Изо всех сил она боролась, чтобы вернуться к реальности, но это было очень трудно. Она поднималась вверх, к свету, к яви, пыталась удержаться на плаву, а тело и голова пульсировали от боли.

Вынырнув из мутной черноты, Юкико разлепила глаза и увидела размытый силуэт Петра, смотревшего на нее сверху вниз, и молнию, попавшую в ловушку его слепого глаза. Он сидел рядом, на холодном стекле, убирал волосы с ее лица и бормотал что-то на своем языке. Он перевязал ей руки и голову, подложил для удобства ранец и укрыл своей большой волчьей шкурой, чтобы защитить от ветра. Юкико понятия не имела, сколько времени она провела в небытие.

– Забота, – сказал он. – Голова.

Юкико медленно села, схватившись за живот. Болело всё, и капли дождя, падавшие на кожу, казались выстрелами из железомёта. Она не могла припомнить, чтобы ей когда-то было так больно.

– Спас…

При этих словах у нее перехватило горло. Морщась и глубоко дыша, она попыталась заговорить снова.

– Спасибо, что помогли нам, Пётр.

– Говорил тебе. – Он гордо кивнул. – Обещал.

Юкико проползла по залитому кровью камню, прислонилась к Буруу и пробежала пальцами по перьям у основания его черепа. Он зашевелился, веки задрожали, зрачки были так расширены, что радужка почти утонула в черноте.

Юкико медленно повернулась к Петру, опасаясь, что голова может свалиться с плеч. Бог грома стучал в свои барабаны, и дрожь, зарождаясь в висках, раскатывалась по спине.

– Обещал? Кто?

– Заключенный, – ответил он.

Она сморгнула дождь и нахмурилась.

– Те, кто держал вас в плену? Кицунэ? Самураи?

– Нет, нет. – Пётр раздраженно вздохнул. – Не я заключенный. Наши держали заключенного. Там. – Он показал в сторону молниевой фермы, и его здоровый глаз загорелся, когда он вспомнил слово. – Гильдия! – Он щелкнул пальцами. – Гильдия!

– Гильдиец? – Юкико вспомнила разрушенные корабли Гильдии на скалах на краю Острова Бритвы, расплющенную латунь на броне Кати. – Гильдиец, который разбился здесь?

– Да, да. – Пётр кивнул. – Починить меня. Сделать нога. Ходить. – Он указал на механическую скобу на своей ноге, слепой глаз в изуродованной глазнице. – Он пленник для нас. Моя авария, падает. Нога смять. Лицо, да? Он починить меня. Спасать жизнь. Научить меня шимански. Пётр друг, да? Друг. – Он вздохнул. – Я обещал, если Зрячные возьмут его.

– Что обещал?

Гайдзин вытащил из пальто потертый кожаный бумажник, согнулся, чтобы защитить его от дождя, и извлек сложенный лист.

– Возвращаю. – Пётр прикоснулся к груди, потом – к бумаге. – Возвращаю назад, Шима. Он спасать меня, жизнь. Хороший человек. Был хороший.

Истрепанная, слегка заплесневелая бумага была покрыта тонкими черными кандзи. Она поняла, что это письмо. Письмо гильдийца, который спас Петра. Юкико просмотрела текст, изо всех сил пытаясь сосредоточиться, и на нее накатила тяжелая свинцово-серая тоска.

Юкико закончила читать и еще долго смотрела на страницу, позволяя словам впитаться. Значит, всё это было правдой. История Аянэ о скрытой фракции в Гильдии. Армия повстанцев, которая, подобно Кагэ, предана своему делу, действительно пытается поставить Гильдию на колени.

А она думала, что Аянэ лгунья. Шпион.

Так же, как и гайдзины думали о Юкико.

– Да умрут змеи? – прошептала она.

– Мне надо выбираться отсюда. – Она осторожно сложила лист бумаги и приложила руку к пульсирующему лбу. – Мне пора возвращаться.

– Назад Шима? – Пётр взял письмо, со странным благоговением вернул в кожаный бумажник. – Найти любовь Такео? Найти Мисаки-сан?

– Хай, – кивнула она. – Я найду ее.

Гайдзин передал ей в руки кожаный бумажник.

– Держать, – сказал он. – Ты брать.

– Да.

– Ты обещать.

Юкико улыбнулась.

– Я обещаю.

Буруу проснулся под сладким прохладным дождем. Сначала, на какое-то искрой мелькнувшее мгновение, он не понял, где находится. Просто прислушался к гулу шторма, ощутил танец электричества на шкуре, вспоминая дни, когда не было ничего, кроме этого: свобода черных туч, раскатистый гром и рев ветра под крыльями.

Его крыльями.

Металл скрипнул, когда он поднялся на ноги, в нос ударило зловоние убийства, болели раны от когтей и клюва на теле. А потом он почувствовал тепло в своем разуме – целый поток фонтанирующего тепла, и ее руки, обвившиеся вокруг шеи, и ее лицо, прижавшееся к его щеке. Она обняла его так сильно, что задрожала сама.

Он моргнул и прижался к ней носом.

Он улыбнулся ей мысленно.

Она долго обнимала его, ничего не говоря. Потом отпустила и протянула руку к джутовому мешку, всё еще привязанному к его спине, изорванному, в пятнах крови. Большинство ранцев потерялись где-то в хаосе последних нескольких дней – во время нападения, крушения или кровавой драки здесь, на битом черном стекле. Остался только один. Буруу почувствовал, как она боится, как дрожат ее пальцы. Она заглянула внутрь, без надежды, но всё-таки немного надеясь. А потом ее пальцы сомкнулись и вынули его – это чудо в ножнах из лакированного дерева. Форма, которую Юкико знала как свое лицо. Подарок на ее девятый день рождения.

– Мой танто, – выдохнула она.

Она почти потеряла его. Да и сама чуть не потерялась. В ненависти. В ярости.

Она подошла к краю острова и встала на ветру, рядом с Буруу. Они смотрели на бушующий океан. В правой руке Юкико держала клинок – подарок отца после смерти ее брата. Подарок человека, который отдал всего себя, чтобы защитить ее. Человека, которого она даже не оплакала – настолько тяжелой была эта утрата. В левой руке у нее был меч, обнаженный, сверкающий, который вручил ей Даичи с призывом лелеять ее гнев, наполнить яростью пустоту после смерти отца. Вокруг бушевала буря, но Юкико стояла неподвижно, как камень. Буруу чувствовал вьющихся у оскаленного берега под черной водой морских драконов, которые смотрели на нее глазами, мерцающими среди дыхания волн.

Он сопереживал ее чувству. Ощущал тяжесть всего этого. Реальности, лежавшей перед ней, осознания, кем она стала и кем была. Горя, которым она никогда и ни с кем не делилась, позволяя ему чернеть и гноиться, будто раку, пожирающему сердце Шимы. И ненависти. Юкико цеплялась за нее, думая, что это сделает ее сильной. Что этого хватит. Что больше ей ничего не нужно.

Она подняла катану вверх и с силой низвергла ее в воду, избавляя себя от гнева, который Даичи назвал даром. Сине-белая молния поцеловала небеса над головой, гром заставил Юкико замереть неподвижным силуэтом с клинком, поднятым над головой. Она глубоко вдохнула, задержала дыхание на мгновение длиною в жизнь, наполненное завыванием одиноких ветров, наконец опустила руку и снова посмотрела на клинки. Привязав ножны к оби, она вложила в него меч, а рядом повесила танто. Не стоит выбирать между ними. Пусть будут вместе. Свет и тьма. Вода и огонь. Любовь и ненависть.

Вместе.

А потом она повернулась, обняла Буруу за шею и зарыдала, громко, отчаянно, стараясь выплеснуть горе и омыть душу. Она плакала до тех пор, пока тело не перестало сотрясаться, пока в груди не перестало жечь, пока не выплакала все слезы. И внутри не осталось ничего, кроме старой раны, которая наконец начала покрываться коркой, и воспоминаний о том, кто поднимал ее на руки посреди колышущегося бамбукового леса. О губах, прижимавшихся к ее щеке. Об усах, щекочущих подбородок.

– Я буду с тобой, – сказал он. – Обещаю.

И это воспоминание наконец заставило ее улыбнуться.

Буруу смотрел, как Юкико и гайдзин обыскивают чрево металлической стрекозы, пока не нашли тяжелый ящик цвета умирающей листвы. Мужчина торжествующе вскрикнул и заулыбался, как дурачок. Юкико открыла его и обнаружила кучу разнообразных гаечных ключей в смазке и резаков – всё, что требовалось для ремонта странного кривобокого аппарата на случай крушения.

Буруу сидел и зализывал свои раны, а Юкико и гайдзин пытались, как могли, подлатать его металлические крылья, соединяя клепками порванные ремни, сгибая и выпрямляя радужный каркас, разглаживая смятые перья и прижимая их железными болтами. И хотя после завершения всех работ изобретение Кина почти лишилось изящества, на нем было можно лететь. Буруу взмахнул крыльями, почувствовал, как поднимается вверх, скрипя и скрежеща, и понял, что им, возможно, удастся вернуться в Шиму.

К ожидавшей их войне.

Он нырнул с мыса и взмыл над волнами, и рев шторма под его крыльями звучал любовным шепотом в ушах. За горизонтом вставало солнце, приветствуя новый день, а на берегу стояла Юкико и торжествующе кричала, подняв руки вверх. Улыбка на ее лице казалась ему широкой и яркой, как летнее небо.

Вопли Юкико, наконец, вернули в сознание самку. Она с трудом поднялась на ноги, отряхнулась, избавляясь от пропитавшей ее тяжелой дождевой влаги, раскрыла широким веером крылья. В глазах у нее всё еще стоял туман из-за пережитого шока. В лучах солнца белоснежный мех заалел, и она повернулась к слабому теплу, ветер ласкал перья на шее, мех на боках, а черные полосы смотрелись как тучи на закатном небе.

Она была великолепна, как он и помнил.

Юкико коснулась Буруу, протянув руку и сосредоточенно прищурив глаза, и в своем сознании объединила его и самку в Кеннинге. Он чувствовал защитную стену, которую возвела Юкико, по ее поверхности потрескивала боль и, просачиваясь внутрь, заставляла ее вздрагивать. Но, несмотря на это, он всё же чувствовал тепло и покой, такие умиротворяющие, будто он снова оказался дома.

Юкико ласково, как мать, заговорила с самкой.

Самка смотрела на него через пропасть между прошлым и настоящим, взмахивая хвостом, сузив глаза и раздирая когтями сланец. Он чувствовал ее в пространстве, которое Юкико создала в Кеннинге – горькое, рваное тепло в углу теплой комнаты. Он заговорил, и она повернулась к нему, и звук его мыслей эхом разнесся по стенам.

Она моргнула и не ответила. Юкико с изумлением переводила взгляд с одного на другую. Ветер трепал ее мокрые волосы, широкой лентой липнущие к лицу.

Самка фыркнула.

Он чувствовал, как огнем разгорается любопытство Юкико. Но желание вернуться в Шиму горело еще ярче. Ей хотелось знать, можно ли еще успеть остановить свадьбу Хиро, вернуться к людям, которые надеялись на нее, – буря ждала, когда она призовет ее к себе.

Юкико моргнула и наклонила голову набок.

Кайя посмотрела на Буруу с презрением, её мех блестел, как свежий зимний снег.

Внутри него холодной пощечиной забрезжило понимание, осознание было таким ярким, что он удивился, как не заметил этого раньше.

Теперь всё встало на свои места…

Тошнота Юкико по утрам, на восходе солнца. Ее постоянно меняющееся настроение, как песок на продуваемом ветрами пляже. Тепло и свет мира растут у нее внутри, вместе с силой, и она не может отгородиться от них. Мощь ее Кеннинга увеличилась почти вдвое за последние несколько месяцев.

Юкико посмотрела на него, в глазах светилась неуверенность.

Нет, не вдвое.

Втрое.

Буруу вздохнул под вой бури над головой, и в бездонной тьме ее глаз отразилась вспышка молнии. Девушка, которую он любил больше всего на свете. Девушка, ради которой он готов на всё, чтобы защитить, чтобы избавить ее хоть на секунду от боли.

Но этого он не мог скрывать.

Этот вздох исходил из глубины его сердца.

Она уставилась на него, разинув рот, руки медленно потянулись к животу.

Он кивнул.

Юкико упала на колени и, ни на кого не глядя, схватилась за живот. Гайдзин опустился рядом с ней и спросил, здорова ли она. Она была мертвецки бледной – глаза широко раскрыты, пальцы вцепились в черное стекло, будто целый мир содрогнулся у нее под ногами.

Что, по мнению Буруу, было вполне реально.

Он посмотрел на острова вокруг, на ржавый медный шпиль, окровавленный труп кочевника с содранной кожей и на гайдзина, растерзанного на куски, – корм для червей. Это место было так далеко от Края вечных бурь. Здесь копошились обезьяньи дети, как блохи на собачонке. Путь до островов, которые арашиторы называли домом, был очень долгим. Зачем она вообще здесь? Почему она не…

Она шагнула вперед, рыча, и шерсть на загривке стала дыбом.

Он посмотрел на ошеломленную новостью Юкико, которая раскинулась на камнях, прижимая пальцы к животу, разинув рот и жадно хватая воздух.

Кайя зарычала, когда он приблизился к ней.

Он почувствовал страшную скорбь в Кеннинге, текущую слишком глубокой рекой, и Кайя не могла всё это скрыть.

Он кивнул Юкико.

Кайя посмотрела на девушку, и в ее глазах мелькнуло что-то похожее на жалость. Бились о скалы волны, рев и шипение прибоя переплетались с песнью барабанов их отца. Она взглянула на поле разыгравшейся битвы, вдохнула запах соли, ржавчины и крови.

Она вскинула голову, с ее перьев полетели брызги, а в глазах блуждали призраки. Они уставились друг на друга, а солнце тем временем поднималось всё выше – мутным пятном света за облаками, которые катились по небу на востоке. Рассвет был лишь немногим светлее ночи. Будто Аматэрасу и не думала просыпаться.

И всё же солнце взошло, как всходило каждый день до этого и будет всходить каждый день. И время от времени, когда облака перемещались по небу на востоке, луч света пронизывал серый горизонт, на мгновение озаряя всё вокруг. И в этот короткий миг капли падающего дождя превращались в тысячи бриллиантов, сверкающих, как давно забытые звезды. Свет бежал по краю островов, скользил поцелуем по красному океану, танцевал, словно пламя, на краях бритв, пока Фудзин пел песню ветра. Даже здесь. Даже сейчас.

Даже в самый темный день мир мог быть прекрасным. Хотя бы мгновение.

Буруу почувствовал маленьких внутри Юкико – две крошечные искры жизни, бесформенные и яркие, переплетенные с ее собственным теплом. Они пульсировали, пока еще слишком аморфные, чтобы испытывать полноценный страх, но вполне реальные, чтобы чувствовать шок и скорбь своей матери через Кеннинг. И на него тоже излился ужас – за них, за ту, в чьем чреве они находились, за бьющееся, истекающее кровью сердце его мира.

Он знал, что Кайя тоже чувствует их.

Кайя издала горловой рык, забила хвостом из стороны в сторону.

Буруу склонил голову, глубоко вздохнул, ощутив вкус поражения на языке. Он ничего не мог поделать. И сказать ему было нечего. Он чувствовал боль в сердце Кайи. Боль, которая привела ее к этому оскаленному берегу. Ее скорбь была огромной, бескрайней. Скорбь по ее малышам. Драгоценным. Любимым.

Ушедшим.

Но оставшимся с ней навсегда.

Кайя подошла к Юкико и склонилась перед ней. Девушка подняла взгляд – опухшие губы дрожали, испуганные глаза почернели. Прошла вечность, выла буря, ревел ветер, лил дождь. Наконец грозовая тигрица наклонилась ближе, прижалась головой к животу Юкико и прислушалась.

Из-за туч выскользнуло солнце.

Лишь на миг.

И падающие капли дождя вспыхнули сверкающими бриллиантами.