Мой первый терапевт пыталась убедить меня, что моя фригидность – это результат сексуального насилия в детстве. Она спросила меня о первом случае сексуального возбуждения, и я рассказала, как я и мои сестры, бывало, дразнили нашего дядю – старого распутника и выпивоху.

Я росла в огромном ирландско-американском клане, в котором было много чокнутых и эксцентричных личностей, включая и меня. То, как в семье реагировали на неподобающее сексуальное поведение моего дяди, терапевту было абсолютно не понятно. Его жена знала, что на каждое Рождество ее муж не только напивался, но и вел себя непристойно. Он приставал к каждой «юбке» – неважно, какого возраста: главное, чтобы у нее была грудь. У него самого не было дочерей, только три сына.

Обычно мы отмечали праздники по два-три дня у дедушки и бабушки в их старом деревенском доме. Сколько же нас там собиралось! А еды и питья сколько там было! А уж эмоций – очень по-ирландски. Моя тетя однажды устроила семейное сборище для всех наших женщин и их дочерей. Председательствовала бабушка. Тетя сказала нам, девчонкам: «Если он выпустит птичку из клетки, сделайте вот что. Подойдите и шлепните по ней – так, чтобы не повредить, но достаточно, чтобы затолкать этого зверька обратно в клетку. Помните: никуда не ходите с ним в одиночку, всегда держитесь вместе. Не позволяйте этому или какому угодно другому хищнику одолеть вас. Каждая из вас сама отвечает за свою ягодку».

Нам не стало страшно или противно, нам только было любопытно, что же это за «маленький зверек». Правда, заключавшаяся в этом эпизоде, – правда, к которой не была готова терапевт, – состояла в том, что на самом деле мы любили его провоцировать. Те игры ни в коем случае не были травматичными, просто проявления пубертатного возраста. Когда мы встретились с ним последний раз, мне было пятнадцать, и я предложила сестрам и кузинам одновременно задрать наши юбки, спустить трусики и показать ему наши попки. План состоял в том, чтобы получше рассмотреть, как выглядит эрекция. Мы так и поступили, а он сказал: «Простите, девчонки, птичка больше не летает». У него были слезы на глазах. Через несколько недель он скончался от болезни печени. Он был, скорее, грустным, вызывавшем жалость персонажем, а не садистом. Попытку терапевта убедить меня в том, что дядюшка мог стать причиной травмы, я считаю интеллектуальным насилием. Моя фригидность во взрослом возрасте не имеет ничего общего с теми событиями.

Объяснение было гораздо проще: мой муж был скучным, неумелым, грубоватым любовником. Он кончал, как другие мужчины чихают. Трах. Бах. Ачхх. Все. Теперь, когда я развелась с ним и знаю, что такое хороший любовник, я понимаю, что терапевт совершила две большие ошибки. Первая состояла в ее уверенности, что мое прошлое (дядя) доминировало в моем настоящем (муж). Второй ошибкой было считать моего дядю каким-то психопатом, растлителем детей, когда на самом деле он был просто старым, жалким сатиром. Для него пятнадцатилетняя девушка со сформировавшимся бюстом уже не была ребенком. Его мать-католичка родила его, когда ей было шестнадцать лет. Потом у нее было еще девять детей. Умерла она в возрасте 36 лет из-за бесконечных беременностей. Тетя позже говорила мне, что дядя считал, что уважительно относился к нам, девчонкам, и ни при каких обстоятельствах не рискнул бы сделать кого-то из нас беременной.

Как ни странно, этот первый опыт терапии у такого некомпетентного терапевта оказался весьма полезен для меня. Я так хотела опровергнуть ее глупую теорию, что завела любовника только для того, чтобы доказать, что она не права. Это было что-то вроде эксперимента для проверки, действительно ли я фригидна. Я обнаружила, что нет, и подала на развод. Не слишком хороший результат для терапевта. Она недостаточно работала над своим контрпереносом, и это дало себя знать.