оказались в центре всеобщего внимания. Каким бы удивительным ни было появление французского аристократа, еще более поразительным оказалось его заявление о том, что он едва избежал гильотины, получив смертный приговор от Комитета общественной безопасности, и что он и его сыновья были бы обезглавленными трупами, если бы не были спасены отважным англичанином.

– Кем же оказался этот великолепный парень, мужеству которого мы обязаны вашей компанией, добрый сэр? – спросил принц Уэльский.

– С превеликим сожалением, – ответил пожилой де Шали на отличном, хотя и с акцентом, английском, – я не могу назвать вам его имя, ваше высочество.

– Это почему же? – сказал принц. – Видите ли, мой дорогой друг, мы должны знать имя этого храбреца, чтобы мы могли наградить его заслуженными наградами. Сейчас не время для скромности. Англия нуждается в героях. Пусть этот человек выйдет сюда!

– Боюсь, что меня неправильно поняли, ваше высочество, – сказал герцог. – Я не имел в виду, что не хочу сказать вам его имя, просто я не в состоянии раскрыть его имя. Оно мне не известно. Более того, я также не могу описать его вам и этому прекрасному собранию. Ведь я никогда не видел его настоящего лица.

После этого замечания по толпе прокатилась еще одна волна ропота, но она была быстро остановлена принцем Уэльским, вскинувшим руку над столом для тишины.

– Но как это возможно, Monsieur le Duc? Как так получилось, ведь этот человек спас вас от неминуемой смерти, и вы не рассмотрели его лица?

– Я никогда не видел его настоящего лица, ваше высочество, – ответил де Шали. – Этот англичанин – непревзойденный актер и мастер преображения. Я знаю его только по забавному прозвищу, которое мне сообщили некоторые связанные с ним люди. Этот человек предпочитает выполнять свою работу тайно и, кажется, поставил перед собой задачу спасти как можно больше невинных жизней от гильотины. Если бы я только знал его имя и лицо, чтобы отблагодарить его, ибо я ему всем обязан, но все, что я знаю об этом галантном джентльмене – это то, что он называет себя Алым Первоцветом.

– Как вы сказали? – промычал пьяный Шеридан, подавшись вперед и вперившись осоловелыми глазами в герцога. – Вы сказали Алый Прыщик?

– Помолчи, Ричард! – произнесла его партнерша по ужину, начинающая актриса, еще толком не принятая в этом обществе, чьи колени были плотно прижаты друг к другу на протяжении всего ужина, создавая помеху шаловливым пальцам Шеридана. Она ткнула его локтем, не очень жестко, но достаточно сильно, учитывая его состояние, отчего он свалился со стула и остался лежать на полу.

Джентльмен, сидящий напротив него, повернулся к своему сидящему по диагонали другу и, указав на место, освобожденное драматургом, быстро сказал: «Вот я и выиграл пять фунтов».

– Алый Первоцвет, – сказал Дьюхерст, одновременно предлагая слугам приготовить для старого француза место за столом. – Маленький красный цветок в форме звезды, я полагаю.

– Как очаровательно! – сказал лорд Гренвиль. – Послушайте, Дьюхерст, вы можете пролить свет на эту ситуацию?

– Боюсь, только в незначительной степени, милорд. По большей части, я так же, как и все вы, остаюсь в неведении относительно этого особенного джентльмена. Как некоторые из вас, наверное, знают, мы с Перси – старые приятели, познакомились за границей и много раз с удовольствием проводили вместе время. Перси был гордым владельцем абсолютно великолепной яхты, красавицы шхуны под названием «Мечта». Мы избороздили весь Бискайский залив на борту этого чудесного судна, и я решил, что оно должно стать моим.

– Первоцвет, Дьюхерст! – сказал принц Уэльский. – Как все это относится к Алому Первоцвету?

– Я как раз подбираюсь к этому, ваше высочество, – сказал Дьюхерст и медленно пошел вокруг стола, неимоверно наслаждаясь своей ролью. Он приблизился к тому месту, где упал Шеридан, переступил через него и сделал паузу, затем взял бокал драматурга, который все еще был на три четверти полным. – Полагаю, что старику Ричарду этот бокал больше не нужен. Что ж, чего добру пропадать. Он сделал глоток, потом посмотрел на пол. – Вот я и говорю, Берк, я слышал, что Шеридан реально способен отстаивать свою позицию в парламенте, и теперь я вижу, что он занял удобную позицию и здесь.

Острота была встречена оглушительным хохотом, и Эдмунд Берк прямо покатился со смеху, стуча по столу и крича: «Хорошо сказано, хорошо сказано!»

– Тони, прекрати эту чушь и продолжай! – сказал Уильям Питт. – Какое отношение имеет яхта Перси к этому таинственному Алому Первоцвету?

– Самое прямое отношение, Билл, самое прямое, – сказал Дьюхерст, – и я могу добавить, что теперь это моя шхуна.

– Что? – спросила Маргерит. – Перси, ты продал « Мечту» Тони Дьюхерсту?

– Богом клянусь, дорогая, – сказал Финн, – ну зачем мне такая шхуна в Лондоне? Ходить под парусами по Темзе? В самом деле, это все равно, что запрячь в плуг скаковую лошадь.

– Да, что ж, Перси продал « Мечту» мне, – продолжил Дьюхерст, – и я должен добавить, что он был неимоверно щедр, несомненно, желая избавиться от моих постоянные приставаний к нему на этот счет. Увы, джентльмены и леди, как бы мне ни хотелось это признавать, боюсь, я не очень-то похож на моряка. На самом деле, я совсем не моряк, и во всех корабельных вопросах я полностью полагаюсь на опытного капитана « Мечты» Бриггса, который согласился, после настоятельной просьбы Перси, остаться со всем экипажем. Однако я внезапно оказался в положении ребенка, у которого глаза больше рта, ибо когда я сел потолковать с Бриггсом о сумме, необходимой для содержания « Мечты», то был несколько ошарашен. Я имею в виду – что мне известно о таких вещах, как буксировка, покраска, очистка, заделка швов и так далее? Несмотря на то, что я не отличаюсь умеренностью, я понял, что приобрел весьма дорогую игрушку. Поэтому, когда Бриггс сообщил мне, что к нему обратился агент, действующий от имени какого-то джентльмена, по поводу фрахта « Мечты» с целью доставить какие-то товары из Франции, я сразу же согласился. Ведь игрушка, которая оплачивает собственное содержание, значительно привлекательнее той, что медленно высасывает из хозяина все соки. Он хихикнул. – Как сказал мне Ффаулкс, а он – опытный моряк, корабль – это не более чем дыра в воде, в которую сливаются деньги.

Фраза вызвала какой-то смех, но было очевидно, что аудитория с нетерпением ожидала услышать об этом Алом Первоцвете.

– И поэтому я согласился сдать в аренду « Мечту», пока я ею не пользуюсь, – сказал Дьюхерст. – Можете представить мое удивление, когда я обнаружил, что привезенный из Франции товар оказался герцогом де Шали и его семьей! Бриггс передал мне записку, подписанную этим звездообразным цветком, умоляя меня, как человека определенного положения, использовать свое влияние, чтобы помочь герцогу де Шали и его сыновьям начать новую жизнь в Англии и простить эту небольшую уловку во имя свободы и человечности! Более того, я узнал, что в тот момент, когда наши новоприбывшие ступили на английскую землю, гражданину Фукье-Тенвилю, государственному прокурору, была доставлена записка, подписанная таким же звездообразным цветком, в которой сообщалось, что три жертвы улизнули от гильотины и что это только начало!

Это известие было встречено спонтанными аплодисментами, и прошло некоторое время, прежде чем Дьюхерст смог продолжить.

– Что ж, нет необходимости говорить, друзья мои, что я не только был поражен смелостью этого неизвестного мне авантюриста, но я совершенно проникнулся его преданностью принципам, которые так дороги нашим английским сердцам. Этот Алый Первоцвет, как он себя называет, является для всех нас истинным примером. Я не знаю, кто он, и не знаю, почему он решил скрываться, но вот что я знаю точно: я горжусь тем, что в какой-то мере смог ему помочь. Я проинструктировал Бриггса, что в случае, если к нему обратятся еще раз с аналогичным предложением, ему надлежит вернуть в полном объеме сумму, уплаченную за аренду « Мечты», и быть готовым предоставить ее в любое время этому Алому Первоцвету для использования по его усмотрению для дальнейших дерзких спасений и с моими самыми искренними комплиментами! Присутствующий здесь Ффаулкс согласился присоединиться ко мне в моих усилиях, чтобы спасенные этим галантным кавалером почувствовали себя в Англии как дома, и я призываю всех вас в эту ночь присоединиться ко мне в тосте за этого мужественного человека и оказать ему вашу поддержку! Джентльмены, – сказал он, высоко подняв бокал, – я пью за Алого Первоцвета!

Все присутствующие поднялись, как один, с поднятыми кверху полными бокалами и повторили тост.

– За Алого Первоцвета!

Черт возьми, подумал Финн. Жаль, что мы не можем завербовать этого персонажа в корпус. У него прирожденный талант. Все выпили и сели, чтобы принять участие в оживленной дискуссии и расспросах герцога де Шали. Оставшуюся часть вечера заняли спекуляции, связанные с Алым Первоцветом. Дьюхерст и де Шали не смогли бы сыграть свои роли лучше. Неизвестный англичанин мгновенно захватил всеобщее воображение.

После ужина многие гости отправились танцевать в бальный зал, но большая группа джентльменов собралась в гостиной, чтобы выкурить свои трубки и попробовать консервированные фрукты из погреба Блейкни, пока они обсуждали то, что происходило по ту сторону Ла-Манша и, в частности, участие неизвестного англичанина в спасении французских аристократов.

Эдмунд Берк воспользовался ситуацией, чтобы развязать горячую полемику относительно своего мнения о мятеже во Франции. Финн зажег свою трубку, подошел к Дьюхерсту и начал с ним разговаривать недостаточно тихо, чтобы не быть услышанным.

– Интересно, о чем он говорит? – сказал он скучающим тоном.

Шеридан, который пришел в сознание и, хотя и неровно стоял на ногах, казалось, собирался осушить подвал Блейкни досуха, услышал его и, пошатываясь, подошел к ним.

– Он опять о Революции, – сказал он неровно. – Я уже слышал эту тоскливую песню в парламенте. Несмотря на то, что он, кажется, потрудился ее запомнить, повторные выступления не делают ее лучше.

Тем временем Берк набирал обороты в своей диатрибе, обличающей лидеров Республики.

– И это правильно, что эти люди должны прятать свои головы, – яростно сказал он. – Правильно, что они должны понести ответственность за свое участие в разорении, которое их совет навлек на своего суверена и свою страну. Они позаботились о том, чтобы лекарство для больного государства превратилось в яд! Они позаботились о том, чтобы французы восстали против кроткого и законного монарха! Их сопротивление стало ответом на уступки; их мятеж вырос из защиты; их удары были направлены против протянутой руки, которая предлагала милость, пощаду и избавление.

Шеридан громко срыгнул, и Берк выстрелил в него ядовитым взглядом.

– Послушай, Берк, – сказал Финн, – это был сильнейший выброс. Я действительно поражен пылкостью твоего ораторского искусства. Хотел бы я уметь говорить с такой страстью. Так что, для Франции вообще нет никакой надежды?

– Никакой, если они продолжат свой нынешний курс, – сказал Берк, хватаясь за лацканы и надуваясь. – Люди не захотят иметь потомство, которое не будет брать пример со своих предков.

– И то правда, – сказал Финн, и его лицо приняло задумчивое выражение. – Если мы, англичане, оглянемся назад на наших предков, то увидим, как они носятся с голыми задницами, и раскрашенными в синий цвет. Полагаю, мы проделали долгий путь с тех пор, а, что? Учитывая столь скромный старт, подумайте, какое потомство ждет нас впереди!

На мгновение воцарилась полная тишина, все неуверенно на него посмотрели. Берк выглядел совершенно растерянным, но в углу рта Шеридана начала дергаться улыбка, и драматург прикрыл ее рукой.

– Франция, мой дорогой Блейкни, – сказал Берк, пытаясь вернуть все на круги своя, – Франция купила нищету ценой преступления. Вы только что вернулись из Парижа, конечно же, вы должны согласиться, что Франция не пожертвовала своей добродетелью ради своих интересов, а скорее она отказалась от своих интересов, чтобы она могла проституировать своей добродетелью.

– Богом клянусь, такое вполне возможно, – сказал Финн. – Мое поместье в Руане было конфисковано с целью получения доходов, необходимых для нового французского правительства. Боюсь, плохой бизнес для меня, хотя и выгодный для них. Вполне возможно, что Франция заинтересована в проституции своей добродетели, если она извлекает из этого подобную выгоду. Я знал немало дам полусвета, которые восстановили свою уничтоженную добродетель подобным образом.

Шеридан начал кашлять, но Берк, кажется, пребывал в полной растерянности. Он смотрел на Финна в полном изумлении.

– Что касается этого первоцветного парня, о котором все, кажется, так беспокоятся, – продолжал Финн, – то я не имею ничего против его смелости или идеализма, но, учитывая масштаб кровопролития, совершаемого по другую сторону пролива, спасти одного или двух аристократов – это все равно, что поссать против ветра, не так ли? Тем не менее, я желаю ему добра и надеюсь, что французский флот не узнает об участии Дьюхерста во всем этом, иначе они могут попытаться потопить его недавно купленную шхуну. Хотя, по правде говоря, я сомневаюсь, что у них найдется корабль, способный ее догнать.

– Кстати, да – сказал Дьюхерст, с улыбкой, – если французы потопят « Мечту», это избавит меня от расходов на ее содержание! Тем не менее, ты совершенно прав, Перси, есть определенный риск в предоставлении помощи этому Алому Первоцвету. Тем не менее, любой риск, на который я могу пойти, – ничто по сравнению с теми рисками, которым подвергается он. Я признаю, что для меня в этом может быть некоторый риск, но что такое жизнь без элемента риска? Просто существование. Если вам интересно мое мнение, господа, то этот Первоцвет – настоящий спортсмен! Я не могу придумать ничего лучше, чем играть в чехарду с французами и совать нос в дела Дантона, Робеспьера и всей их банды!

– В этом деле задействовано гораздо больше, чем просто спорт, молодой Дьюхерст, – жестко сказал Берк. – Мы не можем позволить себе ограничиться сованием носа в дела французов. Эта их революция – чума, и против нее должны быть приняты меры предосторожности в виде самого сурового карантина!

– Клянусь богом, это было хорошо сказано, – сказал Финн. – Знаете, Берк, кто-то сказал мне сегодня вечером, что когда ты поднимаешься, чтобы выступить в парламенте, твоих коллег так и тянет пойти пообедать. Я прекрасно вижу, почему, поскольку такой страстный выпад должен многое сделать для выделения желудочного сока! Как же нам повезло, джентльмены, что мы уже поели. В этой ситуации столь прекрасная речь должна сотворить чудо с нашим пищеварением.

В ответ на высказывания Финна послышались смешки, но они быстро затихли. Лицо Берка налилось краской, но на лице Финна блуждала такая безрассудная глупость, что политик не смог придумать, как ему ответить. Краем глаза Финн видел, как Шеридан прикусил свой палец, чтобы не рассмеяться. Позже драматург отвел его в сторону, в угол, несколько удаленный от всеобщей дискуссии.

– Послушай, Блейкни, – сказал Шеридан неразборчиво и покачиваясь из стороны в сторону, – я еще не вполне понял, что ты собой представляешь. Ты иногда ведешь себя как мужское перевоплощение миссис Малапроп, и все же мне кажется, что в тебе есть немного Свифта. Похоже, ты смеешься в кулак.

Финн напустил на себя загадочный вид.

– Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, старина. Честно говоря, я бы никогда не стал смеяться над своими гостями, хотя должен признать, что твоя интерпретация умирающего лебедя за ужином была немного забавной. Боюсь, я не понимаю, о чем ты…

Шеридан уставился на него на мгновение.

– Думаю, ты понимаешь, Блейкни. Да, думаю, понимаешь. Не знаю, специально ли ты подколол Берка, или это было просто счастливое стечение обстоятельств на фоне всей твоей бредовой болтовни, но ты возбудил мое любопытство. Скажи мне, что ты чувствуешь на самом деле по поводу мятежа во Франции и этого Алого Прыща или как его там?

– Мои настоящие чувства? – сказал Финн, поднимая брови. – Умоляю, мои настоящие чувства сходятся в том, что я рад быть вне этого! Климат в Париже в это время года явно нездоровый. Я рад, что де Шали посчитал нужным сменить погоду. Несомненно, так он проживет дольше. Что касается всех остальных, кто решит последовать его примеру, я могу только пожелать им счастливого путешествия и надеяться, что они не столкнутся с какими-либо трудностями при реализации своих планов.

– Действительно, – сказал Шеридан. – А что насчет этого Первоцвета?

– Ну, я уверен, что не знаю, что о нем и думать, – сказал Финн. – Он кажется довольно смелым и лихим парнем, которому суждено обрести невероятную популярность в Лондоне. Он уже завоевал сердца Ффаулкса и Дьюхерста и, готов поспорить, большинства женщин, присутствующих на этой вечеринке. А что ты о нем думаешь, Шеридан?

– Я думаю, что он грандиозный идиот, которому отрубят голову, – сказал Шеридан, вставив отрыжку для пунктуации. – Но я должен признать, что восхищаюсь его мужеством.

– Возможно, ты напишешь о нем пьесу, – сказал Финн.

– Не я, – сказал Шеридан. – Его сказка – это материал романтической фантастики для женщин, вздыхающих в своих гостиных. Кроме того, он только начал свою безумную карьеру, и есть шансы, что она будет оборвана лезвием общественного прокурора.

– Было бы жаль, – заметил Финн.

– Увы, так и будет. Мне даже не хватило бы материала для первого акта.

К полуночи все гости разъехались. Измученная Маргерит легла спать. Ффаулкс и Дьюхерст были последними, кто уехал вместе со стариком де Шали, который спокойно сказал Финну, что если от него когда-нибудь что-нибудь понадобится, то ему нужно будет только попросить. Когда они ушли, один из слуг подошел к Финну и вручил ему конверт.

– Что это? – сказал Финн.

– Один из гостей велел мне отдать вам это после того, как все уйдут, милорд, – сказал слуга.

Финн напрягся.

– Кто это был?

– Я не знаю, милорд. Джентльмен.

– Как он выглядел?

Молодой человек пожал плечами.

– Он выглядел как джентльмен, милорд.

Финн нахмурился.

– Неважно. Все в порядке. Вернись к своим обязанностям.

Он вскрыл записку. Она была лаконичной и конкретной. Там было написано: «В лабиринте в час ночи». Она было без подписи, но Финн знал, от кого она.

Дом казался странно пустым теперь, когда все гости уехали. Финн вернулся в вестибюль, и стук каблуков его туфель отозвался эхом и наполнил просторную комнату, в которой совсем недавно звучали смех, оживленные беседы и скрипичная музыка. А неплохо им жилось, подумал Финн. Было бы очень приятно провести следующие несколько лет в качестве сэра Перси Блейкни, если бы не тот факт, что его жизнь может быть резко сокращена из-за какой-то ошибки, которую он еще не совершил.

До часа ночи все еще оставалось немного времени. Финн быстро поднялся в свои комнаты и сменил элегантный костюм кремового цвета на черную одежду для верховой езды и сапоги, чтобы лучше сливаться с темнотой. Просто на всякий случай он сунул за пояс короткий кинжал и прихватил отполированную эбеновую трость-шпагу с тяжелым серебряным набалдашником.

Было прохладно, и на землю опустился туман. Его сапоги издавали негромкие хрустящие звуки на гравийной дорожке, когда он шел к боковой стороне дома, контрастирующие со стрекотанием сверчков. Он сошел с тропинки на траву, направляясь к тщательно распланированным рядам идеально подстриженной изгороди, высотою в восемь футов и толщиной в четыре. Не было никаких признаков присутствия других людей, кроме его самого.

Ему пришло в голову, что обстановка идеально подходит для западни. Во мраке, в окружении высокой изгороди, было практически невозможно что-нибудь увидеть. Финн обладал хорошим ночным зрением, но видимость была ограничена из-за темноты и тумана. Мысль о том, что где-то поблизости будет человек, обученный по крайней мере так же хорошо, как он, заставила его двигаться медленно и осторожно, когда он вошел в лабиринт. Лукас показал ему, каким образом расположение урн указывало, какой поворот сделать. Скамьи располагались таким образом, чтобы урны можно было видеть только с правильного направления, так как иначе они были бы скрыты скамьями. Очевидно, Мангуст тоже знал этот трюк, иначе зачем было выбирать для встречи лабиринт?

Двигаясь незаметно, Финн добрался до травяной площадки в центре лабиринта. Он мог различить призрачные белые скамейки, расположенные по периметру площадки, и ничего больше. Хотел бы он, чтобы ему выдали очки ночного видения, но тот факт, что у него не было такого снаряжения, не означал, что Мангуст будет в равной степени в невыгодном положении. Тем не менее, ничего не оставалось, как сесть на скамейку и ждать, пока Мангуст сделает свой ход. Финн нервно сидел в темноте, слушая стрекотание сверчков. Чуть позже часа ночи он уловил едва слышимый звук движения, и затем знакомый голос позвал: «Дилейни?»

– Прямо здесь, – сказал он. – В чем дело, не можешь меня видеть?

Раздался смешок, который, казалось, прозвучал с расстояния в несколько ярдов, но Финн не мог точно определить направление или дистанцию.

– Хорошая попытка, Дилейни, но я знаю, что тебя не снабдили очками ночного видения. Единственное, что они тебе выдали, – кольцо для инъекций, что показывает, насколько они параноидальны.

– Где ты?

– Рядом, – ответил Мангуст. И снова хихикнул. – А где Прист? Я не видел его на вечеринке.

– Он недалеко, – соврал Финн. – Я тебя тоже не видел. Но из-за того, что ты постоянно меняешь свою внешность, я бы все равно тебя не узнал. Какое лицо у тебя сейчас? При нашей последней встрече оно было слегка переделано.

Короткая пауза подтвердила Финну, что он заработал очко, упомянув пытки, которые изуродовали Мангуста.

– Ну, мы оба выглядим немного по-другому в эти дни, не так ли? – сказал Мангуст.

Финн понял, что он двигался, пока говорил. Он был прямо за центром лабиринта, на одной из дорожек между изгородями. Финн тихо двинулся в направлении его голоса.

– Я вижу, вы прихватили с собой де ла Круа, – продолжил Мангуст. – О, да, правда сейчас она рядовой Кросс, не так ли? Все это напоминает встречу выпускников, все мы снова вместе.

– Наверно, это кисмет, – произнес Финн. – После того, как ты провалил свое последнее задание, я думал, что они никогда больше не подпустят тебя к полевым миссиям. Но вот ты здесь. Какой сюрприз.

Финн свернул на другую дорожку, напрягая глаза, чтобы пронзить взглядом туман и темноту.

– Я слышал, что тебя усадили за стол. Похоже, даже с этим тебе повезло.

– Я не должен был стать прославленным клерком, Дилейни, – сказал Мангуст с металлом в голосе. – Усадить меня за монитор было преступной тратой таланта и способностей.

– Твой талант и способности чуть не прикончили тебя в прошлый раз, – сказал Финн, приближаясь. – Если бы не мы, Эдриан Тейлор устроил бы тебе вивисекцию.

– Возможно, – сказал Мангуст. – Кто может сказать, как все могло обернуться без вашего вмешательства? Возможно, вы спасли мне жизнь, в этом случае я должен быть благодарен, но вы также разрушили мою карьеру. Я понимаю, что это не связанные события, но почему-то мне так кажется. Вы уж простите меня, если я не выгляжу слишком благодарным.

– Почему бы нам не прекратить эту детскую игру, Мангуст? – сказал Финн. – Выйди и покажись.

– Боюсь, я пока не совсем готов к этому, – сказал Мангуст. – Видишь ли, у нас нет реальных оснований для доверия в наших отношениях. Я знаю, что ты послал Приста встретиться с Фицроем. Я только что оттуда. Они меня, конечно, не видели, зато я их видел. Забавно, что я действительно был вашим связным. Мы могли бы работать вместе, если бы вы так решили, но Фицрой, очевидно, проверит меня. По правде говоря, я ожидал этого. Тем не менее, он выполнил свою задачу. Это не имеет значения. Единственное, чего вы добились, это добавили в игру больше специй.

Медленно, бесшумно Финн достал шпагу из трости. Голос Мангуста звучал очень близко, с противоположной стороны изгороди, отделенный от него четырьмя футами кустарника.

– В оценке было так скучно, – сказал Мангуст. – Для меня это был тупик. Не было никаких вызовов. Таким образом…

Финн вонзил шпагу глубоко в изгородь, потянувшись за нею на всю длину руки. Он услышал, как Мангуст сделал резкий вдох.

– Очень хорошо, Дилейни! Но недостаточно хорошо.

Финн услышал звук убегающих шагов. Матерясь, он вытащил шпагу из изгороди и быстро побежал, прижимая руку к изгороди, чтобы не пропустить следующий проход в кустах. Достигнув его, он бросился вперед, быстро повернул направо и побежал за Мангустом, держа шпагу перед собой. Мангуст бежал к выходу, и был только один способ выбраться из лабиринта, за которым находилось несколько сотен ярдов открытой территории.

Финн выбежал к скамейке, заметил расположение урны и свернул налево. Правый поворот, затем левый… и он оказался в тупике, врезавшись прямо в блокирующую путь лиственную стену. Ошарашенный, он на мгновение пришел в замешательство, пока не понял, что Мангуст, должно быть, переставил урны, когда шел по лабиринту вслед за ним. Он побежал обратно тем же путем, что и пришел, на этот раз по «неправильному» пути. И снова оказался в тупике.

– Сукин сын! – выругался он.

Мангуст передвинул только некоторые урны. Но какие из них? Ему потребовалось почти полчаса, чтобы найти выход. К тому времени Мангуста и след простыл. Финн стоял у входа в лабиринт, тяжело дыша. Кроме звуков сверчков и собственного тяжелого дыхания, он ничего не слышал.

На землю лег густой туман. Он взялся за кончик клинка. Тот был мокрым от крови.