Случай изгнания правителей является притягательным магнитом для любого рода амбициозных натур, а случай изгнания французских Бурбонов явился столь же притягательным для швейцарского книготорговца, который жаждал славы, влиятельных друзей и денег, как и для Монгайра, который жаждал денег. Граф отыскал Луи Фоша во время своих последних странствий, когда совмещал бездомность беженца с наблюдениями профессионального шпиона, и его пронизывающий насквозь взгляд сразу же разглядел тщеславность и честолюбие книжного торговца. Монгайр поразил швейцарца, вызвавшись представить его принцу Конде, и Конде, — который усвоил свой урок, и усвоил его хорошо, — едва не лишил Фоша сознания, назначив его своим личным эмиссаром. Положив руку на грудь книжному торговцу, прямо поверх сердца, он пылко произнес: «У вас в груди сердце, — но Фош-то знал, что оно у него в горле, — и мы добьемся успеха!» Обещанная награда была поистине королевской, как и жест: «как только Реставрация станет свершившимся фактом, Фош получит „миллион, управление Королевской прессой и пост генерального инспектора библиотек Франции, а также орден Святого Михаила“».

Монгайр, который описывает сие заманчивое обещание, без сомнения, предложил каждое из этих слов Конде, чьи словесные щедроты были более склонны к королевской неопределенности. Луи Фош оказался соблазненным трижды — принцем, жестом принца и миллионом, таким образом, он принял предложение. И с этого момента он был опьянен и взбудоражен до невообразимых пределов. Если бы он проиграл сделку с республиканским героем, тысяча луидоров должна была стать вознаграждением за его риск и опасности. Но миллион швейцарский книготорговец не собирался проигрывать! «Если вы увидите, как гражданин Женевы выпрыгнул из окна пятого этажа, — заметил как-то герцог Шуазель, — вы можете смело и ничем не рискуя последовать за ним — из этого можно извлечь пятидесятипроцентную прибыль».

Фошу было предложено 7200 франков на предварительные расходы, но это было только начало. Во время своей последней поездки в Эльзас книготорговец раздулся от наличной валюты, как страсбургский гусь, поскольку Уикхем, английский поверенный в Швейцарии, снабдил его 112 тысячами ливров для въезда в страну, где ассигнация в 1000 франков стоила ровно шесть пенсов.

Невозможно проследить все мошеннические предприятия, намерения и маневры Фоша в начале его двадцатилетней карьеры в качестве роялистского твердолобого политика и самого абсурдного и оптимистичного заговорщика столетия. Но в деле подкупа Пишегрю его ожидали не только весьма щедрые британские субсидии, но и до некоторой степени удачное начало. Его спекуляции в искусстве управления государственными делами и монархистские интриги явно процветали, и он щедро одаривал подарками голодных и измотанных республиканских вояк, за что они были ему благодарны. Не исключено, что он докучал и раздражал их главнокомандующего генерала и основную цель своего ходатайства. Шарль Нодье утверждает, что Пишегрю, не в силах больше выносить «твердое руководство и поддержку» Фоша на благом пути к Реставрации, проводив швейцарца вниз по лестнице, сказал своему адъютанту: «Когда сей джентльмен заявится сюда в следующий раз, вы сделаете мне большое одолжение, если его пристрелите». Но Директория начала угрожать тем же наказанием за совершенно другое преступление, когда 22 декабря 1796 года приказала арестовать Фоша, как шпиона «за беглыми и иностранными врагами Франции». Это наверняка нужно было воспринимать как своего рода славу. Однако откуда члены правительства в Париже узнали всю подноготную о секретном агенте Конде и головной боли Пишегрю? Все это им стало известно от Монгайра, поскольку Фоша он счел не в меру проницательным и вызывающим подозрение. Бессовестный граф, опасный человек, если его задеть даже мысленным недовольством, стал беспричинно злобным. Он обосновался в Базеле, чтобы посещать «главное заседание правления по переговорам», и выдал Фошу инструкции вести переписку через него. Но жизнерадостный книжный торговец был настолько уверен в своем собственном политическом предназначении и безграничном влиянии в лагере роялистов, что поспешил освободиться от тяжкого труда, возложенного на него Монгайром. Все фонды, к примеру, поступали от Уикхема непосредственно к Фош-Борелю, и Монгайр — «иногда вынужден был просить моих собственных агентов, тех, чье состояние я обеспечил, занять сумму в 20 луидоров» — стискивал зубы или затягивал ремень, пока подсчитывал, что длительная ревизия лояльности Пишегрю «должно быть, обошлась почти в 280 тысяч ливров, прошедших через руки Фоша».

При такой денежной провокации оставалось только одно, что могла потребовать честь такого человека, как Монгайр, — перейти на другую сторону. Обнаружив, что заговор, который он провоцировал, принес ему меньше профита, чем он ожидал, он покинул его — для виду прикинувшись, будто излечился от своей страсти к интригам, — но только до тех пор, пока не взялся пожинать плоды, ловко разоблачая все это дело.

Генерал Пишегрю был освобожден от командования и отправлен в Париж, что являлось первым зловещим признаком. Монгайр недавно побывал в Италии, поскольку «этот чертов парень пользовался исключительным иммунитетом». Его карманы раздувались от самых разных паспортов, он мог передвигаться по всей Европе в военное время так же свободно, как мы можем гулять по улицам Парижа. В Венеции он нагло представился Лаллеману, дипломату-ветерану, уполномоченному министру Французской Республики, главным образом, для того, чтобы заверить его в своем твердом намерении служить нации с не меньшим рвением, чем делу Бурбонов, «и не только ради интереса и амбиций, а потому, что желает, чтобы его имя ассоциировалось с славой его родной страны».

Опьяненный собственной ложью, Монгайр поспешил обратиться к д'Антрег де Лонэ, главному представителю законного претендента, Людовика XVIII, с настойчивостью предлагая свою знаменитую преданность Бурбонской монархии в распоряжение этого деятеля. И дабы доказать свои возможности и верность, он поторопился выложить д'Антрегу все детали заговора Пишегрю — «имена агентов, которым поручены переговоры, даты их прохождения, достигнутые результаты, и те, что еще ожидаются, — бесценная информация, которую д'Антрег, — который как никто другой хранил секреты эмигрировавшего двора и знати, — поспешил полностью записать под диктовку своего визитера».

Монгайр покинул Венецию и затем, осуществляя свой наихудший и оставленный на время, по причине своей дьявольской интуиции, проект по возобновлению войны против фондов британской секретной службы, запустил запутанный и сладострастный сюжет вокруг «подкупа» Бонапарта, того самого «„маленького оборванца“… о котором все говорили». Граф, будучи остановлен аванпостами Бонапарта, удалился в направлении Тироля, вернулся в Мюльхайм и продолжил шантажировать своего мнимого идола, принца Конде. Говорят, он уже был готов оставить политику и вернуться во Францию, когда решил, что было бы крайне опасно везти через кордон всю секретную корреспонденцию, посланную ему Конде. Тогда принц, возможно обрадованный тем, что негодяй наконец снял свою маску, согласился заплатить ему 12 тысяч франков за компрометирующие письма, и Монгайр поспешил убраться прочь, прихватив счет на 12 тысяч франков — а также те самые документы, которые он продал.

При данном стечении обстоятельств нашему верному Луи Фош-Борелю не случилось рисковать своей жизнью во Франции или при разборе дела Пишегрю, и поэтому он мог заняться преследованием. Монгайр остался должен ему 75 луидоров, возмещение которых само по себе являлось успехом для любого бережливого швейцарца; а также бумаги с разоблачением козней Фоша почти на каждой странице, которыми был набит портфель убегающего графа. Фош довольно легко справился с этой задачей, применив свои весьма выдающиеся способности. В Ньюшателе — в родном городе негодяя — он обнаружил Монгайра в отеле «Фокон», где произошла «ссора, жестокая потасовка, драка на кулаках», и добродетель, похоже, восторжествовала. Фош-Борель удалился с поля боя, унося с собой если не компрометирующие письма, то по крайней мере адрес «вдовы Серене» в Базеле, где их можно было найти. Там он получил их обратно и с гордостью отослал Людовику XVIII, видимо не подозревая, что Монгайр снял с них копии или извлек самые важные из них.

Тем временем Монгайр, несмотря на то что его имя входило в список объявленных вне закона аристократов, вернулся во Францию «без тени каких-либо затруднений» и теперь ожидал, когда его дьявольские маневры принесут ему компенсацию и отмщение. Ему не пришлось долго ждать. Спустя несколько дней — 16 мая 1797 года — армия Бонапарта захватила Венецию. Агент роялистов д'Антрег был арестован 21 мая и препровожден в штаб-квартиру корсиканца. При нем обнаружили подробный отчет, так пылко продиктованный ему Монгайром, о секретной службе Фош-Бореля и предательских переговорах Пишегрю. Бонапарт прямиком отправил эти сенсационные записи в Директорию, и если это вряд ли констатировало доказательство измены, то «обеспечивало смертельное оружие против Пишегрю», которого только что избрали президентом Совета пятисот.

В то время говорили, что с «Республикой покончит солдат». Но среди победоносных республиканских генералов Бонапарт считался только жалким третьим наряду с Пишегрю и Моро — талантливым командиром, будущим победителем Хоэлиндена (провинция в Германии). Пишегрю, прославленный своими успехами в Голландии, пользовался широкой популярностью, и все стороны ожидали от него какого-то знаменательного и решительного действия. Человек скромных вкусов, совершенно не стыдившийся своего простого происхождения, он жил очень скромно — сам открывал двери посетителям на улице Шерш-Миди, — избегая помпезности и славы, и, казалось, презирал те преимущества, которые мог извлечь из своего положения. За исключением своей карьеры в армии, он никогда не был склонен привлекать к себе внимание общественности; однако даже директора, большинство из которых питали к нему вражду, обходились с ним осторожно и с преувеличенным уважением. Пишегрю был победоносным воином и народным любимцем, и его час приближался.

Точная степень преднамеренной «измены» этого агента не может быть взвешена и просвечена лучами рентгена в тот день и на том месте. Монгайр писал о себе в 1810 году: «Прежде всего его величество (Наполеон) любил людей чести, и я — сама честность». Очевидно, не имея представления о честности, он тем не менее легко определил ее избыточность в себе. И поскольку верил, что служба любого человека — это продукт для продажи, можно не сомневаться, что он настойчиво уверял д'Антрега, что на сегодняшний день самое главное — успех в искушении книготорговца Республикой. Фош, ко всему прочему, бесстрашно рисковал собой в Париже, где другие, не менее самонадеянные роялисты, важничали вполне открыто, уверенные в приходе провоенного диктатора, и величая сбитых с толку директоров «пятью шиллингами», поскольку, следуя английской поговорке, «пять шиллингов можно обменять на крону (корону)». Так что в сочетании с предательством Монгайра, глупостью и неосмотрительностью, «ребяческая любовь к славе или страсть к наживе» Луи Фош-Бореля была обречена на дискредитацию и погибель того самого дела, которому книготорговец взялся служить со всем своим рвением и решительностью.

4 сентября произошел coup d'etat — государственный переворот Барраса, после которого последовали «расстрелы, депортации, аресты и безжалостные репрессии от еще неокрепшей, но победоносной Директории». Ничего из этого не затронуло Фоша, интригана, склонного приносить несчастья другим. Он очнулся, чтобы обнаружить себя объявленным повсюду «главным агентом короля и английского правительства», и, не задерживаясь, дабы восхититься сей благоухающей славой, поспешил исчезнуть. Вероятно, его спрятал друг, провинциальный адвокат Давид Моннье, который учредил себя издателем, установившим печатный станок в просторных и пустующих залах отеля «Люин». И поскольку это «благородное убежище» вмещало в себя все удобства тайного пристанища, «хитро запрятанного в толщу стены» и потайной выход через сад — будучи оборудованным в таком виде со времен Террора, — швейцарский книготорговец был избавлен от дальнейших агоний монархизма.

Шарля Пишегрю арестовали, допросили и выслали в Кайен. Чудом уцелевший, он нашел прибежище в Лондоне. Он и Моро, — который одержал превосходящую по славе Наполеона победу в Хоэлиндене, — оставались оба по-прежнему популярными в армии. Таким образом, были предприняты усилия по их объединению и достижению согласия между ними, чтобы противопоставить опасно укрепляющемуся престижу Бонапарта. Граф де Монгайр, который продал себя Директории и Консульству, завис на флангах этой стратегии вместе с другими шпионами Консульства. Затем некий узник Темпла, Буве де Лозье — по слухам, агент Людовика XVIII, — попытался повеситься, но шелковый шнурок, которым он воспользовался для этой цели, был вовремя перерезан, и, благодаря признательности или полуобморочному состоянию, он выложил все, что знал, об обширном заговоре, целью которого являлось похищение или убийство первого консула.

Полиция действовала стремительно, Моро и Пишегрю, Кадудаль — «ужасный бретонец», коренастый Колосс, проворный несмотря на свою тучность, — и более сотни других были арестованы. Пишегрю, предвидя, что его честь будет безвозвратно загублена, совершил самоубийство в подземной темнице зловещей крепости Тампль. Моро остался под стражей. И путь Бонапарта к империи был расчищен от военных препятствий.

Возможно, Наполеон был ниспослан судьбой, возможно, иные зловещие события, — которые не должны были случиться, — неожиданно пришли вместо того, чтобы прославить его гений кровопролитием и поднять до высочайших вершин. Но изучающему историю секретной службы стоит поразмыслить, что если бы тогда не существовало контрреволюционных интриг роялистского агента барона де Баца, предательств и алчности Монгайра, а также неуемного тщеславия и рвения Фош-Бореля, то миллионы молодых французов и множество других европейцев могли никогда не погибнуть в будущих войнах Первой Империи.