В 1999 году тренер по физподготовке Маркус Эллиотт пришел на работу в команду по американскому футболу «Нью-Ингленд Пэтриотс», игроков которой преследовали травмы задней поверхности бедра. В то время к травматизму в спорте относились как к неизбежности. «Травмы считались "просто частью спорта", — говорит Эллиотт. — Это спорт, говорили все, это просто дурацкие травмы». Американский футбол — жесткая игра, игрокам бывает больно, ничего не поделаешь.

Эллиотт относился к этому иначе. По его мнению, большая часть травм — результат неправильно выстроенного тренировочного процесса. В то время большинство команд Национальной футбольной лиги делали упор на силовые тренировки и набор мышечной массы. И хотя у каждого футболиста были свои индивидуальные особенности организма, а задачи игроков на поле различались, тренеров это не волновало. «Представьте, что вы пришли к врачу, а он, не задав вам ни единого вопроса, не назначив ни анализов, ни обследований, сразу выписывает вам рецепт, — говорит Эллиотт. — Это же совершенно бессмысленно — а ведь именно так тренировали профессиональных спортсменов… Такие тренировки походили на безразмерную одежду, которую можно выдавать всем подряд».

Эллиотт принес новый, индивидуальный подход. Игрокам, наиболее подверженным травмам задней поверхности бедра (например, ресиверам), уделялось больше внимания. Эллиотт тщательно обследовал каждого спортсмена, тестировал их силу, наблюдал за техникой рывков и старался выявлять дисбаланс — когда, к примеру, мышцы одной ноги оказывались у футболиста более развитыми, чем мышцы другой. На основе этого исследования игроков разделили на группы в зависимости от риска получить травму — высокого, среднего или низкого. Игроки из группы высокого риска во время предсезонной подготовки усиленно тренировались, чтобы скорректировать проблемы с мышцами, выявленные Эллиоттом.

В течение предыдущего сезона, до прихода Эллиотта, игроки «Нью-Ингленд Пэтриотс» получили 22 серьезные травмы. Когда команда начала работать по его методике — всего три. Этот успех, как и последующие, превратил скептиков в горячих сторонников нового курса. Сегодня, более 20 лет спустя, в спорте гораздо чаще прибегают к подходу Эллиотта, основанному на сборе данных и учитывающему индивидуальные особенности каждого игрока.

Сам Эллиотт позднее основал компанию Р3, чтобы объединить науку и спорт: она занимается оценкой и разработкой тренировочных программ для лучших спортсменов мира. Компания использует технологию трехмерного захвата движений, чтобы детально проанализировать работу мышц спортсмена во время бега, прыжков и разворотов. Результаты обследования точностью могут поспорить с МРТ. Эллиотт, общаясь со спортсменом, объясняет: «Смотри, когда ты приземляешься после прыжка, одна половина твоего тела получает на 25% больше нагрузки, чем другая. Кроме того, обрати внимание, бедро у тебя вращается внутрь, а голень — наружу. Получается, что твой показатель находится на 96-м процентиле из всех, кого мы тестировали, то есть ты нагружаешь ногу сильнее, чем 96% спортсменов. Имей в виду: если результат спортсмена держится на 95-м процентиле и выше, травма колена в течение двух лет неизбежна. Так что придется над этим поработать, а после тренировок еще раз проведем тест, чтобы определить, сработал ли метод».

Компания Р3 протестировала больше половины нынешних игроков НБА. «Не стоит ждать, пока случится беда, — говорит Эллиотт. — Гораздо лучше отслеживать сигналы, вовремя замечать зоны риска и действовать на упреждение. Ведь если вы все же столкнетесь с проблемой, то никогда не сможете восстановиться до прежнего уровня». Именно Эллиотт (и его коллеги, разделяющие эту философию) способствовал распространению в профессиональном спорте научного подхода к профилактике травм.

«Профессиональные спортсмены работают на износ. Травмы неизбежны. Никуда от этого не деться». Это называется закрывать глаза на проблему — иными словами, считать, что нежелательный исход естественен и неизбежен, что он нам неподконтролен. Отмахиваясь от проблемы, мы относимся к ней как к погоде. Мы знаем, что погода сегодня плохая, но лишь пожимаем плечами: «Ну да, плохая, но я-то что могу с этим поделать? Погода есть погода».

Неспособность увидеть проблему — одна из трех преград на пути к упреждающему мышлению, которые мы рассмотрим в этой части книги. Закрывая глаза на проблему, мы не можем ее решить. Эта избирательная слепота делает нас пассивными, даже если бездействие очень дорого нам обойдется. Чтобы оказаться на шаг впереди проблемы, мы должны излечиться от слепоты.

В 1998 году лишь 52,4% учащихся государственных школ Чикаго доучивались до конца и получали аттестат. Иными словами, шансы ученика чикагской государственной школы получить среднее образование составляли примерно 50×50 — все равно что подбросить монетку. «Любая система идеально приспособлена для получения тех результатов, которые она выдает», — некогда заметил эксперт в области здравоохранения Пол Баталден. Система чикагских государственных школ была прекрасно настроена, чтобы отсеивать половину учеников.

Представьте себя в этой системе: вы — учитель или администратор, добрый и отзывчивый человек, полный решимости увеличить эти смехотворные шансы. С чего именно вы начнете? Вы со своими благородными намерениями довольно быстро увязнете в этом болоте: 642 школы, более 360 тысяч учеников и 36 с лишним тысяч сотрудников. Чтобы вы могли еще лучше оценить масштаб, замечу, что во всем школьном округе Грин-Бэй (штат Висконсин) 21 тысяча учеников. В чикагских школах примерно столько же учителей. Шестимиллиардный бюджет чикагских школ примерно равен бюджету всего Сиэтла.

Однажды группа убежденных реформаторов решилась изменить мощную, но сломанную систему изнутри. Они собирались действовать на упреждение, надеясь дать детям шанс на завершение среднего образования. Но сначала было необходимо побороть искаженное мировоззрение. «Долгое время у нас считалось: перейдя в старшие классы, ты либо справляешься сам, либо прощаешься со школой, — говорит Элизабет Кирби, директор школы Kenwood Academy, одна из инициаторов изменений. — Именно в это время решалось, кто из пришедших к нам детей добьется успеха, а кто нет. Кто не добился успеха, тот сам виноват. Это считалось нормой, и никто не подвергал сомнению такое положение дел».

Это норма. Таково положение дел. Вот она — слепота, неспособность увидеть проблему. Внутри чикагской образовательной системы многие в конце концов смирились с высоким процентом отсева. Сами ученики, бросившие школу, считали, что причина кроется в непреодолимых проблемах: бедность семьи, низкое качество образования в младших и средних классах, психические травмы, плохое питание и все в том же духе. Да и сами они не прикладывали достаточных усилий: прогуливали занятия, не делали домашние задания. Казалось, учеба им безразлична. Что с этим мог поделать обычный учитель или администратор? Казалось, ситуацию не исправить: наступал очередной учебный год, число выбывших вновь приближалось к 50%, и чувство беспомощности только росло. Да, мир жесток, и мы ничего не можем с этим поделать.

Первым лучом надежды, намеком на то, что руководитель школы может изменить ситуацию к лучшему, снизив процент отсева, стала публикация исследования Элейн Алленсворт и Джона Истона в журнале University of Chicago Consortium on School Research. Авторы статьи, вышедшей в одном из номеров журнала за 2005 год, утверждали, что можно с 80%-ной точностью предсказать, кто из поступивших в старшие классы получит аттестат, а кто оставит учебу. Оценка базировалась на двух удивительно простых показателях: 1) ученик сдал зачеты по пяти предметам первого года обучения; 2) у ученика нет незачетов более чем в одном семестре по одному из ключевых предметов (например, по математике или английскому языку). Эти два фактора в сумме стали называть показателем «Хороший ученик». Если учащийся первого года соответствовал этому показателю, у него было в 3,5 раза больше шансов окончить школу.

«Показатель "Хороший ученик" важнее, чем все остальные факторы вместе взятые», — заявила Пейдж Пондер, которую чикагский школьный округ в 2007 году пригласил координировать программу, основанную на результатах исследования. К общему изумлению, не имели значения ни доходы родителей, ни раса, ни пол, ни (и это самое удивительное) успехи школьника в учебе на восьмом, последнем году обучения перед переходом в старшие классы. Уточним для ясности: школьники, которые по успехам в учебе в восьмом классе относились к нижнему квартилю, но при этом, перейдя в старшие классы, в первый учебный год соответствовали показателю «Хороший ученик», имели 68% шансов завершить обучение — это намного больше, чем в среднем по выборке. Согласно исследованию, выходило, что особенно важны достижения школьника именно в девятом классе: они предопределяют, сумеет ли он успешно завершить учебу.

В чем же дело? Что такого особенного в девятом классе? Отчасти дело тут в том, что в Чикаго нет переходного этапа — «средних классов»: младшими считаются классы с подготовительного по восьмой, после чего ученики переходят в старшие классы — начиная с девятого. Поэтому переход из восьмого в девятый класс становится своего рода инициацией, переходом из детства во взрослую жизнь.

«В переходные периоды каждый из нас очень уязвим», — говорит Сара Дункан. Ее некоммерческая организация Network for College Success сыграла важнейшую роль в жизни чикагских государственных школ. По словам Дункан, в девятом классе ученики зачастую впервые познают горечь поражения, и учителя преподносят им этот опыт почти с наслаждением, словно считая это проявлением требовательной любви. «Учителя считают, что дети, потерпев неудачу, подумают: "Что ж, мне надо больше стараться", — говорит Дункан. — Иногда бывает и так. Но чаще всего 14-летние подростки после провала делают вывод: "Мне здесь не место, я недостаточно хорош". И уходят».

Как же сделать всех «хорошими учениками»? Не следует забывать: этот показатель лишь предсказывает будущее, но не решает проблемы — как пожарная сигнализация не тушит огонь. Но, как и в случае с пожарной сигнализацией, если звучит сигнал тревоги, значит, беда уже стучится в дверь и вы не воспользовались шансом ее предотвратить. Таким образом, если школьник окончил девятый класс и не соответствует показателям «хорошего ученика», проблема налицо.

К счастью, в отличие от пожарной сигнализации, показатель «хороший ученик» — это еще и потенциальное средство профилактики: он позволяет преподавателям увидеть, кому из учеников нужна помощь в освоении полного учебного курса, особенно основных предметов. (Тут следует вспомнить старую истину: корреляция и причина — разные вещи. Нет гарантий, что помощь, оказанная ученику, и повышение его показателя в рейтинге увеличат вероятность, что он окончит школу. Однако есть основания полагать, что одно прочно связано с другим. Создатели методики, разумеется, отслеживали ход эксперимента и могут привести надлежащие доказательства.)

Включение в эксперимент полностью перевернуло работу чикагских школ. Если девятый класс настолько критически важен для дальнейшей учебы, значит, для обучения тех, кто только поступил в старшие классы, необходимо выделить лучших учителей. Система распределения педагогической нагрузки стала строиться совершенно иначе: раньше наиболее квалифицированные учителя стремились работать со старшими учениками. Теперь же руководство школ осознало, что именно начинающим нужен звездный педагогический состав.

Кроме того, при взгляде через призму нового показателя некоторые привычные школьные методы поддержания дисциплины оказались по-настоящему вредоносными. «До начала эксперимента мы то и дело отстраняли ребят от учебы на две недели в качестве наказания, — рассказывает Сара Дункан. — Причем даже не за то, что подросток, например, пронес в школу оружие, а за обычную стычку в коридоре, даже если она не переросла в драку». Да, педагоги в те времена не давали ученикам никаких поблажек. Но если ученика, который и так с трудом тянет программу, выгнать из школы на две недели, к чему это приведет? Он отстанет от класса, не будет справляться с домашними заданиями, не сдаст зачеты и экзамены — и в итоге не сможет окончить школу. Школьная администрация не понимала, что подобные дисциплинарные меры запросто могут лишить ученика любых карьерных перспектив.

Помните? «Любая система идеально приспособлена для получения тех результатов, которые она выдает».

Однако самые внушительные изменения произошли в сознании учителей. Работа на основе нового показателя, «изменила взгляд педагогов на свою работу, изменила отношения между учителями и учениками, — замечает исследователь Элейн Алленсворт. — Раньше педагоги считали: "Мое дело — выставлять оценки". Теперь они рассуждают иначе: "Моя обязанность — добиться, чтобы мои ученики успешно учились. Если кто-то не справляется с учебой, я должен выяснить почему". Между этими позициями — огромная разница».

Если вы как учитель знаете, что главное в работе не оценивать учеников, а поддерживать их, это все меняет. Вы начинаете сотрудничать по-новому. При этом вы понимаете, что не можете помочь неуспевающему ученику в одиночку — ведь вы видите его не более часа в день. У него проблемы только с вашим предметом или сразу с несколькими? Часто ли он пропускает уроки? Удалось ли кому-нибудь из ваших коллег найти к нему подход? Словом, вам нужно узнать о нем как можно больше, поэтому вам необходимы союзники.

Как правило, в школе между собой общались преподаватели одних и тех же дисциплин — «историки» с «историками», «математики» с «математиками» и так далее. Теперь же педагоги начали встречаться междисциплинарными командами, получившими название «Успешные новички». Участники команд регулярно собирались, чтобы изучить данные по каждому ученику, предоставляемые школьным округом в режиме реального времени. Впервые они получили возможность со всех сторон совместно оценить успехи школьников.

«Что прекрасно в работе учителя — вы можете исповедовать любую философию, но, если вы говорите, к примеру, о Майкле, вас интересует именно Майкл, — замечает Пейдж Пондер, упоминая гипотетического ученика. — В итоге все сводится к тому, что вас по-настоящему волнует: например, чем мы займемся с Майклом на следующей неделе».

У каждого школьника — свои нужды. Алии нужна помощь по математике. Сама она ни о чем не попросит, но согласится, если ей предложить. Малик по утрам водит сестренку в школу, поэтому всегда опаздывает. Значит, первым уроком в первом семестре у него должен идти факультатив. Если он провалит экзамен, то хотя бы не по основному предмету. Кевин — прогульщик и увиливает от работы как может, но его мать будет приглядывать за ним, если ее предупредить. Родителям Джордан надо звонить, если она не пришла в школу. (Обеспечивать присутствие школьников на уроках — один из ключевых аспектов программы. Как говорит Пондер, «чтобы окончить школу, надо ходить в школу, это очевидно».)

И вот цифры начали меняться — ученик за учеником, встреча за встречей, семестр за семестром, школа за школой. Повысилась посещаемость, улучшились оценки, выросли другие показатели программы. Четыре года спустя количество учеников, получивших аттестат, превзошло самые смелые ожидания. А к 2018 году поднялось до 78%, то есть на 25% по сравнению с показателями 20-летней давности. И привели к этому упреждающие действия учителей, администраторов и ученых, сумевших оказаться на шаг впереди проблемы.

По приблизительным оценкам, с 2008 по 2018 год получили аттестаты около 30 тысяч учеников, которые едва добились бы такого успеха, не будь программы «Хороший ученик». Эти выпускники так никогда и не узнают, что в некоей иной реальности, где к этой программе приступили позже или не приступили вообще, они не смогли бы окончить школу, а их жизнь была бы неизмеримо труднее.

Но теперь, с аттестатом, их общий доход на протяжении жизни вырастет (в среднем с 300 до 400 тысяч долларов). Организаторы перемен одержали упреждающую победу, стоимость которой уже сейчас составляет 10 миллиардов долларов и продолжает расти. Причем мы посчитали лишь прямой рост доходов выпускников, не учитывая других плюсов этого роста — от улучшения состояния здоровья до более высокого уровня удовлетворенности жизнью.

***

Эта история успеха чикагских государственных школ предвосхищает многие темы, которые будут рассмотрены в этой книге. Чтобы добиться успеха с помощью упреждающих действий, лидер должен многое уметь: выявлять проблему на раннем этапе, выявлять точки приложения усилий в сложных системах, определять надежные методы измерения прогресса, искать новые пути сотрудничества в работе и превращать единичные удачи в систему, чтобы закрепить успех. Вспомним, однако, что для начала перемен в школах Чикаго организаторам пришлось преодолеть неспособность увидеть проблему. Нельзя справиться с тем, чего не можешь увидеть, равно как и с тем, что считаешь печальной, но неизбежной частью реальности. Помните? «Американский футбол — жесткая игра, игрокам бывает больно».

Почему, столкнувшись с проблемой, мы закрываем на нее глаза? Чтобы разобраться, рассмотрите иллюстрацию. Эти несколько кадров — МРТ грудной клетки. Примерно такую визуальную последовательность анализируют врачи-радиологи, пытаясь понять, нет ли у пациента рака легких. Заметили что-нибудь странное?

Да, это маленькая горилла. Нет, пациент ее не вдохнул. Гориллу вставили в МРТ-снимки исследователи под руководством Трэфтона Дрю, гарвардского специалиста по психологии внимания, решившего разыграть группу радиологов. Многие ли радиологи, сосредоточенные на поиске раковых опухолей, все же заметят гориллу?

Как оказалось, немногие. 20 из 24 врачей не обратили на нее никакого внимания. С ними сыграл злую шутку феномен, известный как перцептивная слепота, «слепота невнимания» или «эффект невидимой гориллы», когда сосредоточенность на одной задаче мешает нам замечать важную информацию, которая к ней не относится.

Перцептивная слепота ограничивает периферийное зрение. В сочетании с нехваткой времени это может отключить любознательность. В голове остается одна-единственная мысль: «Надо сосредоточиться на своем деле». Когда от учителей и школьной администрации год за годом требуют повышения экзаменационных оценок учащихся, отказывая им в необходимых для качественной работы ресурсах и мучая бесконечными изменениями в учебных планах и регламентах, они теряют периферийное зрение. Они становятся похожи на радиологов, которые, тщательно изучая снимки в поисках раковых клеток, оказываются не в состоянии увидеть гориллу. Со временем педагоги перестают беспокоиться, многие ли ученики бросают школу: у них и так дел невпроворот, да и вообще — им-то что за печаль?

Вы посмеялись над радиологами, не заметившими гориллу? А сами-то вы обратили внимание, что на последних нескольких страницах их номера заменены изображением лепрекона?

Я тестировал этот момент на своих первых читателях и спешу сообщить, что лепрекона замечал примерно каждый второй. Если вы оказались в группе более внимательных, готов поспорить, что с каждой страницей ваш интерес угасал. В первый раз вы воскликнули про себя: «Господи, это еще что? Лепрекон?» На следующей странице вы спокойно подумали: «Ну вот, еще один!» К четвертой же вы и думать о нем забыли. Так выглядит привыкание. Мы привыкаем к постоянно встречающимся стимулам. Войдя в комнату, вы мгновенно обращаете внимание на громкое жужжание кондиционера, но уже пять минут спустя уровень шума кажется вам совершенно нормальным.

Чтобы лучше понять, что в этом контексте означает термин «нормальный», имейте в виду: привыкание часто используется как вид терапии при фобиях. К примеру, человеку, который боится острых предметов, могут показывать изображения игл или просить взять их в руки — настолько часто, что постепенно иррациональный страх исчезает. Происходит некая «десакрализация», и смотреть на иголку становится нормальным. В рамках психотерапии такое превращение объекта или явления в норму — это хорошо и правильно. Но у привыкания есть и темная сторона. Только представьте себе: нормой становятся коррупция или насилие! В 1960–1970-х годах сексуальные домогательства на работе считались настолько естественными, что даже считалось, будто женщины должны радоваться такому «вниманию». Вот что писала Хелен Герли Браун, много лет возглавлявшая журнал Cosmopolitan, в своей книге «Секс и офис» (Sex and the Office), которая вышла еще в 1964 году: «Женатому мужчине нравится, когда вокруг много привлекательных женщин, благосклонно принимающих его ухаживания. Он может относиться к ним как к сексуальным объектам, хотя это и необязательно (и скажите, что он не имеет на это права!). Возможно, он и не собирается добавлять тебя в свою коллекцию, а лишь хочет понять, как ты в принципе относишься к мужчинам. Одна-единственная мисс Благопристойность, которая предпочла бы выпить яд, чем согрешить, даже если это не ее грех, способна напрочь испортить мужчине удовольствие от пребывания на работе. Одна симпатичная девушка, занимающая довольно высокий пост в текстильной промышленности, заявила: "Лучше уж я потерплю здоровый флирт, чем позволю мужчине погубить мою карьеру!" Между прочим, это реальная цитата. Такое ощущение, что у этой девушки сексуальный "стокгольмский синдром"».

Исследование, проведенное в 1960 году Национальной ассоциацией офис-менеджеров, показало, что 30% из двух тысяч участвовавших в нем компаний уделяли «серьезное внимание» сексуальной привлекательности принимаемых на работу сотрудниц приемной, телефонисток и секретарш. Термин «харассмент», означающий нежелательное сексуальное внимание к зависимому человеку, придумала в 1972 году журналистка Лил Форли, читавшая в Корнеллском университете курс, посвященный женской карьере. Во время семинара по «развитию самосознания» она расспросила студенток об их собственном опыте работы. «Каждую из этих юных девушек либо уже уволили, либо вынудили уйти с работы, поскольку они отклонили сексуальные притязания босса», — рассказывала она в 2017 году в интервью Брук Глэдстоун, ведущей шоу On the Media.

Форли целенаправленно искала термин, который позволил бы четко и недвусмысленно описать это явление: так и появилось слово «харассмент». Позднее Форли писала в The New York Times: «Работающие женщины ухватились за это выражение, поскольку оно точно описывало принуждение к сексу — то, с чем они сталкивались ежедневно. Теперь им не нужно было долго объяснять родным и друзьям — "Босс меня домогался и не желал слышать мой отказ, поэтому мне пришлось уволиться". То, что делали такие начальники, обрело имя».

Выше мы уже говорили о том, как привыкание помогает при фобиях, превращая проблему в норму. Внедряя термин «харассмент», Лиз имела в виду противоположное: она стремилась превратить норму в проблему, показать противоестественность назойливого сексуального внимания к женщинам, призвать всех воспринимать это внимание как нечто позорное. Она помогла обществу вывести проблему из слепой зоны, дав проблеме имя.

***

Неспособность увидеть проблему не только научный, но и политический феномен. Мы постоянно спорим, что считать «проблемами» — в нашей собственной жизни, в окружающем мире. Эти дискуссии весьма важны: ведь если появляется проблема, значит, необходимо искать ее решение, и эта необходимость налагает на нас определенные обязательства. Иногда такие переговоры мы ведем с самими собой (как, например, люди, злоупотребляющие алкоголем, которые никак не хотят признать, что у них сложности), а иногда с близкими (скажем, обсуждая с супругом, не нужно ли вам к психотерапевту). А в обществе бесчисленный сонм проблем больше походит на толпу базарных торговцев — перекрикивая друг друга, они требуют, чтобы мы потратили на них внимание и силы.

А случается, что мы бросаемся решать не те проблемы. Так, в 1894 году, когда людей по улицам Лондона возили около 60 тысяч лошадей, газета The Times пророчествовала: «…через 50 лет лондонские улицы скроются под девятифутовым слоем навоза». Забудем на минуту о неправдоподобности этого прогноза с точки зрения логистики (как именно наберется эта девятифутовая — то есть, грубо говоря, трехметровая — куча?). Положа руку на сердце, эти страхи нельзя было назвать беспочвенными: каждая из десятков тысяч лондонских лошадей ежедневно оставляла на улицах собственный «вклад в статистику» — от 7 до 15 килограммов. На первой международной конференции по градостроительству, прошедшей в Нью-Йорке в 1898 году, грядущий «навозный кризис» стал главной темой для обсуждения. К счастью, он так никогда и не настал — потому что появились автомобили. (Правда, теперь уже «продукты жизнедеятельности» автомобилей — CO2 и твердые частицы в отработанных газах — стали большой проблемой для человечества.)

Каково это — энергично включиться в борьбу против неспособности видеть проблемы? Давайте посмотрим на работу бразильской активистки Деборы Делаж: рождение дочери открыло ей глаза на трудности современного мира.

В августе 2003 года Делаж, будучи на 37-й неделе беременности, пришла на плановый осмотр к своему гинекологу в городе Санту-Андре (штат Сан-Паулу). Во время осмотра доктор сказал женщине, что ей пришло время рожать. Она и сама уже ощущала схватки, но они были такими легкими, что она не восприняла их всерьез. Ей дали дозу окситоцина — гормона, который заставляет мышцы матки сокращаться, что ускоряет роды. Лишь 12 часов спустя врач решил сделать кесарево сечение, и София появилась на свет. Ребенок чувствовал себя хорошо, а мать быстро шла на поправку.

Делаж была благодарна медикам за помощь, но что-то ее беспокоило, когда она вспоминала о родах. Почему медикам потребовалось стимулировать роды? Зачем врач так хотел сделать кесарево сечение?

В интернете она нашла форум, где женщины делились историями своих родов. Многие были похожи на ее собственную как две капли воды: женщины хотели родить самостоятельно, но все заканчивалось кесаревым сечением. Немало было и матерей, которые рассказывали, как врачи отговаривали их от естественных родов. «Я поняла: то, что произошло со мной, происходит с женщинами по всей стране, — говорит Делаж. — С этим может столкнуться каждая».

Вскоре она нашла статистические данные, которые подтвердили ее догадки. Доля родов путем кесарева сечения слегка разнится от страны к стране: в Швеции — 18% от общего числа родов, в Испании — 25%, в Канаде — 26%, в Германии — 30%, в США — 32% (данные за 2016 год). В Бразилии в 2014 году путем кесарева сечения на свет появилось 57% младенцев — один из самых высоких показателей в мире. А в частных клиниках, которые предпочитают состоятельные бразильцы, эта цифра и вовсе составляла невероятные 84%.

Кесарево сечение — это полостная операция, то есть риск и для матери, и для ребенка. Иногда она может спасти жизнь, а то и две жизни. Но при цифре 84% становится очевидно: речь не может идти лишь о случаях, когда нормальные роды — это слишком рискованно или опасно. Эту операцию стали использовать просто для удобства. Что же заставляет медиков отказываться от обычных родов? Эту тему горячо обсуждают как в Бразилии, так и во всем мире. Для некоторых женщин кесарево сечение — вопрос личного выбора, они планируют его заранее. Некоторые утверждают, что в частных бразильских клиниках эта операция своего рода символ статуса. В ряде медучреждений даже предлагают совместить с кесаревым сечением маникюр и массаж.

Тем не менее более убедительной кажется версия, что этот способ родов предпочитают доктора. В конце концов, операции можно проводить по четкому плану, одну за другой. Так им не придется задерживаться после работы, приезжать в клинику в выходные и праздники. Да и финансово это выгоднее: акушер-гинеколог может сделать куда больше кесаревых сечений (операция длится от силы час-два), чем принять естественные роды, на которых иногда врач работает сутки и более, хоть и с перерывами.

Помимо структурных, есть еще и культурные объяснения. «Роды — нечто первобытное, уродливое, грязное, неудобное, — констатирует Симон Динис с кафедры общественного здравоохранения университета Сан-Паулу, объясняя представления врачей о родах в интервью журналу Atlantic. — Многие считают, что они должны быть еще и унизительными. Иногда врачи говорят женщинам во время схваток: "Делала ребенка — не жаловалась. А тут чего стонешь?"» Можно подумать, что такие оскорбительные замечания — редкое исключение, но, как говорят сами бразильянки, это не так. Исследование, в котором участвовали 1626 женщин, рожавших в Бразилии, показало: примерно 25% из них вспоминают, как врачи насмехались над ними или критиковали их, когда они кричали от боли. А около 50% женщин признавались, что во время родов они ощущали себя «жалкими, уязвимыми, беззащитными».

Такая реальность открылась перед Деборой Делаж, когда она, переживая из-за собственного кесарева сечения, начала исследовать ситуацию с родами в Бразилии. Сетевой форум, где молодые матери делились собственным похожим опытом, только укрепил ее уверенность в том, что ситуацию надо менять. Делаж присоединилась к новому движению Parto do Princípio («Принципы родов»), созданному для защиты прав матерей. В 2005 году движение представило федеральному государственному прокурору 35-страничный документ — нечто среднее между результатами исследования и манифестом: в нем утверждалось, что дела с родами в Бразилии обстоят из рук вон плохо. Материалы исследования свидетельствовали, что бразильянки хотят рожать самостоятельно, но не получают такой возможности. Вместо этого их направляют на кесарево сечение. В результате страдает здоровье и матерей, и младенцев. Авторы документа указывали на системные причины проблемы и предлагали список рекомендаций для системы здравоохранения.

Участницы Parto do Princípio сумели найти союзников во власти. Среди них оказалась и Жаклин Торрес, акушерка, специалист по женскому здоровью, эксперт ANS — национальной регулирующей организации в сфере личного медицинского страхования. Торрес стала искать по всей стране специалистов, предпочитающих естественные роды, и наконец нашла доктора Паулу Борема. Он участвовал в опытном проекте в Жаботикабале, городе в 300 километрах к северу от Сан-Паулу, — целью исследователей было увеличение числа естественных родов при помощи постепенного внедрения усовершенствований. Он с большим трудом нашел соратников для этого проекта. Как рассказывал сам Борем, в первой же организации, куда он обратился со своей идеей, его подняли на смех. «Мне сказали: "Это глупости! Женщины хотят рожать при помощи кесарева сечения. Врачи с ним согласны. Никакой проблемы тут нет"», — вспоминает Борем. (Кстати, вот вам идеальная словесная формулировка неспособности увидеть проблему.)

И все же он сумел найти небольшую больницу, где хотели перемен. «Врачи рассказали мне, что хотели бы изменить ситуацию, — рассказывает Борем. — Им казалось, что слишком много новорожденных приходится переводить в отделение интенсивной терапии. Это их тревожило». Это правда: дети, рожденные путем кесарева сечения, чаще оказываются в интенсивной терапии, причем в основном из-за проблем с дыханием, возникающих из-за появления на свет раньше срока.

Когда Борем только начинал свой проект, доля естественных родов составляла в местном роддоме лишь 3%. «Система была приспособлена под кесаревы сечения», — замечает он. Вместе со своими соратниками он начал ее менять. Врачам запретили назначать проведение плановых кесаревых сечений ранее 40-й недели беременности, тогда как ранее нормой считался срок 37 недель. Врачей разделили на смены: если у женщины начинались роды во время смены «ее» врача — хорошо, если нет, ею занимался другой врач. Таким образом удалось порвать с традицией, согласно которой врачи принимали роды у тех пациенток, чью беременность они вели: в этих случаях плановое кесарево сечение, конечно, облегчало врачам жизнь. А вот акушерок закрепляли за пациентками, которым они помогали во время родов: так роженицы не нервничали из-за смены персонала. При этом все изменения проводились таким образом, чтобы врачи не потеряли в деньгах. В результате девять месяцев спустя доля естественных родов в клинике составила 40%.

Узнав о работе Борема, Торрес поняла: вот рецепт, который можно применить в масштабах страны. В 2015 году ANS начала программу Parto Adequado («Адекватные роды»). Его задачей было масштабировать проект доктора Борема и его соратников в Жаботикабале. Программа охватила 35 госпиталей, и в первые полтора года работы число естественных родов в них выросло с 20 до 37,5%. В 12 госпиталях существенно снизилось число новорожденных, попадавших в отделения интенсивной терапии. В общей сложности врачам удалось избежать примерно 10 тысяч операций. Следующий этап реализации программы, на котором к ней подключилось втрое больше клиник, начался в 2017-м. По словам Педру Делгаду, руководителя Института усовершенствования здравоохранения и участника программы, «результаты первого этапа дают надежду на то, что такие изменения возможны как в Бразилии, так и в других странах с похожей статистикой в разных уголках планеты, включая Египет, Доминиканскую Республику и Турцию».

Участникам программы предстоит еще долгий путь: пока она охватывает лишь малую часть из шести с лишним тысяч бразильских госпиталей. Однако уже сейчас видно, что перемены в системе здравоохранения назрели. Когда-то над идеями доктора Борема смеялись. А теперь в Бразилии существует список ожидания — в нем множество клиник, желающих подключиться к программе. Доктор Рита Санчес, врач-акушер, координатор программы Parto Adequado в одной из больниц, признается, что кампания вызвала в ее душе сильный отклик. «Мы оглянулись и поняли, что делаем слишком много кесаревых, — говорит она. — Больше чем 20–30 лет назад. Мы задумались, почему это происходит и как мы до этого дошли. И вдруг я поняла, что даже не рассказываю пациенткам об опасностях кесарева сечения и преимуществах естественных родов. Мы, врачи, сами не заметили, как система изменилась».

В этом случае способность увидеть проблему вернулась в результате потрясения, вызванного пониманием: они, медики, стали относиться к экстренному средству как к норме. Почему я считаю необходимым порекомендовать роженице кесарево сечение? Почему мы миримся с тем, что школу оканчивает лишь 52% учеников? Неудовлетворенность сеет семена перемен к лучшему.

Следующий шаг — поиск единомышленников. Есть ли другие люди, которые думают так же, как я? Вспомним слова Делаж: «Я поняла: то, что произошло со мной, происходит с женщинами по всей стране». То же самое говорила и Форли о термине «харассмент»: «Работающие женщины ухватились за это выражение, поскольку оно точно описывало принуждение к сексу — то, с чем они сталкивались ежедневно». И с пониманием, что некое явление — проблема и что многие другие считают так же, приходила сила.

А на следующем этапе происходит настоящее чудо: люди добровольно берут на себя ответственность за решение проблем, созданных не ими. Журналистка вступает в борьбу от имени миллионов женщин, столкнувшихся с сексуальным принуждением — харассментом. Женщина, которой сделали кесарево сечение, выражает интересы тысяч матерей, с которыми даже не знакома. «Я не виноват в этой проблеме. Но именно я ее решу» — так рассуждает сторонник упреждающих решений, делая шаг вперед. Именно об этой добровольной ответственности и ее последствиях мы поговорим в следующей главе.