Здесь вы научитесь сделать свои суждения о людях и вещах более точными

Здесь вы узнаете, как упражняться в искусстве жить

Здесь мы слушаем наставника

Всякая философия жизни, равно как и религия (а каждая религия тоже есть разновидность философии жизни), со временем меняется. Перемены неизбежны. Единственная разница лишь в том, что некоторые люди соглашаются с изменениями своей доктрины неохотно, тогда как другие верят, что изменения необходимы, поскольку без них философия жизни не сможет сохранить свою силу. Стоики определенно принадлежали ко второй категории, о чем Сенека почти открытым текстом говорит в своем 33-м письме к другу Луцилию:

«Что же мне не идти по стопам предшественников?» — Нет, я воспользуюсь старой дорогой, но если найду другую, короче и ровнее, то сам ее вымощу. Все, кто до нас занимались тем же, не наши повелители, а наши вожатые. Истина открыта для всех, ею никто не завладел. Немалая доля ее останется и потомкам.

Я полагаю, что наилучший способ приступить к реализации моего проекта «Стоицизм 2.0» заключается в том, чтобы отступить назад — к предложенному стоиками классическому разделению между тремя частями философии, которые они именовали «логикой», «физикой» и «этикой». Чуть позже я объясню, почему беру эти термины в кавычки, а пока приведу слова Диогена Лаэртского, в которых дана квинтэссенция воззрения стоиков на этот предмет:

Философское учение, по их словам, разделяется на три части: физику, этику и логику... Философия, указывают они, подобна живому существу, и логику можно сравнить с костями и жилами, этику — с мясистыми частями, физику — с душой. Подобна она и яйцу, скорлупа которого — логика, белок — этика, желток — физика; или плодоносному полю, ограда вокруг которого — логика, урожай — этика, а земля и деревья — физика; или городу, вокруг которого крепкие стены и правит которым разум.

Из приведенного выше собрания метафор мне больше всего нравится та, что говорит о плодоносном поле, поскольку она, по моему мнению, придает вещам правильный вид. Базовая идея в том, что качественное рассуждение снижает наши шансы на оплошность, — вот почему логика представлена в виде ограды, защищающей поле. Но для того, чтобы получить хороший урожай (правильную этику) — в чем, собственно, и состоит конечная цель, — потребуется также плодородная почва, олицетворением которой выступает физика. Почему так? Потому что трудно вести благую жизнь, если придерживаться ложных представлений о мироустройстве.

На что стало бы похоже бесплодное поле, окруженное дырявой оградой? Положим, вы верите в «Закон притяжения» — псевдонаучное понятие, ставшее популярным благодаря книге «Секрет» (The Secret). В этом случае вы также убеждены в том, что вселенная каким-либо образом будет перестраивать себя, чтобы подладиться под ваши желания, если только они достаточно сильны и искренни. Такая позиция означает, что рассуждаете вы не очень хорошо, глубочайшим образом заблуждаясь относительно устройства вселенной.

Если немного упростить, философский рецепт стоиков сводится к следующему равенству:

Логика + Физика = Этика.

Мы, однако, не должны упускать из виду простую, но важную оговорку: слова «логика», «физика» и «этика» стоиками — да и большинством античных философов — определяются гораздо шире, чем подразумевают современные значения этих терминов. Как, по-видимому, уже ясно, «логика» в их понимании включает в себя все, что улучшает наши навыки размышления: не только формальную логику, но также и когнитивную науку, осведомленность о заблуждениях и предубеждениях и даже диалектику (способность вступать в конструктивные беседы с другими людьми, умение вести полемику). «Физика», по сути, обозначает всю совокупность естественных наук (не только физику в узком смысле слова, но и биологию, геологию, астрономию, химию и так далее) вкупе с метафизикой (ответвлением философии, занятым постижением общей картины мира, вырисовывающейся из открытий естественных наук). Наконец «этика» — не просто изучение хорошего и дурного, как предполагается узкой трактовкой этого слова сегодня. «Этика» занимается не чем иным, как изучением того, как нам проживать жизнь.

Несмотря на то что я предлагаю внести изменения в учение Эпиктета, мне хотелось бы обосновать их посредством того же самого философского метода, каким пользовались сами стоики. Моя версия — Стоицизм 2.0 — тесно связана с семью темами, в рамках которых мой подход более или менее существенно расходится с воззрениями Эпиктета. Ниже эти темы прорабатываются в том же порядке, в каком они появляются в «Энхиридионе» / «Руководстве». Первое приложение к моей книге состоит из таблицы, в которой в виде прямого, параграф за параграфом, сопоставления «Энхиридиона» и «Руководства по стоицизму для современного человека» отражена каждая серьезная новация, внесенная мною. Приложение окажется полезным для читателей, желающих детально разобраться в сути моего начинания.

Тема 1. Нет необходимости презирать внешние вещи

Хотя представление о том, что стоики идут по жизни, сурово сжав зубы, и является неверным стереотипом, доля правды в нем все же есть, поскольку умение переносить тяготы судьбы определенно относится к стоическим добродетелям. При этом Эпиктет и даже Сенека — который был в некотором смысле самым гуманным представителем школы — зачастую заходят гораздо дальше, открыто поощряя нас презирать «внешние вещи», то есть такие блага, как здоровье, богатство, доброе имя и тому подобные. Такой подход вытекает из основополагающего постулата стоической доктрины, согласно которому добродетель есть единственное благо, а все остальное остается «предпочитаемым безразличным». На подобных вещах можно останавливать свой разумный выбор, но только если это не портит нравственный облик того, кто такой выбор делает.

Сократ, который изначально сформулировал эту идею, позже ставшую позицией стоиков, в диалоге «Евтидем» спорит с двумя софистами — с самим Евтидемом и его братом Дионисидором. Одним из центральных мест диалога (279–282) служит восхваление Сократом мудрости: он объясняет, что одна только мудрость имеет значение, ибо мудрые люди преуспевают во всяком своем начинании и в результате благоденствуют. Счастье, утверждает он, происходит не из обладания имуществом или знанием, а из разумного пользования тем и другим. Сократ идет еще дальше: по его утверждению, если кто-либо не мудр, то ему вообще лучше жить без имущества и знаний, ибо над таким человеком неизменно довлеет риск неразумного пользования ими, а это хуже, чем не иметь их вовсе.

Обратим внимание, однако, что из позиции Сократа не следует необходимость презирать внешние вещи. Не предполагает эта позиция и того, что воспитание в себе добродетели (или мудрости) нужно доводить до полного исключения из жизни внешних вещей. Сам Сократ явно не делал этого, и принять столь радикальный взгляд — значит, перейти на позицию киников. Как известно, эксцентричного Диогена Синопского, воплощавшего ее практически, Платон называл «Сократом, сошедшим с ума».

И действительно, Сократ четко дает понять, что невозможно упражняться в добродетели, полностью избегая вещей внешних. Человек мудр или добродетелен (как можно заметить, я использую эти слова в качестве взаимозаменяемых) ровно настолько, насколько искушен он в пользовании внешними вещами.

Хороший способ понять мою идею — поразмышлять о ней в терминах того, что в современной экономике называют лексикографическими предпочтениями. По наблюдению экономистов поведенческой школы и вопреки постулатам классической экономической теории, люди убеждены, что не все желаемые блага можно заменить на иные блага равной экономической ценности. Человек, скорее, группирует вещи, которые хочет заполучить или которые его интересуют, в отдельные «наборы», упорядочивая их содержимое в соответствии с их важностью для себя. В то время как составляющие одного «набора» могут обмениваться друг на друга, элементы разных «наборов», как правило, друг на друга не меняются.

Позвольте привести конкретный пример. В обыденной жизни мой «А-набор» включает в себя, предположим, мою дочь. Я забочусь о ее благополучии, ее будущем и тому подобном. В мой «Б-набор» входит оранжевый «Ламборгини» — машина моей мечты. У меня вполне могло бы появиться желание — если бы, конечно, я мог себе такое позволить, — обменять кучу денег (которые также входят в «Б-набор») на «Ламборгини». Это было бы нормально. Однако обмен благополучия моей дочери или ее будущего на автомобиль просто-напросто не обсуждается.

Рассуждая по аналогии, я полагаю, что современные стоики должны рассматривать добродетель в качестве единственного элемента, заслуживающего включения в «А-набор», а вещи внешние — в качестве элементов, сгруппированных в наборы низшей значимости. Иначе говоря, моя дочь переходит в «Б-набор», а «Ламборгини» — в «В-набор». Добродетель же не только остается наивысшим благом, но и является единственным элементом в своей категории — и потому не может обмениваться ни на что другое. Тем не менее внешние вещи — тоже блага, хотя и более низкого порядка, и избегать или презирать их нет никакого смысла. По сути, они служат незаменимым сырьем, из которого мы извлекаем свою добродетель. И, если уж на то пошло, в вакууме ее культивировать нельзя.

Есть и другой способ, позволяющий разобраться в сути «предпочтительного безразличного» — восхитительного оксюморона, используемого в речах как современных, так и древних стоиков. Обращаясь к нему, можно сказать, что обладание определенными внешними вещами (скажем, богатством) не превращает вас в хорошего человека, равно как и отсутствие или недостаток тех же внешних вещей (скажем, бедность) не делает вас человеком плохим. Таким образом, любые предметы, попадающие в «Б-набор» и «наборы» более низкого ранга, логически остаются обособленными и независимыми от единственной вещи, отвечающей категории А — а именно добродетели.

Тема 2. Не нужно культивировать безразличие к смерти

Большинству людей, впервые обращающихся к Эпиктету, наиболее тяжело дается усвоение того правила его философии, которое представлено в главе 3-й «Энхиридиона». В переводе оно выглядит так:

В каждом из предметов, очаровывающих душу, приносящих пользу и вызывающих к себе любовь, помни говорить себе, каков он, начав с предметов самых незначительных. Если ты любишь горшок, говори: «Я люблю горшок». Ведь если он разобьется, это не приведет тебя в смятение. Если ты любишь своего ребенка или жену, говори, что ты любишь человека. Ведь если он умрет, это не приведет тебя в смятение.

Велико искушение приписать очевидную черствость последней фразы неточному переводу, однако текст древнегреческого оригинала не менее резок. Впрочем, сам Эпиктет, как представляется, был славным малым, и поэтому приведенный фрагмент (как и несколько других из «Энхиридиона» и «Бесед») едва ли подразумевает бессердечность. Автор просто представляет комбинацию естественного явления, описываемого «физикой» (люди смертны, в том числе смертны и те, кого мы любим), и аргументированного рассуждения, формулируемого «логикой» (нет смысла терять рассудок из-за того, что произойдет с неизбежностью). Несмотря на внутреннюю непротиворечивость фрагментов, подобных приведенному, они послужили причиной, из-за которой за стоиками закрепилась репутация людей, стремящихся подавлять любые эмоции.

Дело, однако, в том, что Эпиктета отличала вера в некое космическое Провидение, и именно она послужила тем основанием, на котором вырос демонстрируемый им тип отрешенности, очень близкий к буддийскому его аналогу, опирающемуся, в свою очередь, на веру в карму и реинкарнацию. Проблема же заключается в том, что точка зрения современной науки не очень-то согласуется со взглядом античных стоиков на то, как устроен мир (подробнее об этом при обсуждении темы 5). А это значит, что мы остаемся один на один с нашей собственной реальностью, в которой есть существенная разница между разбившейся чашкой и умершим родственником.

Современные стоики показали, что можно все-таки сохранить многое из исходных стоических идей, не уравнивая при этом отношение к разбитой чашке с отношением к смерти любимого человека, а развивая вместо этого способность принимать неизбежные события с благородством (по-древнегречески, это «величие души»). То, что предлагаю я, чем-то похоже на известную сцену из фильма «Шпионский мост». Двумя главными героями кинокартины являются адвокат Джеймс Донован и советский разведчик Рудольф Абель. Во время суда над Абелем, обвиняемом в измене, Донован замечает, что его клиент не выглядит озабоченным весьма вероятной возможностью быть приговоренным к высшей мере наказания. Улучив момент, он спрашивает Абеля: «Вы не волнуетесь?» — на что Абель отвечает: «А разве это поможет?» Такая реакция отнюдь не подразумевает, что Абелю нравится перспектива умереть на электрическом стуле; скорее, она говорит о том, что он развил в себе выдающуюся способность в одно и то же время принимать неизбежное и сосредоточиваться на том, что можно делать здесь и сейчас, в данном случае во время суда. Все это в точности соответствует предписаниям дихотомии контроля.

Тема 3. Жить согласно с природой

Диоген Лаэртский объясняет, что именно античные стоики подразумевали под своим известнейшим призывом «жить согласно с природой»:

Вот почему Зенон первый заявил в трактате «О человеческой природе», что конечная цель — это жить согласно с природой, и это то же самое, что жить согласно с добродетелью: сама природа ведет нас к добродетели. То же говорит Клеанф (в книге «О наслаждении»), Посидоний и Гекатон (в книге «О конечных целях»). И наоборот, жить добродетельно — это значит то же, что жить по опыту всего происходящего в природе (так пишет Хрисипп в I книге «О конечных целях»), потому что наша природа есть лишь часть целого. Стало быть, конечная цель определяется как жизнь, соответствующая природе (как нашей природе, так и природе целого)…

Таков еще один аспект античного стоицизма, черпающий непосредственный смысл из представления о космическом провиденциализме — которое, повторюсь, в свете современной науки несостоятельно. Тем не менее расширение нашего знания о космосе не означает, что нам следует отбросить само понятие жизни согласно с природой. Оно подразумевает лишь грамотное истолкование этого предписания.

По сути, мы можем поддерживать ту же самую предложенную Хрисиппом дуалистичную интерпретацию, но под несколько иным углом зрения. В современных представлениях жить согласно природе космоса означает лишь принимать мир таким, каков он есть, — в отличие от того, каким бы нам хотелось его видеть. «Следуй за фактами» (физики или биологии) — так формулирует эту установку современный стоик Ларри Беккер. В противоположность этому, однако, предписание жить согласно человеческой природе может быть по-прежнему интерпретировано ровно так же, как его толковали античные стоики. Ибо их представление о людях как существах по сути своей общественных и способных к мышлению, вне всякого сомнения, подтверждается современной приматологией, антропологией и когнитивной наукой.

Поэтому, когда Эпиктет говорит нам, что при посещении общественных бань следует иметь в виду две цели — доставление себе удовольствия и сохранение естественной гармонии, — мы вполне можем переиначить его слова, усмотрев в них пожелание насладиться заботой о себе, оставшись при этом рассудительными и социально ориентированными (не впадая, например, в негодование от поведения окружающих). При этом Эпиктет совершенно справедливо указывает, что первое намерение отнюдь не в нашей власти, поскольку зависит от обстоятельств и от других людей. Зато реализация второго намерения безраздельно принадлежит нам.

Тема 4. Сомнительная наука или метафизика

Древние стоики верили в истинность множества понятий, которые мы сегодня считаем псевдонаучными. В первую очередь это относится к предсказанию будущего. Так, Эпиктет явным образом упоминает об этой практике в 18-м и 32-м фрагментах «Энхиридиона», считая ее делом вполне естественным. Причем это верование было не столь надуманным, как может показаться на первый взгляд. Стоики полагали, что все события связаны между собой посредством вселенской «паутины» причин и следствий. Современные ученые, надо сказать, считают так же. Из этой предпосылки логично следует, что предсказание будущих событий (то есть «провидение») оказывается возможным на основе разумного анализа нынешнего состояния космоса. Современная физика работает в такой же логике, но с одной существенной оговоркой: стоики, по крайней мере иногда, фокусировались на ложных причинно-следственных связях, поскольку не обладали всем массивом научных данных, или выстраивали подобные связи там, где их попросту не могло быть — в частности, увязывая видения будущего с тем, как выглядят внутренности животных.

Современные стоики не понесут никакого существенного ущерба, если мы, выявляя в свете наших нынешних знаний несостоятельность того или иного фрагмента метафизики древних, будем либо отбрасывать, либо осовременивать его. Разумеется, современные стоики и ученые, к числу которых отношусь и я, с готовностью признают, что наши сегодняшние знания в конечном итоге тоже будут вытеснены знаниями более передовыми. Как показывает история стоицизма, мы еще не достигли конечной точки — и, вероятно, никогда ее не достигнем.

Тема 5. Бог или атомы

Это, возможно, самая радикальная новация, вносимая мной в Стоицизм 1.0, — и она уже вызывала споры среди стоиков, как в научных кругах, так и в широкой публике. По этой причине я должен с предельной ясностью изложить, что именно мной предлагается и почему это делается.

Античные стоики были пантеистами, то есть они верили, что бог пребывает внутри космоса и идентичен природе. Вновь привожу свидетельство Диогена Лаэртского:

Бог, ум, судьба и Зевс — одно и то же, и у него есть еще много имен... Слово «мир» они употребляют трояко. Во-первых, это сам бог… Во-вторых — само это мироустройство, то есть звездный мир. В-третьих — это совокупность того и другого.

Идея заключалась в том, что космос пропитан единой субстанцией, пневмой (буквально — дыханием), по-разному проявляющей себя в зависимости от степени ее «сгущения». Нижняя степень присуща всему сущему, в том числе и неодушевленным объектам; средняя степень отличает живые организмы; наивысшая степень (логос) наличествует только в организмах, наделенных разумом. В последний разряд попадают вселенная как целое, воспринимаемая как разумный живой организм, и, конечно же, люди, являющиеся буквально крупицами организма космического.

Из описанной теории стоики выводили свое представление о провидении. Эпиктет использует метафору ноги, наступающей в грязь, обращая внимание на то, что сама нога не собирается измазаться, однако, если бы она понимала, что связана с живым телом, вынужденным пересечь грязную улицу, чтобы попасть домой, то с радостью бы выполнила свою миссию. Аналогично и мы должны радоваться — одобряя, а не просто принимая все, что с нами происходит, поскольку в происходящем заключается благо для вселенной.

Обратите внимание, насколько заметно это отличается от общепринятого христианского воззрения на провидение. В последнем случае бог на деле проявляет заботу о каждом из нас и любит каждого из нас, хотя его планы могут быть для нас неисповедимыми. Но Эпиктет и стоики изображают отдельно взятый орган — это может быть не только нога, но, предположим, даже клетка эпителия, — который делает то, что он делает, исключительно на благо всего организма. У органа нет никакого выбора, а организм не беспокоится о судьбе отдельных органов (или клеток).

Я нахожу стоический взгляд на провидение изящным и успокаивающим, но, как ученый, живущий в XXI веке, принять его не могу. У нас нет причин полагать, что космосу присуща разумность (если, конечно, не брать в расчет то тривиальное наблюдение, что он населен определенным количеством разумных организмов — в нашем лице). Или же что существует такая вещь, как пневма либо подобная ей иная всепроницающая субстанция. Или, наконец, что вселенная в каком-либо отношении похожа на живой организм.

Почему же стоики полагали, что дело обстоит именно так? Фактически они развернули то, что в философии называется аргументацией «разумного замысла». Вот как делает это Эпиктет:

А кто тот приспособивший меч к ножнам и ножны к мечу? Никто? Да ведь по самому устройству изделий мы обыкновенно заявляем, что это несомненно творение какого-то мастера, а не необдуманно устроенное. Так неужели каждое из них обнаруживает мастера, а зримое, зрение, свет не обнаруживает? А мужской пол и женский пол, их взаимное влечение к соитию и способность пользоваться частями, устроенными для этого, все это тоже не обнаруживает мастера?

Нет, не обнаруживает, хотя во времена Эпиктета думать иначе считалось разумным. Как я объясняю в 6-й главе книги «Как быть стоиком», Дэвид Юм (1711–1776) и Чарльз Дарвин (1809–1882) нанесли сокрушительный двойной удар по аргументу «разумного замысла», от которого этот аргумент так никогда и не оправился — ни философски, ни научно.

Но почему же мы обязательно должны придерживаться того, что говорит сегодняшняя наука, особенно если учесть, что ученые все время предлагают новые теории? Да хотя бы потому, что наука, несомненно, остается лучшим (а на деле и практически единственным) подходом, который мы придумали для изучения окружающего нас мира. Да, ученые делают ошибки. У них есть предубеждения, порожденные их собственными идеологическими установками, и ученые столь же жадны и эгоистичны (или щедры и альтруистичны), как и все остальные люди. При всем этом, когда речь заходит о понимании действительности, частью которой все мы являемся, другого выбора, кроме как обратиться к науке, у нас просто нет.

Когда-то постижение реальности было главной задачей так называемой первой философии, или метафизики. На протяжении веков философы (до конца XVIII века различие между ними и учеными практически не проводилось) пытались открывать истины о мире посредством априорных, логических доводов. Последняя великая попытка в этом направлении была предпринята в XVII веке Рене Декартом (с его известным утверждением «я мыслю — значит, существую») — и она провалилась. Наука, как мы понимаем ее сегодня, родилась примерно тогда же (Декарт был современником Галилея).

Сегодня метафизики разделились на два лагеря: на тех, кто по-прежнему думает, что мы можем заниматься «первой философией», и тех, кто поддерживает так называемую научную метафизику. Мое же мнение таково, что изначальный подход сегодня находится в тупике: его вытеснили естественные науки. (Просто задайте себе вопрос, сколько новых открытий сделали метафизики за последние, скажем, пять столетий?) Второй подход при этом играет ключевую роль и в философии, и в науке, поскольку цель научной метафизики заключается в придании общего смысла разрозненным и обрывочным знаниям о мире, полученным от «специальных» наук (например, от физики, химии, биологии, геологии, психологии и так далее). Очевидно, что эта задача важна, а ученые для ее решения не очень-то пригодны по той простой причине, что современная наука — дело высокоспециализированное, и ни один ученый-практик не в состоянии развить у себя необходимый кругозор. (А философы могут, поскольку им не приходится вести затратные и узкие эмпирические исследования.)

Все предшествующее сказано лишь для того, чтобы подвести к следующему выводу: мое отрицание этой части стоической метафизики в пользу современной науки нельзя считать ни произвольным, ни безосновательным. В нем нет ни малейшего неуважения к тем, кто, подобно Эпиктету, со всем старанием и тщанием находил применение знаниям, какими люди располагали в те далекие времена.

Есть еще два ключевых аспекта, которые я хочу обсудить, говоря о метафизике и стоицизме. Во-первых, несмотря на мой отказ от понятия разумного космоса, огромная часть метафизики стоиков никуда не делась, и, как мне кажется, сохранившиеся пласты — самые важные. Стоики были материалистами, полагавшими, что мир состоит из вещественных элементов без включения каких-либо сверхъестественных или нематериальных сущностей. Для стоиков из подобных элементов состояли даже само божество и человеческая душа. Этот взгляд вполне соответствует нынешней научной точке зрения: так, современная физика понимает под «элементами» различные фундаментальные составляющие вселенной (кварки, струны, поля и всякое такое). Как мы уже видели, стоики также думали, что все сущее объединено благодаря вселенской «паутине» причин и следствий, а это опять-таки находится в согласии с наукой в том виде, в каком она развивалась со времен Галилея. Эти два пункта крайне важны, поскольку из них выводятся несколько постулатов стоической этики, самым важным из которых, вероятно, является утверждение о существовании дихотомии контроля. Напомню, что дихотомия контроля — отправной пункт, с которого начинаются и «Энхиридион», и настоящее «Руководство».

Во-вторых, хотя мне и кажется, что самый разумный взгляд на метафизику стоиков таков, каким я его только что представил, базовые принципы стоицизма не мешают людям, разделяющим другие метафизические воззрения, принимать стоицизм и использовать его учение на практике. В этом отношении философию стоиков можно считать разновидностью экуменизма: стоицизм готов собрать под своей крышей все разнообразие религиозно-метафизических и, с известными оговорками, даже политических доктрин и убеждений.

Современные стоики, как и их античные предшественники, с легкостью могут быть пантеистами. Или же они могут истолковывать Логос, как это делают христиане — как слово Божие. Каждое истолкование, разумеется, обременено собственными внутренними противоречиями, и индивидуальным приверженцам стоицизма придется разрешать их тем способом, который кажется им наиболее разумным. Хотя со стоицизмом совместима отнюдь не любая метафизическая позиция (так, упомянутый выше «Закон притяжения» с учением стоиков не сочетается никак), некоторые позиции вполне с ним согласуются, а мой взгляд в любом случае остается лишь одним из вариантов, выносимых на рассмотрение.

Тема 6. Местные обычаи не являются всеобщими и неизменными

Годы жизни Эпиктета пришлись на период между концом I и началом II века. Всезнайкой он не был — то есть, как и все мы, оставался человеком своего времени и своего места. Тем не менее главную ценность его философии представляют универсалистские идеи, касающиеся человеческой природы, а не те или иные специфические и партикулярные взгляды, усвоенные или разделяемые им только потому, что он был римским гражданином имперской эпохи.

Именно из-за ограничений времени и места мы нуждаемся в переоценке некоторых приводимых Эпиктетом примеров и даже отдельных его этических предписаний. Так, он часто рассуждает об институте рабства (напомню, что рабом был и он сам!) как о нормальной части жизни. Во времена Римской империи рабство действительно было элементом повседневности и, по сути, вся экономика государства строилась на его основе. И все же наши нынешние оценки более актуальны — это само собой разумеется. Или рассмотрим допущение Эпиктета, что отцу вполне пристало бить сына: согласно современным представлениям, это абсолютно неправильно. Наконец, Эпиктет требует, чтобы половые отношения были «чистыми» и ограничивались браком и деторождением. Понятно, что в сегодняшнем обществе такая позиция накладывает бессмысленные ограничения на людей любой гендерной принадлежности и сексуальной ориентации.

Когда Эпиктет разворачивает свою теорию ролевой этики, поясняя, что указание на то, как подобает себя вести, мы должны извлекать из особенностей играемых нами социальных ролей — отца, дочери, друга, коллеги, — он явно опирается на представления, типичные для его времени и культуры. Однако человечество за два минувших тысячелетия добилось большого прогресса в нравственном отношении и, как можно надеяться, продолжит это движение и в будущем. А это значит, что само истолкование и понимание социальных ролей подвержено постоянным изменениям.

Вместе с тем признание факта культурного развития не меняет сути многих рекомендаций Эпиктета — будь то совет, согласно которому нам следует уважать своих родителей, или напоминание о том, что их качества и их поступки по отношению к нам не находятся в нашей власти. Мы, современные люди, лишь добавляем: подобные наставления не предполагают, что нам следует подчиняться физическому или психическому насилию, даже если оно исходит от близких. Этот пункт более важен, чем может показаться на первый взгляд, поскольку не исключены сомнения или замешательства относительно логических следствий, которые вытекают из постулатов стоической философии, взятых вне связи с обычаями породившей ее эпохи. Хорошим примером может служить вопрос о феминизме, относящийся к следующей теме, которая, в свою очередь, выводит к проблеме социальной справедливости.

Тема 7. Социальная справедливость

Понятие социальной справедливости сегодня, как ни странно, остается весьма противоречивым. Поэтому позвольте пояснить, что я имею в виду, используя его в контексте этой книги. На фоне типовых воззрений их времени отношение античных стоиков к женщинам и рабам выглядело весьма передовым. Например, Сенека в I веке н.э. писал своей подруге Марции о том, что женщины имеют такие же аналитические способности, как и мужчины, и, следовательно, способны обучаться философии и практически заниматься ею. Тот же мыслитель однозначно утверждает, что раб — человек, ничем не отличающийся от других, и относиться к нему должно соответственно. Зенон, основатель стоицизма, уже в IV веке до н.э. зашел столь далеко, что заклеймил рабство, назвав его злом. Что же касается расизма, то древние греки и римляне просто не думали о расах так, как мы воспринимаем этот концепт. Наши рассуждения о расах коренятся в так называемом научном расизме, появившемся в эпоху Просвещения и с максимальной жестокостью применявшемся в практике колониализма. В глазах греков и римлян рабы (если только они не были рождены в рабском состоянии) когда-то являлись свободными людьми, которым не повезло проиграть битву. В те времена подобное случалось сплошь и рядом, причем даже с самими греками и римлянами.

Тем не менее даже поверхностное чтение Сенеки и Эпиктета заставит современных читателей испытывать неловкость: ведь сочинения этих мыслителей изобилуют оскорбительными комментариями относительно женщин, зачастую выступающих образчиками слабости, обусловленной их эмоциональностью. При всем этом, однако, стоицизм не содержит никаких доводов — и это убедительно показано современными исследователями, — позволяющих защищать дискриминацию по основаниям пола, гендера, этничности или любой иной произвольной или биологической категоризации человеческих существ. Напротив, из фундаментального для стоиков понятия космополитизма следует, что всякая дискриминация такого типа должна быть отвергнута как несопоставимая со стоической философией. Именно этим обосновывается предложенная мной корректировка некоторых фрагментов учения Эпиктета, имеющих отношение к рассматриваемой теме.