На эту устаревшую презрительную армейскую позицию несостоятельности гражданской власти и становится Николаи. «Задачи, возложенные на военную разведку в мирное время, расширились с началом войны», — самодовольно утверждает он. В действительности он хитрит, как мы увидим позже, но все же дадим ему продолжить.

«В мирное время эта служба была единственным источником сведений о военном потенциале вражеских государств».

Николаи столь последовательно разносил слабость и трусость гражданских властей, особенно тех, кто уже умер и, по сей причине, не мог оправдываться, что в конце концов ему воздалось по заслугам. В берлинском офисе, примыкающем к тому офису, в котором независимые и либеральные нацистские ученые сочиняют свою антисемитскую историю евреев, Николаи сочиняет обвинение гражданскому руководству войной 1914–1918 годов, единственной войной современности, которую Германия могла проиграть.

Однако он неплохо справляется со своей новой ролью военного пропагандиста. Многие его признания и сетования, касающиеся германской секретной службы в мировой войне, наделены откровенностью проигравшей стороны, которая может позволить себе говорить правду. С явной иронией описывает Николаи полицейских чиновников, которые прибыли по назначению в его полевой штаб, облаченные «в бриджи, длинные чулки и фетровые шляпы с перьями, в уверенности, что в такой экипировке они способны совершить чудеса в армейской секретной службе».

Германия оказалась не единственной в таком состоянии. Непрофессиональный агент в любой стране является либо комической фигурой, либо фантастически дезориентированным невеждой в области шпионажа и контршпионажа, либо и тем и другим одновременно. Но не только персонал был повсюду неподготовлен — средства, отпускаемые на разведку, были повсюду недостаточны. Только у Великобритании их имелось в необходимом количестве; России же еще предстояло научиться эффективно их расходовать. Николаи с горечью сетует на то, что в 1912 году русские потратили «12 миллионов рублей», тогда как скаредный рейхстаг выделил германской разведке всего лишь 50-процентную прибавку, повысив ассигнования секретной службе до 450 тысяч марок вместо 300 тысяч. Шаг к бедности от абсолютной нищеты!

Возможно, до сведения пораженного германского рейхстага довели донесения шпионов о расточительности русского царя. Кроме того, бюджет армии на 1912 год составлялся под личным влиянием Людендорфа, а тот никогда не отступал, если предстояло посостязаться с русскими.

Из этой увеличенной субсидии 50 тысяч марок были отложены в 1913 году на случай «чрезвычайных политических трений». Нетрудно сообразить, какие «чрезвычайные политические трения» были видны руководителям разведки в 1913 году. Такой пример спартанской бережливости всего через год после признания членами рейхстага влияния Людендорфа характеризует строгую выучку и самодисциплину офицера германского генерального штаба, который оказался мощным орудием войны. Стоит отметить и то, что руководство секретных подразделений, известных как Nachrichtendienst (спецслужбы), майор фон Людендорф и Николаи — которым никогда не выделялось и половины желаемой ими суммы — должны были ухитриться ужаться и экономить на всем, чтобы отложить яйцо в гнездо за год до Армагеддона.

«Чрезвычайные политические трения» должны были стать ощутимыми для шефов разведки еще в 1913 году. Ведь даже такая ничтожная сумма, как девятая часть всей германской субсидии, могла быть истрачена на смягчение австро-балканских трений и тем самым на предотвращение военного взрыва. Но современным отделам разведки и секретной службы платят не за защиту страны от себя самой или ее правящего класса. Не управляют они и историческими событиями, хотя и познают их в процессе развития. В теории разведка не провоцирует и не предотвращает военных действий, а собирает информацию о силах, открыто, тайно или потенциально враждебных, стараясь помешать деятельности их агентов, заговорщиков и шпионов.

Полководец не может быть вполне уверен в том, что он действительно полководец, пока не поведет войска в сражение. Государственный деятель должен вдохновлять и прославлять свое отечество, иначе он умрет, не зная, достоин ли в истории хотя бы упоминания. Но начальник секретной службы должен нести бремя службы из года в год, какими бы продолжительными ни были мирные затишья. Ни одному шпионскому боссу нет нужды подталкивать своих подчиненных на разжигание войны, чтобы проверить, как они будут действовать, ибо он заранее знает, на что они способны. Он знает, как мало могут совершить даже самые лучшие его агенты, если речь идет о чем-нибудь действительно важном, что может быть поставлено в заслугу им — или ему.

Основной порок германской разведки состоял не в фактическом сговоре с Берхтольдами и Конрадами, военной партией Вены или потрясающими саблями потсдамских вояк, а в не присущем для всей истории Пруссии недостатке бдительности, дальновидности и готовности. Поскольку в Германии не было нового Бисмарка, то не было и надежды на появление нового Штибера. Этот волк в овечьей шкуре не оставил шкуры, из которой можно было выкроить формы штабных офицеров или драпировать форму выпускников Шарлоттенбургской, Леррахской, Антверпенской или других «шпионских школ». Германский шпионаж — «на театре войны» и в других местах — не мог преодолеть своих прошлых недостатков, сколько бы Николаи ни старался его оправдать. С другой стороны, германская контрразведка с самого начала страдала от недостатка ума и малочисленности штата, но ее сотрудники овладевали своим ремеслом, становились все искушеннее и до конца войны оставались грозой для врагов.