Юкико забыла, каким прекрасным может быть мир.

Внизу высились горы, древние и неизменные, заставляя ее чувствовать себя бренным крошечным существом – искрой, вырвавшейся из сумеречного пламени и устремившейся в небо, но сгоревшей дотла. Деревья, окутанные в цвета алой крови и сияющего золота, сочной ржавчины и увядающей розы, стояли, словно танцоры в ожидании музыки осени. А потом в суете сбрасывали свои драгоценные одежды, засыпали обнаженными в объятиях зимы и ждали весны, которая будила их теплыми легкими поцелуями в самые нежные места.

Юкико положила голову на шею Буруу и посмотрела, как мир становится все меньше и меньше. Она закрылась от Кеннинга – только она и ветер в волосах, мир исчез за темными стеклами.

Йофун покоился у нее на спине, привязанный плетеным шнуром. Она обнаружила, что катана и танто бьются и царапаются друг о друга, угрожая испортить лак на ножнах. И, поскольку нож и меч составляют спорную пару, она засунула танто на дно одного из ранцев на Буруу с грустными мыслями об отце.

Саке закончился, воспоминания о холодном прощании с Кином больно застыли внутри. Она мысленно потянулась к Буруу, нахмурив брови, и чуть-чуть приоткрыла свой разум. В голове ослепляюще пыхнуло жаром, лес внизу запульсировал яркими вспышками – жизнями, которые она не чувствовала на таком расстоянии всего месяц назад.

Стиснув зубы, Юкико попыталась уговорить Кеннинг обратиться в легкую радужную оболочку перед восходом солнца. Она пыталась возвести вокруг себя стену, кирпичик за кирпичиком. Загнать этот жар в тупик. Оградить себя силой воли, чем-то более крепким, чем жалкое оцепенение после спиртного напитка. Вызвать в памяти образы из ее детства. Воспоминания и счастливые моменты – всё, что могло подстраховать, удержать ее, защитить от ада, ожидающего снаружи. Дыхание ее стало резким, прерывистым, головная боль усилилась.

Его голос был едва слышен, будто он стоял на вершине далекой горы и обращался к ней через пылающую красным пламенем долину.

Она зашипела от боли, вздрогнула и упала ему на плечи. Ее хватка дрогнула, когда его мысли врезались в череп, разбив созданную ею стену на осколки, всё тело ломило. Буруу заскулил, стараясь ровно удерживать крылья, чтобы она не свалилась в бездну. Из носа у нее закапала кровь. Яркая, блестящая, она растекалась по его перьям и ее щеке.

Она почувствовала, как он отстранился и снова зашептал по объединявшей их невидимой связи.

Она вытерла кровь из носа, оставив размазанное алое пятно на костяшках. Высморкалась и сплюнула соленую, ярко-красную слизь.

Громовой тигр кивнул.

Они поднялись еще выше, где по огненно-серому небу катились облака. Лучи солнца вспыхивали на стеклах очков, и этот свет почти ослеплял ее. Пульсация лесных существ отступала по мере того, как Юкико поднималась всё выше и выше. Остров уменьшался, а воздух становился разреженным и хрупким, и до самого горизонта простирался кроваво-красный океан.

Глядя на мир сверху, далеко-далеко на юге она видела, как горы Йиши плавно переходят в низкие предгорья. А что там, за ними? Поля кровавого лотоса. Везде. Всюду. Лето кончилось – красные одежды из цветов и бутонов сорвали, обнажив жалкое зеленое белье. Универсальный сорняк, который можно использовать для чего угодно. Доказательство существования богов. Так, по крайней мере, утверждала Гильдия. Но, прищурившись и глядя на бесконечные поля, колышущиеся от ядовитого ветра, Юкико видела лишь доказательство жадности своего народа.

Мертвая земля. Огромные дымящиеся участки, лишенные жизни из-за яда в корнях лотоса – заразы, разъедающей плоть Шимы. С высоты они видели, как ухудшилась ситуация, как сильно разрослась эта опухоль, убивающая почву. Гектары испепеленной земли, разорванной огромными трещинами, будто остров взрывается изнутри: сквозь иссеченную кору пробивается гной. А над ними плывут клочья темного тумана, кружась по краю запустения.

Юкико подумала, что Кин, возможно, прав. Пожалуй, они могли хоть что-нибудь сделать и спасти землю. Найти способ исправить нанесенный ущерб…

Буруу возник в ее мыслях нежно-мягким прикосновением, с кошачьей грацией, изо всех сил стараясь не причинить боль, которая, как он чувствовал, свернулась кольцом и была готова к броску. Юкико кивнула в сторону далеких полей на юге, которые смутно угадывались сквозь пелену смога.

Он кивнул.

И тут она почувствовала в нем грусть, намек на нечто, обычно скрытое в самых темных уголках его разума. С новой силой Кеннинга она увидела лишь проблеск, огромную тень, чудище, мелькнувшее под черными водами. И так же быстро исчезнувшее.

Он вздохнул.

К северу от дебрей Йиши медленно превращались в золото в тисках осени зубчатые пики и отроги горного хребта. Они пролетели над побережьем острова Сейдай, и вдали она увидела Шабишии: отвесные гранитные утесы вздымались, словно сломанные зубы великана из кровавого моря. Буря усилилась, грохотал гром, пробирая до самых костей. Наступила ночь, и они заснули. Руки Юкико обвились вокруг шеи Буруу, а громовой тигр впал в состояние транса – полубессознательное состояние, как у перелетных птиц, которые месяцы проводят только в компании с морем.

К утру они парили высоко над водой, а в тумане вырисовывался остров Шабишии. Под ними лежал океан, он уходил далеко к горизонту, где растворялся в небе. Никогда раньше она не видела ничего подобного – только черные нечистоты залива Киген. Но это море не было похоже на то, что изображали на старых картинах: ни цвета густой зелени леса, ни цвета нефрита Кицунэ, не говоря уже о цвете глаз юноши-самурая, улыбка которого наполняла ее живот порхающими бабочками. Оно было красным, как кровь, бурлящие волны отражали багровое небо над головой. Мысль о юноше с глазами цвета моря вновь наполнило ее сердце болью, и она постаралась отогнать ее от себя. Но вдруг осознала, как по-детски это было – влюбиться в человека, которого она даже не знала. Назвать оттенок его глаз цветом, которого она никогда не видела. Это было совсем недавно, но казалось, прошла целая вечность.

Она подумала о Кине. Глаза ее закрылись. Она вздохнула. Провела пальцами по губам, вспоминая о его поцелуе…

Постепенно они достигли комфортного равновесия для общения: Буруу сдерживался, чтобы его мысли не усиливали ее головную боль, но думал достаточно громко, чтобы она могла постоянно проверять свой контроль. Она всё еще возводила стену у себя голове, вставляла частички себя на свои места, как кирпичную кладку на зарождающихся валах, как дамбу, которая могла бы выдержать удар шума и жара Кеннинга. Но кладка часто не выдерживала, кирпичи трескались и раскалывались, слова Буруу резким визгом звучали в ее голове, затягивая петлю обратной связи, из носа текла кровь. Юкико чувствовала, что Кеннинг становится сильнее: в голове у нее накатывала волна, снова и снова разрушая тонкую стену ее защиты. И она так и не знала почему.

Сделав несчетное количество кругов над островом Шабишии, она наконец обнаружила место, где могли быть ответы на ее вопросы. На природном плато, глубоко врезанном в камень, из-за чего было трудно сказать, где начинается кирпичная кладка и где заканчивается работа природы, расположился целый комплекс древних зданий, укрытых отвесной скалой. Внешние стены его уходили в бушующее море. Широкие, плавно изогнутые крыши походили на обезглавленные пирамиды, поставленные одна на другую. Темный кирпич и черная плитка.

Монастырь Расписной Братии.

Ни света в тонких окнах, ни движения за высокими стенами. Здания сохранились нетронутыми, но обросли длинными виноградными лозами, которые пробивались сквозь кирпич одно пыльное десятилетие за другим. Над головой гремела буря, вспышки молний пронзали горизонт, вгоняя клинки в кроваво-красное море, и небо раскалывалось от грохота грома.

Они кружили над монастырем. Спускались ниже. Ближе. На огромном четырехугольном участке она видела поля со спутанными стеблями растений, которые когда-то были сельскохозяйственными культурами. Теперь все это одичало и боролось за жизнь, дыша отравленными парами. Над естественной гаванью, омываемой бурными волнами, сиротливо свисали веревка и шкив.

Они приземлились в заросшем дворе, на обвитые сорняками булыжники. Над зубчатыми стенами водопадом хлестал дождь. Юкико не заметила никаких следов битвы или признаков разрушения – все еще целые входные двери были заперты, каменная кладка не пострадала от осады или пожара. Но, легко соскользнув со спины Буруу и оглядев окрестности, она почувствовала, как замерло сердце. Кто бы ни жил здесь, это было очень давно. Никто не строит крепость в столь негостеприимных краях, чтобы затем вернуть ее природе.

Буруу осмотрел окрестности немигающими расплавленными глазами, наклонив голову, с недоумением во взгляде. С легким беспокойством Юкико осознала, что мир в ее голове практически безмолвен. Ни пылающего клубка человеческих мыслей, ни горящих искорок птиц или зверей. Несколько одиноких чаек причитали на краю ее чувств – и больше ничего. Монастырь, вычищенные будто щеткой скалы – картина казалась почти полностью лишенной жизни. Единственными звуками были шум бури, шелест непрекращающегося дождя, грохот грома, заставляющего Буруу мурлыкать, да с громким треском мчались друг за другом тонкие иглы молний, пронзавшие облака.

Юкико дернулась, вздрогнув от боли, будто мысли Буруу крюком вонзились ей в висок. Очередной необъяснимый всплеск мощной энергии именно в тот момент, когда она была абсолютно к нему не готова. Возведенная ею стена разбилась вдребезги. Дыхание стало прерывистым, тело заломило, и она внезапно почувствовала ужасную усталость: ее самый близкий в мире друг превратился в источник почти постоянной боли. Юкико продолжала сопротивляться с нарастающим разочарованием, зная, что это только ухудшит ситуацию и выведет Кеннинг из-под контроля. Но к чему это приведет? К очередному землетрясению? Расколется череп, выпадет мозг и будет биться у ее ног, как рыба на суше?

Она прижала руки ко лбу, зажмурила глаза.

Но гнев разгорался, несмотря на попытки подавить его. Кеннинг всегда просто был при ней, никогда не меняясь, не исчезая, и потому воспринимался привычно, без вопросов, как умение разговаривать или дышать. А сейчас Юкико чувствовала себя так, будто ноги не слушались – они подпрыгивали, когда ей хотелось стоять на месте, и спотыкались, когда ей хотелось бежать. Впервые в жизни она испугалась этого. По-настоящему испугалась того, кем и чем она была.

Она взглянула на силуэт монастыря, словно нарисованный углем на фоне вспыхивающего молниями неба.

Снова грохнул гром, и дождь застучал миллионами крошечных молотков. Хотя часть ее (или его?) страстно желала снова оказаться в облаках, ее человеческая сторона дрожала от холода, промокла до костей, а постоянно усиливающийся ливень мало помогал облегчить боль, ноющую в основании черепа. Юкико чувствовала себя измученной, уставшей после полета и несчастной. Кроме того, ей страшно хотелось пить. Если бы погода изменилась хотя бы ненадолго, ей, возможно, стало бы легче.

Буруу забил хвостом и низко зарычал. Громкость рыка постепенно спадала, как вода при отливе.

Вход в главное здание преграждали высокие двустворчатые двери из массивного дуба, обитые железом. Юкико подняла молоток и несколько раз ударила им по дереву. Ржавчина под ее пальцами зашуршала, осыпаясь хлопьями. Потянулись бесконечные минуты ожидания. Она убрала с глаз мокрые от дождя волосы. Смотрела на пустые окна, в темных стеклах которых отражались молнии.

Юкико попятилась, и Буруу, опустив голову, начал царапать когтями каменные плиты. Она чувствовала, как, потрескивая, образуется вокруг него статический заряд – поднялись дыбом волоски на руках, в воздухе запахло озоном. Грозовой тигр расправил крылья, заскрипели и задрожали поршни на шестеренках, по обрубленным кончикам перьев заструились крошечные пучки молний. Мир замер, когда он встал на задние лапы. Юкико стиснула зубы и заткнула уши. Буруу одновременно хлопнул крыльями, породив оглушительный грохот песни Райдзина.

В старых легендах говорилось, что арашиторы – это дети Бога Грома Райдзина. И чтобы пометить их как своих детей, он наделил их крылья частью своей силы. Юкико считала эти истории просто сказками, пока не увидела все собственными глазами – той ночью, когда Буруу чуть не сорвал «Сына Грома» с небес.

От грохота грома двор содрогнулся: воздух разлетелся на осколки под ударами тысяч кнутов, стены задрожали и закровоточили строительным раствором. Каменные плиты взметнулись вверх, словно под землей взорвался черный порох, дождевая вода испарилась, когда ударная волна налетела на древние деревянные двери и разнесла их на осколки. Погнулось железо, щелкнули клепки, скрипнули петли, и двери разлетелись. Одну полностью сорвало с петель, вторая чудом осталась висеть на шарнире, качаясь, как сломанная челюсть.

В открывшемся перед ними холле недолго танцевала пыль, взметнувшаяся во время взрыва, и неохотно стихало эхо.

Юкико убрала руки от ушей и улыбнулась. Она обняла Буруу за шею, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Он мурлыкнул, и разбитые камни у их ног снова задрожали.

Она задохнулась и приложила руки ко лбу, когда его мысли, словно валуны, запрыгали у нее в черепе. Захлопнув дверь Кеннинга, она будто отправила непокорного ребенка в спальню обдумать свои проступки. Буруу заскулил и отступил, поджав хвост. Юкико чувствовала, что он хотел извиниться, но без моста Кеннинга, по которому они обменивались мыслями, не мог это сделать. Ей было интересно, как он себя ощущает в такие моменты – тоже чувствует, словно его вышвырнули на холод за пределы ее головы? Протянув руку, Юкико погладила его по горлу, перебирая мягкие, как шепот, перья, даря единственное утешение, на которое была способна. Когда она снова поцеловала его, то увидела, что оставила алое пятно на его щеке.

Вытерев нос, она отвела окровавленную руку в сторону. Мрачно кивнув арашиторе, она переступила разрушенный порог и вошла внутрь. Тигр последовал за ней.