Книга: На что способна умница
Назад: Нечто вроде безнадежности
Дальше: Уважение

ЛЕД

В двух комнатушках на Кони-лейн стоял почти невыносимый холод. Уголь вздорожал так, как никогда прежде на памяти Нелл, а деньги требовались в первую очередь на еду. Конечно, зимы всегда холодные, но нынешняя казалась особенно лютой. Может, потому что всем постоянно хотелось есть.

Хуже всего было по утрам. Ночью еще куда ни шло: все они спали в одной постели, тесно прижавшись друг к другу, поэтому умудрялись согреться. Но просыпаться и видеть, как изнутри на оконных стеклах расцвели ледяные узоры, похожие на резные листья папоротника, доставать из-под кровати ночной горшок с замерзшим содержимым, выбираться из постели, голыми руками нашаривать промерзшие насквозь башмаки и обуваться, разводить огонь, готовить завтрак — все это было невыносимо. Руки Нелл стали красными и обветренными от постоянного, каждодневного холода. На обеих кистях рук и ступнях появились ознобыши — красные, вспухшие волдыри, из-за которых она морщилась и вскрикивала от боли всякий раз при ходьбе или попытке делать что-нибудь руками. День стирки превратился в пытку: больно было окунать израненные руки в ледяную воду для полоскания, больно стоять в мороз на дворе и вертеть рукоятку, отжимая между валиками белье. Проснувшись на следующее утро, Нелл видела, что выстиранная одежда, висящая под потолком на веревках, сплошь покрыта тонким слоем инея. Прежде чем одеться, иней приходилось стряхивать руками.

Вынести это было невозможно.

И все равно приходилось.

Ознобышами страдала вся семья. Они просто появлялись каждый год. У всех, даже у таких богачей, как Мэй. Даже у детей. Как бы мама ни кутала Сидди, ему всегда было холодно. А в этом году особенно. Самой себе Нелл казалась хрупкой и ломкой, словно лишилась всех запасов силы, всего того, что прежде не давало ей сломаться. Любая мелочь была способна сбить ее с ног, каждый удар становился болезненным.

Дети постоянно были простужены. Сидди кашлял так, что всякий раз у Нелл щемило сердце. Малыши вроде Сидди обычно так не кашляют. Значит, рано или поздно кто-нибудь из них сляжет — скорее всего, Берни.

Берни всегда был слаб здоровьем. Течение его жизни то и дело нарушали болезни: дифтерия, ревматическая лихорадка, сильный грипп, который чуть не прикончил его в возрасте четырех лет. Берни всегда казался существом не от мира сего — может, это было следствием его частых и затяжных болезней. Мать относилась к нему как к любимчику, нисколько не стесняясь этого.

«Детям даешь столько любви, сколько им нужно», — однажды сказала она, и Нелл подумала, что это, пожалуй, правда. Мать почти не вмешивалась в ее жизнь, за что Нелл была ей благодарна, но вставала на защиту старшей дочери, когда ей это требовалось. А Берни доставались от нее длинные бессонные ночи: мать просиживала их возле его постели, когда он болел, работала дома, рядом с ним, пока он не мог ходить в школу, и оберегала его от всех, создавая защитную зону чуть ли не в милю шириной.

Тем утром, когда Берни проснулся в слезах, весь горячий на ощупь, они вызвали врача. Им пришлось, несмотря на расходы. Врач сказал то, что они уже и сами заподозрили: пневмония. От пневмонии дети умирают. Мать поспешила в общественную больницу, надеясь, что там найдется свободная койка, но все места были заняты солдатами, а болезням гражданских лиц уделяли внимание во вторую очередь.

— Согрейте его как следует и давайте обильное питье, — велел врач. На большее ему не хватило времени: оба его коллеги ушли на фронт, вся работа в больнице легла тяжким грузом на его плечи.

«Согрейте его как следует» — легко сказать, но почти невозможно сделать там, где уголь стоит вдвое дороже, чем до войны. Миссис Торнтон отдала им все запасные одеяла и свитера, хотела дать им денег, но Нелл отказалась, и мать Мэй не стала настаивать. За одеяла Нелл была благодарна, но рассеять жуткий холод их комнаты мог лишь уголь. А уголь стоил денег.

Нелл нужна была работа. Она понимала это, но трудно найти работу, если сидишь с Берни, пока занята мать. Берни был хоть и не тяжелым пациентом, но требовал внимания. Если он принимался плакать, Нелл не знала, как его утешить. От жара он бредил — однажды в бреду ему показалось, что отец вернулся домой с войны с ожогом на всю половину лица, как у человека, которого они видели в садике возле больницы, и он расплакался и долго был безутешен. В другой раз ему привиделось вторжение немцев, марширующих по улицам. Именно такая работа была особенно ненавистна Нелл — сидеть одной рядом с Берни в затемненной комнате. Она всегда терпеть не могла сидеть смирно.

Когда Дот возвращалась из школы и могла побыть с Берни, Нелл снова пускалась на поиски работы. Впрочем, ее появилось больше, чем в начале войны, более прибыльные места стали наконец доставаться женщинам. Их брали даже служащими на станции подземки, и поговаривали, что скоро разрешат водить автобусы — вообразите только, женщина — шофер автобуса! Удивительно, правда? Появлялась работа и другого рода — непосредственно связанная с войной. Одна знакомая Нелл осматривала и чистила винтовки, которые привозили с фронта.

«Так ты за войну или против?» — ласково спросила мать, услышав от Нелл рассказ об этой работе. Но Нелл не знала, что ответить. Она была за защиту Англии от немцев и против войны, под тяжелой пятой которой очутились женщины вроде ее матери и такие дети, как Берни. И она сама. Но, если уж на то пошло, она против опять становиться тем, кто лишился всего, что имел. Уже в который раз. И согласна с мисс Панкхёрст: да, война приносит прибыль только богатеям и больше никому. И все же… глядя, как солдаты маршируют по Ист-Индия-Док-роуд, она втайне мечтала стать новой Полли Оливер — героиней песни, которая коротко остриглась, вымазала лицо темной мазью «и в Лондоне славном стала солдатом».

Вот только она и так в Лондоне, и никакой он не славный. Как, судя по отзывам, и Франция.

Близилась весна. Значит, будет новое наступление — они всегда начинаются весной, и к тому времени папа вернется в строй и наверняка снова попадет на фронт. И чем дольше он там, а она, Нелл, здесь, тем горше ей осознавать это.

В таком расположении духа она просматривала объявления на бирже труда. Места были на новом снарядном заводе, который открывался на окраине Лондона. Значит, придется уехать из дома и подыскать жилье поближе к заводу, но деньги того стоят. Двенадцать шиллингов в неделю. Даже если она заплатит за свое жилье и стол и наймет кого-нибудь присматривать за Берни, деньги еще останутся, чтобы посылать их маме и детям. Чем дольше Нелл размышляла, тем привлекательнее казалось ей предложение. Жить одной, вдали от бдительных маминых глаз. Снимать комнату, может, вместе с другими девчонками с того же завода. Собственная кровать! Деньги, которые можно тратить на табак, на газеты, на что угодно. И вдобавок стараться ради полей битвы, поглотивших мальчишек и мужчин Поплара. Может, ей даже удастся изготовить снаряд, которым когда-нибудь выстрелит отец или один из мальчишек с их улицы — например, Моше Айерс или Джимми Митчелл. Возможно, ее руки спасут кому-нибудь жизнь — или отнимут ее.

Даже это неожиданно возбуждало. Насильственные действия суфражисток неизменно волновали Нелл — ее радовала возможность выплеснуть накопленную энергию и раздражение, лягнуть полицейского, разбить окно или изготовить себе «субботний вечер», а потом незаметно пронести его на митинг в кармане куртки. «А снарядами, которые я научусь делать, можно убивать людей, — думала она, переписывая адрес завода. — Не просто можно. Ими будут убивать».

Одна загвоздка: как, скажите на милость, ей объяснить все это Мэй?

Назад: Нечто вроде безнадежности
Дальше: Уважение