Металлическая стрекоза летела почти с такой же грацией, как и настоящая. Она не взмахивала, а скорее вертела крыльями, точнее, тремя пропеллерами, прикрепленными к аппарату и образующими вершины треугольника под углом 45 градусов. Оболочка из темного металла, покрытого коркой окисления, блестела от дождя. Судно выглядело несколько кособоким. По его частям прошлись сваркой несколько раз в попытке собрать конструкцию воедино. И вообще казалось, что оно летит не благодаря техническому мастерству, а вопреки ему. Кабину накрывали два стеклянных купола, напоминающие глаза. Двигатели издавали лязг и рычание, как волк, пасть которого набита железными болтами.

Пропеллеры застучали совсем близко, и аппарат начал снижаться, теперь больше напоминая толстого, покачивающегося шмеля, чем стрекозу. Пилоты стучали по консолям, изо всех сил пытаясь удержать судно на штормовом ветру. Наконец аппарат приземлился, скособочившись еще больше. По ветровым стеклам текли потоки дождя, а ветер пытался сорвать оболочку.

Юкико с черно-синим лицом откинулась на выступ, едва удерживая себя в сознании. Она видела, как Ильич разрезал кожу молодого арашиторы от горла до живота и начал сдирать ее – крови было так много, что она чувствовала привкус металла, когда дышала. Периодически Юкико делала слабые попытки проникнуть в сознание Буруу, но молниемёт Ильича поверг его в глубокий сон – гораздо глубже, чем черносон. В воде вокруг них извивались гладкие тела рептилий, но драконы могли бы помочь только в том случае, если бы у них выросли лапы. Она чувствовала самку грозового тигра, которая кружила над головой, как птица-падальщик над полем битвы.

Юкико потянулась к арашиторе в небе, несмотря на взрывы боли в голове и хлынувшую из носа кровь.

В голове мелькнул мысленный ответ.

Юкико закрыла глаза, продолжая поддерживать связь, несмотря на оглушительную громкость и боль.

С горьким проклятием Юкико прервала контакт и изо всех сил оттолкнула самку. Она сжала кулаки и попыталась высвободить руки из оков. Глаза опухли и превратились в щелки, по подбородку потекла кровавая слюна. Но Кеннинг по-прежнему ревел внутри нее, усиливая мучительную боль от избиения. Поэтому ей осталось только страдать – остальное потеряло всякий смысл.

Она могла убить Ильича. Теперь она это знала. Она чувствовала, как нарастает в ней смертоносная мощь, которая была гораздо сильнее, чем когда они с отцом уничтожили Йоритомо. Но что делать с остальными? Сможет ли она убить их всех?

Брюхо металлической стрекозы распахнулось, извергнув из люка с полдюжины гайдзинов в красных куртках, темных мехах и с бронзовыми значками. Впереди шел Данил с ее катаной на поясе. За ним с разъяренным видом следовал Пётр с окровавленной повязкой на голове. Он нахмурился, заметив Юкико, и захромал через остров к ней.

Данил и другой гайдзин подошли к Ильичу, на их лицах застыло изумление. Весь в крови, юноша размахивал ножом, указывая на зарезанного арашитору у его ног. Несколько молодых гайдзинов хлопали его по спине. Все одобряюще смеялись, будто он сделал нечто выдающееся, а не совершил злодеяние. Даже Данил скупо улыбнулся и протянул руку, которую Ильич с большим энтузиазмом пожал.

Пётр опустился рядом с ней на колени, оглядел ее. Голова у Юкико раскалывалась – она видела трех темноволосых гайдзинов, плавающих в мареве перед ее глазами.

Боль ослепляла, в черепе грохотали кувалды.

– Не двигайся, – его голос звучал будто из-под воды. – Голова. Голова.

Он обернул ей лоб чем-то толстым и мягким. Она попыталась дотянуться до связанных рук, но запястья были натерты и болели, а волдыри на ладонях лопнули и кровоточили. Юкико заставила себя открыть глаза и уставилась на гайдзинов. А вокруг завывал шторм.

– Глупая девочка. – Он покачал головой. – Глупая.

– Иди к черту, – выплюнула Юкико.

Он потянулся к ее лицу, и она медленно отодвинулас, упираясь ногами.

– Тронешь меня, и я превращу твой мозг в суп, круглоглазый.

– А? – Он приподнял бровь. – Помогать. Я помогу.

– Поможешь? Ты хотел меня изнасиловать, сволочь! Не трогай меня, скотина!

Пётр в ужасе уставился на нее.

– Изнасиловать? Пытаюсь помочь тебе, девочка.

Он оглянулся через плечо на гайдзинов, собравшихся возле добычи Ильича, и понизил голос до яростного шепота:

– Глупая! Я предупреждаю! Я говорю! Сказал тебе идти со мной. Используют для тела! – Пётр указал на арашитору, распластанного на камнях, и провел руками по плечам и груди. – Используют тебя. Тело грифона! Грифон!

– Арашитора…

– Да! Тело Арашиторы.

– Ты… – Слова застряли в горле Юкико. – Ты пытался предупредить меня…

– Теперь уже слишком поздно. – Он покачал головой. – Слишком поздно. Одежда для тела. Великая сила. Большая награда для Ильича. Большая награда.

– И зачем бы тебе меня предупреждать? – Юкико прищурилась. – Зачем помогать?

– Обещание другу.

– Какой друг?

– Пётр!

Услышав голос Данила, покрытый шрамами гайдзин дернулся и замер. Затем оглянулся через плечо и издал вопросительный звук. Предводитель круглоглазых рявкнул приказ и поманил его широкой рукой.

Пётр помог Юкико встать, но ноги отказывались держать ее, а голова сильно кружилась, звеня тысячью железных колоколов из-за пинков Ильича. Пётр подвел ее к остальным, которые стояли в луже разбавленной водой крови вокруг Буруу и разговаривали о чем-то грубыми голосами. От трупа Скраая шел тошнотворный дух: прогорклая смесь из запахов внутренностей и экскрементов, желчи и меди. Юкико смотрела на этих мужчин с разливающейся в груди ненавистью, горькой ненавистью, от которой она могла задохнуться. Их восемь.

Она посмотрела на тело своего друга на камнях, нащупав его в темноте.

Казалось, гайдзины спорил о крыльях Буруу. Двое из младших пинали покореженные конструкции у него на спине, дергали ремни, крепившие хитроумное изобретение к шестерням. Данил заговорил с Петром грохочущим баритоном, показывая рукой на арашитору. В черном небе сверкнула молния, снова усилился ливень, падая непроглядной стеной. Над океаном дождь звучал как постоянное катившееся по волнам шипение.

– Данил спрашивает, что случилось с этим. – Голос Петра звучал резко, но в единственном голубом глазу была жалость. – Калека? – Он указал на свою ногу с металлической скобой. – Калека?

– И что, если калека? – сказала она.

– С калеки не надевают. – Гайдзин покачал головой. – Нет силы. Нет награды.

Сердце у нее екнуло, и мелькнул проблеск надежды. Она кивнула Данилу.

– Он калека.

Данил стиснул зубы и выплюнул злобное ругательство. Махнув рукой младшему гайдзину, он приказал бледному черноволосому парню выйти вперед. Тот был широкоплеч, с челюстью размером с кирпичный дом, заросшей черной щетиной, и глазами из голубого стекла. Он вытащил из-за пояса длинный топор с двойным клинком.

– Что вы делаете?

Глаза Юкико расширились от недоверия. Пётр потащил ее в сторону.

– Нет! Зачем вам его убивать? Прекратите! Прекратите! Стоп!

– Как жаль, – сказал Данил, наблюдая, как солдат поднимает клинок над головой.

– НЕТ! НЕТ!

Юкико потянулась к Петру и обрушилась на его разум всем своим телом. Круглоглазый выпустил ее из рук, упал на землю, потеряв сознание и онемев, из носа и ушей хлынула кровь. Повернувшись к палачу с топором, она вцепилась в его разум двумя руками и изо всех сил сжала и начала рвать, как волк рвет кусок мяса. Гайдзин издал странный сдавленный звук и пошатнулся, словно его ударили. Он выронил топор и схватился за виски. Она закричала, оскалив зубы, когда почувствовала, как поднимается внутри нее мощь – жаром падающей звезды, ревом тысячи ураганов. Гайдзин рухнул на камень, и у него тоже хлынула кровь из ушей, носа и глаз.

Она налетела на третьего, врезавшись ему в череп вместе со всем, что было внутри нее. Голова у него закружилась, будто она сломала ему шею. Данил с ревом схватил ее за волосы и оттащил назад. Юкико кричала, ругалась, пинала и плевалась, царапалась, кусалась и лупила кулаками – рот разинут, глаза закатились. Ее охватило безумие, а ярость была такой, что душила и сметала всё на своем пути, оставляя за собой пустоту. Юкико превратилась в пылающее орущее существо. Она дергалась в руках Данила, вырывалась из его хватки, оставляя пучки волос у него в кулаке, и тянулась, чтобы раздавить его разум, как яичную скорлупу.

Он нанес ей удар в челюсть, и она отлетела в сторону, а боль в основании черепа разгорелась с новой силой. А затем с почти небрежной жестокостью он размахнулся и двинул ее кулаком в живот.

Ужасно. Мокро. Будто взрыв.

Где-то в глубине ее разума раздался крик – голос, похожий на ее. Яркая вспышка в ее голове – и весь мир на мгновение замер.

Она чувствовала это. Всё это. Вокруг собрались мужчины, каждый представлял собой спутанную нить толщиной в тысячу узлов – сложно было даже просто смотреть. У ее ног лежал Буруу, форму которого она знала не хуже собственной; едва слышный импульс всё еще пытался пробиться сквозь сознание, мерцая оттенками украденной молнии. Оболочка Скраая – лишь тень тепла, сохраняющегося в костях, а всё, чем он был, уже ускользнуло в эфир. Драконы в рычащем океане вокруг, покачивающиеся вместе с течением, холодные, как темные морские глубины. Высоко наверху, в облаке запаха крови, кружит самка, осознавая, что она так и не помогла своим собратьям по роду. Это чувство ярко горело в ее разуме, и его омрачал гнев, рожденный глубокой скорбью, – ей приносили боль собственные воспоминания.

Воспоминания о том, что она потеряла.

О том, что у нее отняли.

А в животе Юкико – там, куда врезался кулак – была только боль.

Она упала на колени, задыхаясь, крики в ушах становились всё громче, она слушала пульс мира и понимала: что-то идет не так, абсолютно неправильно.

Данил толкнул ее сапогом в грудь. Она упала навзничь, свернулась клубочком, приняв позу крохотного зародыша, укрывшегося от ревущего шторма. Кровь текла из ушей, из носа, заливала алым глаза. Юкико потянулась связанными руками к Буруу, ощупывая блестящее черное стекло, чтобы найти его когти, кончиками пальцев. Данил достал Йофун из-за пояса, меч серебристо блеснул и лязгнул булатной сталью, на которой сверкали морские брызги. По лезвию стекали дождевые капли.

Гайдзин поднял клинок над головой и нацелился ей на горло.

Меч начал падать.

И тут с неба налетела белая фигура.

С криком ярости, грохотом грома и треском молний – словно буря вырвалась на волю.

Данил посмотрел вверх, и у него отвисла челюсть. А потом его просто не стало. Светлое пятно, удар, звук раскалывающихся костей. Катана закружилась в воздухе – круг, еще один – и громко зазвенела, когда упала и ударилась о камень рядом с головой Юкико.

Сверху неслись рвущие звуки.

Лил красный дождь.

Гайдзины ругались, уставившись в небо и выхватывая из-за поясов оружие, мечи и молниемёты. Она упала на них, как тень. Налетела сзади, молча, под рев шторма. Раздался мокрый хруст, крики боли, у одного отвалились ноги, второй окровавленной рукой держался за обрубок шеи, пока его тело падало назад и распластывалось на камнях. Но вдруг белоснежного меха коснулись сверкающие стрелы, и самка закричала от боли, взметнувшись в воздух. Пространство между ней и добычей стало бело-голубым от ярких дуг, вылетающих из пасти молниемётов.

Но маленькие обезьяньи дети со своими глупыми игрушками не знали, кто она такая. Она была дочерью грома, рожденной в Краю вечных бурь, и она купалась в сиянии сине-белых молний с тех пор, как впервые встала на крыло. В воздухе, без заземляющей почвы под лапами, поток, льющийся из их безделушек, казался ей охлаждающим душем, он восхитительно покалывал перья, окрашенные в кроваво-красный цвет. Когда она спикировала, люди закричали и попытались укрыться в своей кривобокой металлической стрекозе. И в ярости, опьяненная их кровью, она села на эту тонкую жестяную банку, вскрыла ее клювом, как спелый фрукт, и стала рвать их, орущих от страха и боли, на куски, одного за другим.

Но одного она упустила.

Ильич прижался к земле, когда она бросилась к убитому кочевнику, прижалась к его телу, омылась его кровью. Опьяненная своей яростью, она не заметила его – его запах потерялся в останках самца. И теперь он поднялся из-под окровавленных крыльев, дотянулся до вырванного у него молниемёта и выстрелил в нее залпом перегретого пара из летательного аппарата.

Ослепленная, она рухнула на землю и потеряла сознание, а от ее перьев повалил пар.

Ильич опустил молниемёт с израсходованным зарядом, бросил его на землю, и тот звякнул разбитыми стеклянными шарами. С шипением выплевывая проклятия, он вытащил из-за пояса мясницкий нож, все еще мокрый от крови арашиторы, и встал на колени за головой Юкико.

Она моргнула, глаза закатились, боль в животе затихла.

Он схватил ее за волосы и прижал нож к горлу, злобно ругаясь.

Но грудь его тихо, почти беззвучно пронзила катана – раздался глухой всхлип вдоха и едва слышный скрежет металла, который выходит из тела. Глаза Ильича широко распахнулись от боли. Клинок снова вонзился в грудь, на губах юноши вскипела кровь, через дыру между ребрами со свистом вылетал воздух, а изо рта вырывался мокрый кашель. И с булькающим всхлипом Ильич рухнул на камни, такой же мертвый, как и громовой тигр рядом с ним.

Петр стоял над ним, вращая белым слепым глазом, и вытирал окровавленный нос рукавом, сжимая обеими руками катану.

– Обещал, – прохрипел он. – Обещал.