В клетке воняло засохшей кровью. Поражением и страхом. Из-за густого запаха лотосного дыма и тяжелой вони человеческих отходов у Кина слезились глаза, а бурление и треньканье капитула наверху отдавалось в измученном теле. Из-за наручников у него нарушилось кровообращение, и он попытался размять онемевшие пальцы. Пот обжигал глаза, дым обжигал легкие. Он сидел, опустив голову, и ждал в ноющей темноте.

Он сидел в одной из сотен похожих друг на друга клеток – ряды их железных прутьев перегораживали огромное, погруженное во мрак помещение. Стена у него за спиной была грязно-желтой, влажная от конденсата в углах, склизкая и теплая на ощупь. Совсем недавно камеры капитула ломились от тел – стариков и инвалидов, женщин и детей со светлой кожей, большими круглыми глазами, светлыми, рыжими и каштановыми волосами. Все они ждали своей очереди, чтобы покорно дотащиться до кипящих чанов иночи и встретить там свой конец. Но теперь клетки опустели – одна, другая, третья. Мерцающий галогеновый свет освещал голые, покрытые конденсатом камни.

Он закрыл глаза, постарался сконцентрироваться, ощутил пустоту внутри себя, которую он испытывал в мастерской, томясь в долгой тишине под металлической оболочкой. Он чувствовал, как по разъемам, торчащим из его тела, стекает пот, как натягиваются под плотью провода. Он попытался заглушить полузабытое эхо мехабака в голове, вонь дыма и дерьма, чтобы вспомнить, почему он здесь оказался. Почему выбрал этот путь.

Он подумал о девушке, почувствовал свинцовые крылья бабочек в животе, биение сердца в груди. Он представил, как она стоит на веревочном мосту в деревне Йиши, ее силуэт на фоне вековых деревьев, когда луна восходит на свой небесный трон. Представил, как ветер ласкает пальцами ее волосы.

Он вспомнил поцелуй в темноте, окутанной ароматом глицинии – он всё еще чувствовал ее тело, прижавшееся к нему, мягкое, настойчивое прикосновение ее губ к его губам. Он вспомнил, как она выглядела, как плакала во мраке, и в глазах у нее отражался лунный свет. Он вспомнил вкус ее слез. И вздохнул, убитый горем.

Вина узлом затянулась у него в животе и задавила всех бабочек, одну за другой.

Кин почувствовал его еще до того, как услышал, – это было скорее отсутствие, чем присутствие; запах мертвых цветов или пустота в отражении эха. Он открыл глаза и увидел силуэт, притаившийся у выступа галогенового фонаря, безмятежный, как лунатик. Маленький и стройный, с загорелой кожей, бритой головой и в свободной темной одежде. Гладкие черные фильтры механического респиратора, бездонные глаза, испещренные капиллярами так сильно, что белок вокруг радужной оболочки был красным. Руки сцеплены, длинные умелые пальцы переплелись, как у кающегося грешника перед святыней. Если бы не плавные движения его груди вверх и вниз, не дым чи, вырывающийся из-под маски с каждым выдохом, Кин подумал бы, что это статуя.

Его голос прозвучал мягко, как колыбельная, как металлический шепот за респиратором.

– Знаешь, как меня зовут?

– Нет, – ответил Кин.

– Знаешь, кто я?

– Конечно, Инквизитор.

И они начали говорить.