Академическая среда – настоящее минное поле. Моя учеба у брата в качестве его интеллектуальной подопечной была одновременно и болезненной, и полезной. Вот вам очередной пример парадоксальности психической реальности. Постоянные нападки Клода на отсутствие у меня интеллектуальной дисциплины стали лучшей подготовкой, какую я могла получить, чтобы позже выживать в вакууме академического окружения. Следуя «табели о рангах», навязанной вышестоящими нижестоящим, моя среда отвергала глубинную психологию в той же манере, что и мой брат, который не признавал моих интеллектуальных методов. В итоге я применяла ту же тактику выживания и упрямо продолжала читать Юнга, ведь там было столько вкусных сардин! Мне было хорошо в компании миллионов образованных читателей.

Я столкнулась с критикой со стороны брата в том юном и уязвимом возрасте, когда я страшно боялась, что быть «всего лишь девчонкой» означает, что мне не хватает ума для серьезных размышлений. Со времен Аристотеля женщин подозревали в том, что они ближе к животным, чем к рациональным философам – гражданам платоновского идеального города. Я вспоминаю острое переживание чувства неполноценности, когда в пятнадцать лет я попросила Клода поделиться своими впечатлениями о моей работе под названием «Символы ночи». Он порекомендовал мне сменить заголовок на «Никтоморфная иконография», это означало то же самое, но выглядело более наукообразно. Я отказалась, сочтя этот заголовок претенциозным для такой, как я (в конце концов, я же всего-навсего девчонка). Тогда он предсказал мне трудности в жизни: «Тебя никогда не будут уважать как интеллектуала, если ты не будешь играть в академические игры». Этот прогноз вызвал у меня панику, потому что больше всего в мире я хотела стать интеллектуалом, что означало для меня уметь мыслить самостоятельно. За этим стоял целый мир, в котором звучал тройственный девиз Французской революции: свобода, равенство, братство. Я вовсе не хотела уничтожить свою анималистическую часть, на которую очень любил указывать Клод. Но у меня была любовь к идеям, иногда присущая даже юной девушке, ум которой подвергается влиянию гормонов. У юных в избытке одно – инстинкт. Я инстинктивно не хотела лишиться человеческой способности к мышлению. Тем не менее, когда Клод заявил, что стать интеллектуалом означает играть в какую-то «игру», я потеряла свою уверенность и засомневалась, что я смогу принадлежать к этой группе. Я отказалась уступить или изменить заголовок своей статьи, демонстрируя, по его словам, комплекс осла, потому что обычно ослы не уступают, даже если их бьют смертным боем. Не слишком это было похоже на повышение – от кошки до осла, но все-таки осел был способен брыкаться.

Через пять лет комплекс осла обострился. Это был период самого сильного влияния Клода на меня. Мне исполнилось двадцать, и Клод объявил, что для меня настало время прочитать Канта. Чтобы подготовиться, я нашла книгу с перепиской Канта, полагая, что для начала это будет несложно. К концу недели я чувствовала себя такой же побитой, как и в пятнадцать лет. Я переписала в свой дневник абзац из кантовской философской переписки:

Три мои подружки в интернате были правы: надо рассчитывать на свою внешность, а не на мозги. Увидевшись через несколько дней с Клодом, я показала ему отрывок из Канта и заявила, что никогда и ни за что не смогу стать интеллектуалом и что в свои двадцать лет я, наконец, образумилась и расстаюсь с амбициями в этой области. После этого у нас состоялся решающий разговор:

 

Клод: Что тебя обескуражило?

Жинетт: Кант слишком запутанный.

Клод: Нет, не согласен! Кант трудный, но не запутанный.

Вот Гегель запутанный, а Кант – нет.

Жинетт: Трудный или запутанный, какая разница?

Клод: Доказательством ясности мысли Канта служит тот факт, что его комментаторы могут прийти к согласию по поводу того, что он имел в виду. Это невозможно, когда мысль запутанна. Единственное препятствие здесь – это твоя лень.

Жинетт: Нет, не согласна! То, что меня обескураживает, – это не трудность. Я люблю сложные игры. Что действительно меня достает, так это факт, что Кант так пишет в письме! Ты представляешь? Такой тяжелый стиль мышления – в письме! В письме, а не в лекции! Кант излагал свои мысли ученику³. Когда я пишу письма, я рассказываю о погоде, своих бойфрендах, новой прическе, школьных историях, пересказываю всякие сплетни, может быть, неприличные шутки. В конце я всех крепко обнимаю и целую и люблю, люблю, люблю. Мой эпистолярный стиль показывает, что я точно не интеллектуал.

 

Клод слушал внимательно. В тот момент в нем разворачивалась Персона, которую я называла Царем Соломоном, потому что Клод находился под впечатлением легендарной мудрости и невероятной щедрости Соломона и видел в нем прекрасный пример мудрого философа. Персона Клода пребывала в незавершенном состоянии, на стадии разработки, как сегодня пишут о вебсайтах, но его пробуждающаяся мудрость оказала определяющее влияние на мою дальнейшую жизнь:

 

Клод: У тебя письма, как у всех девчонок! В них всякая всячина. Девчонки такие! Оборочки, поцелуйчики, хи-хи – ха-ха. Это так. Ну и что. Мудрость начинается с принятия того, кто ты, что ты и как ты. Ты девушка, и вот тебе домашнее задание для девушки. С сегодняшнего дня ты начнешь читать все у Симоны де Бовуар и поймешь раз и навсегда, что можно быть девушкой и думать о нарядах, кошках, фильмах о любви, отправлять письма с объятиями и поцелуями, но при этом иметь ум и уметь МЫСЛИТЬ! То, что ты девушка, никогда не должно быть препятствием для тебя. Не пытайся этим оправдаться передо мной.

 

Меня восхищало то, как Клод с помощью философии анализировал психологические проблемы (особенно мои), и благодаря этому я не отказалась от своих интеллектуальных целей. Чтобы быть уверенным, что я не отступлю, Клод продолжал использовать весь богатый репертуар моих страхов, но это хорошо срабатывало. Зная, как я люблю наши интеллектуальные игры и как страстно мечтаю добраться до его книг, он обычно воздерживался от бесед, пока я не выполню домашнее задание. Мы действовали по неосознанной договоренности, возникшей еще в раннем детстве.

Ребенком Клод страдал от аллергии на кошек, собак, хомяков и разные растения. На меня, его младшую сестру, у него не было аллергии. Я стала его домашним любимцем, которого он обучал интеллектуальным трюкам. Мне приходилось играть по его правилам. Мне надо было выглядеть умной, задавать правильные вопросы, позволять ему развивать свои мысли. Все эти установки позднее очень пригодились мне, женщине, в борьбе за выживание в академической среде. Он упражнялся в своей будущей роли преподавателя философии, а я, говорящий хомячок, училась сдавать экзамены. Мы оба стали профессорами. Его влияние на формирование моей личности, бесспорно, было не меньше родительского.

Я испытываю к нему такую же благодарность, как и ко всем своим книжным гуру, за то, что он повернул меня к ключевым идеям, придавшим моей жизни то мажорное звучание, о котором я мечтала. Когда мы с Клодом выросли и были готовы к тому, что наши пути разойдутся, мы провели вместе последнее лето. Он изучал философию в Сорбонне, и я тоже проводила время в Париже, покуривая «Житан» и выпивая литры эспрессо, перемещаясь из «Кафе де Флор» в «Дуа Маже», «Ла Куполь» или «Брасье Лип». Подобно многим другим восторженным студентам, мы ожидали появления своих интеллектуальных богов: Жан-Поля Сартра, Симоны де Бовуар и их свиты. Увы, они давно покинули храм нашей щенячьей страсти. Невозможно было встретить и Генри Миллера, Беккета, Ионеско, Кестлера, Мерло-Понти, Камю и Сиднея Беше.

В то лето мы с Клодом страница за страницей обсуждали экзистенциальную философию Сартра, поглощая вместе с черным кофе и разливным вином (в то время очень дешевым и очень хорошим) идеи, которые стали основой нашей дальнейшей жизни. В тот период сформировался один незыблемый принцип: чтобы быть свободным, надо быть ответственным за себя. Эта жемчужина мудрости заключала все, что я действительно поняла о Сартре, де Бовуар, экзистенциализме и феминизме. Очень мало, но достаточно. В двадцать лет мы не такие тупые, какими пытаются заставить нас чувствовать себя некоторые не слишком хорошие преподаватели, скрывающие свою ординарность в эзотерическом тумане. Юность – время неведения. Бушующие гормоны и повышенная сексуальность порой затуманивают разум, но одновременно и обостряют его, благодаря жизненно важной потребности в новых идеях. Именно потому, что юность является критическим периодом, в это время можно с огромной скоростью поглощать по-настоящему серьезные и содержательные идеи. Лично мне они были нужны не меньше, чем еда, питье и секс.

В том же году, чуть позже, я развила свой первый принцип (каждый сам в ответе за себя), добавив к своему личному манифесту еще три важных идеи из Сартра: (1) будучи конструкцией, Эго может быть подвергнуто деконструкции; (2) существование бессознательного не противоречит нашей базовой свободе, так как человек может смотреть сквозь его вероломные образы⁴; (3) любовь – это не желание обладать другим, а желание видеть, как другой обретает максимум свободы, и глубокое стремление добавлять, участвовать, поддерживать, принимать, делиться этой свободой.

Феминизм де Бовуар вскоре был подхвачен американскими феминистками, которые начали распространять эти освободительные идеи среди женщин по всему миру и превратили их в политическую активность. Стиль их письма был доступен и выразителен и помогал миллионам женщин переоценить свои ценности. Меня так соблазнил этот типично американский стиль, что я тут же поклялась служить этому идеалу в своей преподавательской и писательской деятельности. Позже другие идеи пришли в противоречие и разрушили или заменили раннее влияние экзистенциализма. Феминизм де Бовуар был раскритикован как американскими, так и европейскими феминистками, которые, как Люси Иригарэ, полагали, что он отказывал женщинам в их инаковости.

Некоторые лучшие кинематографисты-женщины (Аньес Варда, например) в своих фильмах заняли антипозицию по отношению к де Бовуар и старались показать, как бытие в женском теле определяет, навязывает женщине чувственный, телесный опыт ее бытия. Феминизм после де Бовуар был периодом утверждения отличительных особенностей женственности. Девушки-студентки в знак протеста стали вязать во время лекций, выставляя свою феминность напоказ как символ идентичности. Это настойчивое утверждение инаковости добавило еще один слой к феминистскому мышлению и убедило меня в необходимости плюралистического подхода к феминизму. Феминизм де Бовуар акцентирует общечеловеческое (отсюда необходимость равной платы за равный труд), в то время как феминизм Иригарэ исследует идентичность, для которой требуются контрасты непохожести.

Теперь я считаю, что плюралистичекий подход к феминизму обнаруживает не только два противоположных направления, но столько направлений, сколько могут вместить умы мужчин и женщин, так как все они являются формами свободы. Кто-то может придумать, например, феминизм для каждой богини греческого Пантеона или по одному феминизму для каждого философского направления (де Бовуар создала экзистенциальный феминизм, Иригарэ – психоаналитический) и для каждой культуры.

Полемика и противоречия будут сопровождать эти интеллектуальные построения, но полемика и противоречие являются частью того, что делает умственную жизнь подобной бесконечной перестройке великолепного дворца. Снесите эту стену. Добавьте окно. Здесь вставьте дверь. Поднимите ту крышу, откройте вид отсюда, закройте оттуда, а потом начните все сначала, потому что дом идей, воздвигнутый много лет назад, сейчас стал тесным и требует очередной переделки. Структуры для формирования идей постоянно нуждаются в обновлении, потому что идеи, а еще больше слова, в которые они облекаются, стареют быстрее, чем на деревянном полу появляются царапины и трескаются гипсовые стыки.

Прежде чем покинуть семейное гнездо, мы с Клодом разделили мир на две части. В одной части должны были быть философы, чья задача – стирать пыль иссохших идей, противоречащих друг другу. В другой части будут психологи, которые станут протирать мокрые следы человеческих слез, пролитых по поводу тех же самых противоречий. Очевидно было, что философия принадлежит анимусу, а психология – аниме, из чего следовало, что я стану психологом, а мой брат – философом. Это разделение мира было таким же бессмысленным, как и заявление, что у женщин нет мыслей, а у мужчин – эмоций, но тогда мы не видели в этом проблемы. Иногда в двадцать лет можно придумать дурацкие аргументы, чтобы оправдать не такой уж плохой выбор: вполне разумный, хотя и сделанный инстинктивно. По неверным причинам мы совершили верный выбор и провели следующие тридцать лет, чувствуя себя относительно спокойно каждый в своей области.

Однако после того, как я разбила себе голову и ощутила себя распавшейся на части, я вновь почувствовала потребность в философии. Соответственно, я возобновила контакт с Клодом. По Интернету мы продолжаем разговор, который был прерван серьезным занятием – нашим взрослением.

 

Дорогой брат, какие вопросы значатся в твоем философском списке?

Дорогой брат!

Ты всегда настаивал, что задача философии не в том, чтобы находить ответы, но в том, чтобы отшлифовывать сами вопросы, рассматривать их со всех возможных сторон, какие только может вместить наш разум, тем самым расширяя его. В открытке, которую ты прислал мне на шестнадцатилетие, я обнаружила эту цитату из Бертрана Рассела: «Философию следует изучать не ради определенных ответов на вопросы, но ради самих вопросов; потому что эти вопросы расширяют наше представление о возможном, обогащают наше воображение и ограничивают догматическую уверенность, которая преграждает уму путь к размышлениям; но более всего потому, что через величие вселенной, которое осмысляет философия, ум также обретает величие и способность того единения с вселенной, которое составляет высочайшее благо». Открытка, на которой это было написано, наполовину истлела, потому что хранилась в моем сыром подвале. Однако слова полны той же свежести, как и тогда, когда я впервые их прочитала, потому что мой ум сейчас снова обратился к тем же большим философским вопросам.

Я была бы очень признательна, если бы ты поделился со мной списком наиболее насущных философских вопросов, тех, на которые нет ответов, но их задают снова и снова. Я бы хотела сравнить перечень, составленный философом, со списком тех вопросов, которые, похоже, встают перед каждым, кто проходит психоанализ.

Твоя любимая (потому что единственная) сестра

 

Дорогая сестра: список глубоких вопросов

Дорогая сестра,

Вот тебе «гиганты» в моей формулировке. Эти фундаментальные вопросы составляют ядро любой философии. Список потенциально бесконечен, а каждый вопрос неисчерпаем по глубине, как и бессознательное. Давай начнем с традиционного перечня: что, когда, где, как, почему.

1. Что такое хорошая жизнь? Что для меня лучший баланс в поиске истины, любви, справедливости, красоты? Каковы те ценности, которые помогут мне оценить мою человеческую природу?

2. Когда я должен стремиться больше «иметь», а когда – больше «быть»?

3. Где начинается моя свобода и где она ущемляет свободу других?

4. Как ведет себя человек, когда возникает конфликт между его свободой и моей?

5. Почему существует нечто, а не ничто? (Этот вопрос стоит в списке каждого.)

Твой брат

 

Дорогой брат, для тебя сюрприз!

Дорогой брат!

Удивит ли тебя то, что пациенты приходят в терапию с очень похожим списком? Конечно, я никогда не слышала, чтобы кто-то сказал: «Доктор, у меня философская дилемма. Я не знаю, где моя свобода начинает ущемлять свободу другого». Нет! Скорее всего, я услышу что-то вроде: «Я в своем браке, как в ловушке. Моя жена подавляет меня настолько, что я испытываю психологическое удушье. Я хочу развестись, но знаю, что это причинит ей сильную боль. Я не знаю, смогу ли я справиться с чувством вины, нанеся кому-то такую глубокую рану».

Точно так же я никогда не слышала от пациента: «Я пришел к вам, чтобы вы помогли мне разрешить конфликт между свободой двух индивидов». Такой конфликт был сформулирован женщиной, которая спросила, имеет ли она право перестать терпеть то, что муж каждое утро проверяет километраж на спидометре ее машины, чтобы убедиться, что она не поедет никуда, кроме как на работу и обратно.

Похоже на то, что моя и твоя профессии имеют дело с одним и тем же перечнем проблем. Уверена, что для тебя это не будет открытием, потому что философы (конкурируя с духовенством) раньше были наставниками душ. Хотя я счастлива, что Фрейд и компания нарушили монополию священников, пасторов и раввинов, я сожалею, что философы и психотерапевты больше не дискутируют на профессиональные темы. Брат! Ты и я, твоя братия и моя, сталкиваемся с одними и теми же проблемами.

Твоя сестра

 

Дорогая сестра, хочешь устроить глобальные переговоры?

Дорогая сестра!

Необходимое общение не происходит не только между философами и психологами – различным «сектам» философов тоже не мешало бы побольше общаться. На всех факультетах философии, во всех университетских кампусах ведутся племенные войны. Как ты считаешь, где, с кем и как ты могла бы начать этот глобальный разговор?

Твой брат

 

Дорогой брат: глобализация душ

Дорогой брат!

Глобальный – подходящее прилагательное для разговора, к которому я стремлюсь. Возможно, я стремлюсь к словесной войне – не к войне с оружием и кровью. Меня злит, что постоянные дискуссии о глобализации затрагивают только тему денег и вещей. Что может быть более «глобальным», чем потребность в разговоре о серьезных вопросах, о внутренней жизни, о человеческих отношениях? Слезы – это слезы, радость – это радость, гнев – это гнев, любовь – это любовь, гнет – это гнет, свобода – это свобода, а психология этих эмоций всегда одна и та же, где бы ты ни жил: в США, Франции, Японии, Бразилии, Аргентине, Индии, Африке, Канаде или Австралии. Почему ситуация с серьезными философскими вопросами должна быть иной? Глобальный обмен психологическими и философскими прозрениями так же необходим, как и товарообмен. Каждый человек везде и всюду нуждается в поверке ценностей, философий и психологий.

Новым направлениям в психологии придется стать «глобальными» и охватить все культуры по той же причине, по которой «глобальным» компаниям, если они хотят, чтобы их бизнес работал, следует постоянно обновлять программное обеспечение. Необходимость оценить в глобальном масштабе те предпосылки, на которых стоит наша культура, ощущается не менее остро, чем потребность оценить глобальные возможности бизнеса. Подобно тому как мы все независимо от обстоятельств должны укладываться в рамки бюджета (даже самые богатые) и сроков (даже дети и пенсионеры), нам также важно находиться в пределах системы ценностей, другими словами, философии, которая помогает нам делать выбор на этой планете.

Если бы языки обеих дисциплин не были такими тяжеловесными, возможно, философы и психологи смогли бы провести свой саммит по глобализации. Философский жаргон, который предпочитают профессиональные философы, чрезмерно локализован, носит клановый характер, эзотеричен и заставляет меня чувствовать себя так, будто я вернулась в начало игры и снова узнаю, что должна писать «никтоморфная иконография» вместо «образы ночи».

Позволь мне рассказать тебе о недавнем случае, когда я попыталась освежить свои скудные философские познания и в результате оказалась в растерянности. В прошлом месяце твой старый друг, которого ты прозвал Ага из-за привычки говорить так вместо «да», читал лекции в университете Лос-Анджелеса, и я приехала туда из Санта Барбары, чтобы послушать его. Его встретили фанфарами как выдающегося философа нашего времени, и аудитория начала громко аплодировать еще до того, как он успел открыть рот, чтобы начать лекцию.

Он великолепно говорил о Шопенгауэре и Спинозе (это его специализация), но боюсь, что только несколько человек из присутствовавших понимали, о чем это. Я не смогла уловить ни одной мысли. Для меня это была пустая трата времени, пустая трата бензина и упущенная возможность получить новые знания. Я не спорю, что ему, профессору философии, необходимо показать свое владение сложным понятийным аппаратом. Я нисколько не возражаю против того, что Ага заставляет своих последователей тратить годы на изучение своего ультраспециализированного словаря, так как его предмет формирует ум. Я действительно понимаю, что любая специализация вырабатывает свой собственный профессиональный язык, и иногда это необходимо. Но меня огорчает, что Ага, как и множество других философов, предпочел выступать исключительно для тех, кто прошел лингвистическую инициацию.

Ты знаешь, что именно эта интеллектуальная элитарность как раз и облегчила нам, психологам, задачу увести у вас большинство ваших преданных поклонников? Интеллектуально любознательные, те, кто обычно собирались вокруг философов (как ты и я тяготели к мудрым мужчинам и женщинам-экзистенциалистам), теперь перемещаются поближе к психологии, потому что они могут без проблем проследить за ходом нашего разговора о душе.

Интеллектуальное высокомерие твоего друга настолько велико, что входит в противоречие с одним из самых дорогих тебе принципов, согласно которому философия в конечном счете ведет к интеллектуальной скромности и мудрости. Позволь мне заметить, что это явно не относится к твоему другу! После его лекции в завершение этой международной конференции был устроен банкет для всех присутствовавших. Ага был один и пригласил меня присоединиться к нему в память о нашем знакомстве и чтобы поговорить о тебе. Мы заняли места за одним из тех огромных круглых столов, которые неизменно бывают в бальных залах. За наш стол также присела одна дама, которую я немного знаю и которой неизменно восхищаюсь. Она невероятная женщина, воплощающая все то, что так нравится мне в американках: интеллектуальную смелость, честность, силу и великодушие. В какой-то момент она повернулась к Ага и сказала, что счастлива находиться за одним столом с философом, так как она незадолго до того прочитала о концепции «пустоты» и нашла ее весьма содержательной для себя как аналитика.

Она начала объяснять, как понимает эту концепцию и как это помогает ей размышлять о вещах, которые «не вещи» (например, любовь или страх). Я слушала очень внимательно, ведь, как тебе известно, эта понятие было и остается одним из тех, что завораживают меня. Разница была лишь в том, что у меня никогда не хватило бы духу после двух бокалов вина ввязаться в разговор о концепции «пустоты» с профессиональным философом! Она же, не смущаясь, продолжала объяснять, почему она считает эту концепцию такой великой.

Мне было стыдно за твоего друга! Он снисходительно улыбался, и его улыбка нисколько не скрывала презрения. Так обычно бывает с врачами, когда их пациенты пытаются использовать медицинские термины для обсуждения своих диагнозов. Папа называл такую улыбку «улыбкой политического босса» – нарочито дружеской и теплой при разговоре со сборщиком средств на благотворительность, свойской при случайной уличной встрече или на воскресной службе. Однако такой человек без малейших колебаний разрушит твою репутацию, обанкротит твой бизнес, сожжет твой дом, испортит твою машину, осмелься ты когда-нибудь раскрыть его мафиозные дела.

Презрение твоего друга было физически ощутимо под внешней вежливостью. Его холодность, казалось, говорила: «Эй, малышка, ты ввязалась в то, что выше твоего разумения. Я проявляю вежливость, но не пытайся играть на моей площадке». Он сбил ее с ног своим тяжелым профессиональным языком. Она замолчала и больше не проронила ни слова в течение всего обеда. Думаю, что она потеряла интерес к концепции пустоты, а я потеряла уважение к Ага.

Почему-то так сложилось, что каждый запросто может изобретать свое доморощенное психологическое направление, так почему же нельзя делать то же самое с философией? Считается вполне приемлемым заниматься интерпретацией снов за чашечкой утреннего кофе, обсуждать «защитную реакцию» коллеги или исследовать «бессознательную динамику» отношений. У каждого есть собственные мысли и теории по поводу того, что терапевтично, а что – нет. Психолог-любитель, «мастер на все руки», «и швец, и жнец, и на дуде игрец» – такая позиция как будто не представляет проблемы. Когда у меня возникают проблемы с компьютером, мне помогает один парень – отец однояйцевых близнецов. У него есть своя теория, которая объясняет, почему его малыши, которые только начинают ходить, медленно осваивают речь. Он говорит: «Их психики контактируют, как два соединенных друг с другом компьютера. Зачем же им торопиться, чтобы поскорее заговорить?» Его теория имеет смысл для него самого. Его метафора и впрямь хороша, особенно если учитывать то, что нам известно о психологическом развитии однояйцовых близнецов. Почему же тогда нас так стращают, когда мы пытаемся разрабатывать собственную домашнюю философскую теорию?

Почему допустимо интерпретировать сны, но стыдно быть философом-любителем, интересующимся концепцией пустоты? Перед лицом опыта человеческого бытия разве все мы не являемся лишь любителями, философы в том числе? Я не предлагаю считать, что обычный человек знает столько же, сколько специалист, поднаторевший в истории философских концепций. Нужны годы, чтобы познать все тонкости и нюансы теорий с длинной историей. Скорее, я предлагаю нам всем задавать общие серьезные философские вопросы. Трудный опыт рождения детей и не всегда успешного их воспитания для меня является напоминанием, что мы рождаемся новичками во всем. Я ничего не знала о том, как быть родителем, когда мне потребовалось им стать. У меня не было другого выбора, кроме как приступить к этому делу. Несмотря на то, что родительство – это одна из самых ответственных обязанностей в жизни, большинство из нас приступают к нему абсолютно неподготовленными. Мы сталкиваемся с рождением так же, как и со смертью, будучи начинающими, не имея возможности порепетировать.

Я слышала, как ребенок пытался воспользоваться словом «огорчительный». С величайшей серьезностью в итоге было произнесено: ох– горчит-тельный. Лица присутствовавших осветились улыбками, и не нашлось никого, кто бы обрубил его попытки насмешкой. Откуда же тогда у многих философов такое поспешное презрение к уму, который только начинает осваивать новую концепцию? Разве это не естественно, что когда кто-то впервые пытается понять концепцию пустоты, ему и «ох», и «горчит» от ее новизны?

Я считала, что философия предназначена помочь нам стать мудрее при обсуждении «гигантов» – тех самых важных вопросов, которые вновь возникают у каждого поколения. Встреченные насмешкой, эти значительные вопросы растворяются в тишине и становятся большой утратой для души. Большинство из нас, озвучивая доморощенные версии своей жизненной философии, занимаются неким интеллектуальным любительством, возможно, наивным, несколько незавершенным и наполненным противоречиями. Однако оно помогает жизненно необходимому взаимообмену с окружающими.

Поверь мне, Клод, я с трепетом отношусь к своей незрелой философии, сложенной из всевозможных остатков того, что было прочитано и получено в результате нашего с тобой общения во времена юности. Несмотря на то, что мне не хватает знаний, это все-таки лучше, чем отсутствие всякой философии. Порой можно попасть в чудесные места, даже если у тебя есть лишь старый рыдван – главное, чтобы он был все еще на колесах. Моя философия примерно такая же. Она вся в заплатках, но работает. Собрав ее самостоятельно, я знаю, как отремонтировать ее, когда в ней что-то ломается. Я знаю ее всю вдоль и поперек и думаю, что могу обсуждать «свою философию жизни» с любым на этой планете при наличии минимального общего словаря. Разве это не тот шаг, который должны сделать мы все, чтобы глобализация начала означать нечто грандиозное? Я бы хотела, чтобы ты и твои уважаемые коллеги перестали судить «личные философии» по тем же стандартам, которыми пользуются ученые, оценивая равных себе в своем мире. Философия – это гораздо больше, чем упражнения в зауми. Даже малая толика ее может унять томление сердца.

Твоя сестра

 

Дорогая сестра, тебе желаю того же

Дорогая сестра!

Мне было грустно узнать, что Ага, похоже, превратился в сноба и предал свой идеал Старого Мудреца. Но ведь он еще не умер, так что, возможно, придет в себя, когда слава покинет его. Иногда прошедшее время «состоялся» уравновешивает будущее «станет», и в конце концов живем-то мы в настоящем. Время покажет.

Я принимаю твою критику в адрес профессионалов от философии, то есть «нас». Надо сказать, что у меня возникла такая же проблема с «вами», профессионалами в области психики! Твоя сфера деятельности, как и моя, стала жертвой эзотеризации научного направления. Чтобы хорошо разбираться в профессиональном языке, надо, во-первых, хотеть «принадлежать», а, во-вторых, знать, к какому интеллектуальному клану хочешь принадлежать. И то, и другое противоречит глобализации.

Позволь мне для примера взять концепцию переноса, столь дорогую твоему клану. Существует огромное количество тщательно разработанных теорий переноса и контрпереноса. Скажи мне, верно ли мое базовое представление. Я понял перенос как возникшие в детстве чувства, которые человек продолжает переживать, несмотря на отсутствие того, кто их вызвал, даже если очевидно, что обстоятельства полностью изменились. Именно ты указала мне на высказывание Фрейда, где он объясняет, что перенос – это «ложное отношение», так как пациент обращается не к личности аналитика, а к личности воображаемой – той, которой давно уже не существует, к родительскому призраку.

Тема ложных отношений является главной философской темой, так как ожидается, что философская мудрость научит человека полностью присутствовать в реальности другого. В учебниках по психологии эта непростая тема обсуждается как проблема переноса, но все эти тексты написаны на языке, не позволяющем ни заимствовать психологическое знание, ни обобщить его и делать более глобальным, потому что каждый клан разрабатывает свой собственный профессиональный код, чтобы защитить свою теоретическую базу.

Ты проанализировала свое разочарование той философией, которую для тебя воплощает Ага. Разреши мне рассказать, как я был разочарован своим первым опытом психоанализа, продолжавшимся три года. Мои отношения с аналитиком были настолько проникнуты романтической поглощенностью нашим переносом, что мне понадобилось немало времени, чтобы понять, что я сержусь. Я читал все, что мог найти о феномене «переноса», как будто это было какое-то новое открытие, способное дать мне ключ к моей семейной драме. Как ты помнишь, я начал анализ в основном для того, чтобы исследовать мое отношение к матери. Аналитик полагал, что анализ переноса поможет мне понять, как я проецирую холодность матери на всех, начиная с него, аналитика. Три года понадобилось мне, чтобы осознать, что анализ переноса был таким же стерильным и скучным, как и разговоры о-тебе-и-обо-мне-и-о-наших-отношениях, которые хотела непрерывно вести моя первая девушка. Мы – аналитик и я – большую часть сессий проводили в разговорах о «нас», все это время игнорируя всех тех реальных женщин, с которыми я хотел получить возможность заниматься любовью, если бы мне удалось покончить с этим проклятым переносом!

Кто в ответе за эту неудачу? Конечно, я, но что, если и аналитик был не вполне компетентным? Или, может быть, виновата сама концепция переноса? Может быть, она ввела в заблуждение нас обоих? Его настойчивость в отношении переноса создала у меня иллюзию, что он обладает тайным знанием загадочных троп души. Как мне убедиться, что он в самом деле компетентный специалист, а не эгоцентричный человек, использующий перенос, чтобы разобраться, кто он в этом мире?

В вашей профессии немало тех, кто как будто претендует на обладание картой всей территории бессознательного, это соблазняет. Через три года психоанализа я дошел до точки, когда мне стало тошно от всей этой романтики переноса и контрпереноса, и я предоставил аналитику разбираться со всем этим самостоятельно. Я начал анализ с другим аналитиком, который на интуитивном уровне воспринимался как куда более компетентный. Он был не из тех, кто хочет заставить тебя думать, будто ему известна картография бессознательного. Он был как бы «в услужении» у души, напоминая преданного дворецкого, чье чувство собственного достоинства не уступает достоинству хозяина. Невозможно представить себе, что дворецкий скажет: «Сэр, у нас с вами проблема переноса», потому что дворецкий знает, что он «в услужении» у чего-то большего, чем он сам. Это не только семья или дом, но также традиция и культура. Хозяин дома, дом и дворецкий являются общей частью сложной истории. Мой новый аналитик был истинным слугой души, и я тоже, и это новое приключение оказалось поинтересней предыдущего. Очень скоро я смог лучше устанавливать контакт с понравившимися мне женщинами. Страх любви растаял. Сердце мое вздохнуло свободнее. Как и йога, чьим преимуществом является то, что ею могут заниматься не только молодые, анализ помог мне расставить по местам некоторые стратегии достижения внутренней свободы, чтобы не повторить того, что происходило с нашей матерью по мере того, как она старела. Ты помнишь, как в конце жизни она, всегда такая общительная, удалилась в скучную рутину шикарного дома престарелых и не чувствовала, как изнеживающая искусственная среда усиливала ее природную склонность к поглощенностью самой собой. Именно этот растущий эгоцентризм, а не ее преклонный возраст, отрывал ее от мира. Она всегда отказывалась быть «психологичной», всегда боялась заглянуть внутрь, а теперь наличие эмоций стало беспокоить ее все больше. Она не давала себе труда как-то обозначить свои эмоции, дать им имя, потому что боялась посмотреть на них внимательнее. Даже позитивные эмоции, праздники, дни рождения или празднования в ее честь – все ее утомляло, так как таило в себе слишком большой риск вдруг что-то почувствовать.

Возможно, ее невероятная физическая красота в молодости как-то покалечила ее, позволив ей оставаться бессознательной. Из них двоих именно отец был тем, кто работал над повышением осознанности. Когда он умер, ей начало не хватать его поклонения, но ее сердцу недостало силы, чтобы повернуться к другим. Она сопротивлялась всем нашим попыткам как-то разнообразить ее жизнь. Для психологической йоги было слишком поздно. Когда я смотрю на себя в зеркало и вижу следы знакомой косности в выражении своего лица, я счастлив, что по-прежнему доверяю психоаналитическому процессу. Это моя психологическая йога. Нам всем нужно средство для поддержания душевной гибкости, чтобы сохранять способность интересоваться другими.

Я искренне верю, что все мы имеем глубокие раны, которые являются источниками мудрости, нам только надо перестать бить себя по голове и найти слова – самые разные слова, из самых разных дисциплин и культур. Это бесценный дар образования – слова. Подобно учителю, который приобщает к красоте языка, глубина психологического страдания вводит в красоту души. Хочешь верь, хочешь нет, но я убежден, что глубинная психология может быть такой же дорогой к мудрости, как и философия. Я не считаю, что психологи отвергают мудрость. Я уверен, что вы ей поклоняетесь, но я убежден, что «мудрость» – это не то слово, которое ты слышала во время учебы или которое ты используешь в терапевтическом кабинете. Не существует учебных программ по передаче следующим поколениям выстраданного коллективного опыта, описанного мудрыми людьми на протяжении веков. Программа обучения студентов-психологов не предполагает места для такого непрактичного понятия, как «мудрость». В результате такого обучения выходят терапевты, которые воспринимают каждую новую культурную тему как что-то неизвестное, как будто бы психическое страдание – это проблема, с которой общество сталкивается впервые. Я был бы тебе признателен, если бы ты смогла в двух словах описать мне, что, по-твоему, составляет психологическую мудрость.

Твой брат

 

Дорогой брат: что такое хорошая жизнь?

Дорогой брат!

Пожалуйста, объясняю коротко. Я считаю, что психологическая мудрость, как и философия, начинается с вопросов. Психологи ведут этот диалог вот уже сотни лет, и тебе будет интересно узнать, что вопросы, которыми они задаются, сродни философскому запросу о том, что составляет «хорошую жизнь». Мы задаем вопрос: что значит «повзрослеть», быть Матерью, Отцом, Ребенком, Взрослым, Сестрой, Мужчиной, Женщиной? Мы не приходим к одним и тем же ответам, и именно здесь разговор становится интересным. Позволь мне начать нашу беседу со значения слова «мать».

Твоя сестра