Глава 26
Четыре альтернативы Фуше

Коварность Жозефа Фуше неоднократно подвергала его опасности, но во времена Террора спасла ему жизнь, и несмотря на это он сумел протиснуться в сравнительное затишье реставрации Бурбонов при помощи смеси своей двуличности и отказа от благочестивого поприща. В то время как Сиейс и прочие ловкие французы могли похвастаться тем, что они уцелели во время Революции, Фуше мог бы сообщить по секрету, что он использовал ее как торпеду, плащ и лестницу. Революция вознесла его из провинции в Париж, из серой безвестности в непомерное богатство и то состояние, которое во времена крайне шатких стандартов перешло к славе. Он был якобинцем, одним из цареубийц, mitrailleur de Lion, который помог присмирить народные массы с помощью ужасающего свиста картечи. Однако все это было замято, и пришло время, когда один его взгляд министра полиции заставлял терять больше самообладания и вызывал большее низкопоклонство, чем пушечные залпы. В 1789 году он был неудовлетворенным священником и учителем, бедным и лишенным веры; в 1815 году он стал вторым богачом Франции и одним из самых влиятельных людей в Европе с непоколебимой верой в себя. Он является тем ярким примером постоянно меняющейся карьеры, которую любой мог бы попытаться сделать в мире, не имея особо большого ума или моральных ценностей, без принципов или разборчивых наклонностей.

Фуше родился в портовом городе Нанте 31 мая 1758 года в семье мореплавателей. Почти все его предки зарабатывали себе на жизнь морем, но юный Жозеф был слабым, анемичным и прилежным учеником, мальчишеские игры быстро утомляли его, а хождение на пригодных лодках вскоре познакомило мальчика с неизменно повторяющейся морской болезнью. Однако он прославился в школе, и такое проявление ума позволило ему открыть двери, единственно доступные во Франции простолюдину, — двери Церкви. С изгнанием иезуитов, ораторианцы находились под надзором католического просвещения по всему королевству, и благородное, незримое царствование папской власти привлекало способную молодежь, не важно насколько скромным являлось их происхождение. В двадцать лет молодой Жозеф был назначен учителем математики и физики, а также инспектором и префектом.

Это был скорее почетный, чем многообещающий пост, и будущему главе шпионов и начальнику управления императорской полиции он открыл больше возможности в обучении и интеллектуальном росте, чем в преподавании и продвижении по церковной службе. Можно быть уверенным, прими он обет священника, перед ним открылся бы более благой путь с притягательными перспективами властвования — священства, епископства и даже кардинальского дворца. Римская церковь, намного старше и мудрее обветшалого, но освященного веками Дома Бурбонов, давно преподавала французским монархам и всей Европе урок практической системы воздания по достоинствам, соперничая с притязаниями привилегированности и богатства. Но по большей части королевские инциденты на континенте не обладали ни достоинствами самими по себе, ни стандартами этих достоинств и предпочитали сохранять традиционную систему своих предков, вместо того чтобы рисковать экспериментом, одобренным всего лишь Богом.

Жозеф Фуше сам был не менее консервативным и осмотрительным, как любой из рода Капетов. Он носил одеяние священника и тонзуру и разделял монастырскую жизнь вместе с ораторианцами, но за десять лет — в тот период своей жизни, когда не многие молодые люди могут проявлять ловкость, дальновидность или непреклонность, — он отказался от духовного сана и принесения обета. До тридцати лет он преподавал в монастырской школе, будучи наполовину священником, заточенный в монастыре, не привлекающий ничьего внимания и явно не отягощенный амбициями. Но в 1789 году политическая буря, неистовствовавшая над Францией, усилилась настолько, чтобы переметнуться от массонских клубов к уединенным кельям ораторианцев. Фуше проживал в Ньоре, Самюре, Вандоме и Париже; но для истории крайне важно то, что он находился в Аррасе, когда первая вспышка революционной молнии озарила угрюмые небеса плебейской благоприятности. Здесь он познакомился с главным инженером Лазаром Карно и еще ближе сошелся с нервозным, тонкогубым, бледнолицым и чрезвычайно амбициозным адвокатом Максимилианом де Робеспьером. Когда Робеспьера послали из Артуа в Генеральные штаты в Версале, чтобы принять участие в составлении новой конституции для королевства, не кто иной, как Фуше одолжил неимущему другу сумму, достаточную для путешествия и приобретения презентабельного платья.

Любопытство притягивало внимание всех молодых церковников к грозящему Франции сотрясению общества, ораторианцы привнесли политику в трапезные Арраса, и Фуше сделал свой первый революционный шаг. Именно он предложил послать делегацию в Генеральные штаты, дабы выразить общность священнослужителей с требованиями Third Estate (Третьего сословия). Его начальство, будучи недовольно столь спонтанной и смелой инициативой, наложило на него взыскание и перевело в церковную школу в его родном Нанте. Но один несдержанный шаг в народное брожение в тот знаменательный канун национальных метаморфоз положил конец безызвестности учителя семинарии. Ряса была отброшена в сторону, волосы отросли и покрыли тонзуру, а Жозеф Фуше стал посещать буржуазные политические собрания. Некоторое время спустя был организован клуб, и превратившийся в оратора бывший ораторианец был избран председателем Amis de la Conctitution (Друзей конституции) в Нанте.

Торговые лидеры местной коммуны были враждебно настроены против экстремистов. Фуше стал искусно балансирующим либералом. Большинство состоятельных граждан Нанта имели крупные инвестиции в колониях. И поэтому Фуше послал «решительно сформулированный меморандум» в новое французское правительство, выступающий против приостановки работорговли. Что рассердило радикалов, но принесло ему одобрение торгового класса. И чтобы закрепить свое политическое положение среди тех, кому предстояло стать его будущими избирателями, он поспешил жениться, взяв в жены некрасивую, но «обладающую весьма привлекательным приданым» девицу, дочь богатого и влиятельного буржуа.

Как только было издано предписание о выборах в Национальный конвент, Фуше провозгласил себя кандидатом. Ведя кампанию в лучшей манере современной демократии, он обещал своим потенциальным избирателям все, что, по его мнению, они могли пожелать, но, поскольку Нант по-прежнему сильно отклонялся вправо от радикальных реформ, он подчеркивал свою озабоченность «защитой коммерции, собственности и уважением законов». Он обходил нарушения старого режима, вещая об опасности беспорядков. В 1792 году его избрали и в надлежащий момент отослали в Париж, куда тремя годами ранее он помог перебраться своему теперь уже знаменитому другу, Робеспьеру. Фуше-депутат отслеживал каждый шаг на пути Фуше-якобинца, вызывающего суеверный страх призрака. Фуше — победитель Робеспьера, Фуше — министр полиции, миллионер и герцог оставался пока далеко позади среди многих отсутствующих.

На момент своего избрания в Национальный конвент Фуше не исполнилось еще и тридцати трех лет. Физически он выглядел непривлекательным, а в умственном отношении был осторожен, скрытен и невозмутим. Его лицо описывалось как «крайне неприятное» — узкое, угловатое и костлявое, с острым носом, тонкими, почти всегда плотно сжатыми губами и глазами за тяжелыми веками, зеленовато-серыми цвета бутылочного стекла. Тот, кто встречался с ним где-то позже в его карьере, отмечал, что краснота «его налитых кровью глаз была единственным цветовым пятном землистого лица». Но даже будучи молодым человеком, практически неизвестным депутатом из Нанта, он был таким же: бескровным и настолько костлявым, что «выглядел как привидение». Казалось, ему не хватает жизненной силы, в его глазах никогда не вспыхивали искры, а в движениях отсутствовала энергия. Однако голос его звучал твердо и выразительно, и хотя могло показаться, будто он страдает от какого-то изнурительного недуга или хронической усталости, на самом деле он был жилистым и выносливым, с удивительной способностью упорно трудиться на протяжении долгих часов.

Невозможно попытаться взвесить и сопоставить, оценить и обрисовать изменчивые аспекты карьеры Фуше. Он был одним из тех людей своего времени, которые стояли прочно, как скала, поверх зыбучих песков. Он пережил не одно «прошлое», а не менее полудюжины. Как всякий успешный политик, он был консерватором и радикалом, республиканцем и якобинцем, бонапартистом и антибонапартистом, императорской опорой и слугой роялистов — и все это в таком запутанном, удачно рассчитанном соотношении одного к другому, откуда следует сделать вывод, что он не верил никому, кроме как самому себе, и не позволял никому мешать своему тайному стремлению к власти.

По всей видимости, существует два лагеря мнений относительно этого скрытного и невероятного француза. В одном мы находим Бальзака, и, к удивлению, только его одного. В другом есть критики, которые напоминают о бойне в Леоне с картечью и дробью, о якобинце, едва не перехитрившем Робеспьера, о мастере интриг и информаторах, которые во времена Директории щедро и регулярно платили Жозефине де Богарне из фондов полиции, чтобы поочередно шпионить за де Барра и ее мужем. Если Фуше будет справедливо оценен компанией шпионов, которых он содержал, то приобретение Жозефины само по себе является убедительным доказательством его гениальности. Бальзак написал о нем как о «мрачном, глубоком и необыкновенном человеке, которого мало кто знал на самом деле. Неприметный член Национального конвента, один из самых исключительных людей своего времени и один из самых неверно истолкованных, он был вылеплен во время бурь, бушевавших тогда».

Вылеплен, да; и в своей выдающейся роли главы французской полиции он сделал очень многое, чтобы удержать самые неукротимые бури в цивилизованных границах и удержать на плаву государственный корабль, постоянно раскачиваемый воинственными амбициями. Мы с вами вскоре вновь встретимся с Фуше, с его противниками, жертвами и ловкими подчиненными, в то время как европейский мир ждет Ватерлоо.