Из гавани, как из морских ворот, огромного портового города, похожего на кузницу, где день и ночь слышится грохот и стоны металла, заглушающие шум моря, где протяжные звуки гудков и сирен, как острые клинки, пронзают воздух, где дым, как туман, окутывает город днем, а ночью он светится огнем, будто горит не сгорая в холодном электрическом пламени — из этой гавани выплывает корабль, перед ним необъятное море. Уже не слышно звуков города, его огромные здания кажутся детскими кубиками, которые оставил ребенок после игры, или как будто каменный и железный лес, выросший из земли, снова врастает в землю. Постепенно гавань вместе с городом приближается к горизонту, словно земля уплывает от корабля за океан, и вот уже нет ничего, кроме двух бездн — моря и неба. И кажется человеку, что он вырвался из какого-то огненного вращающегося круга, где вокруг него молоты били по наковальне, что он в первый раз увидел звездное небо, будто вымытое в океане, небо, которое скрывала черная мгла пыли и дыма. Вокруг тишина. Даже шум волн не нарушает этой тишины, а только оттеняет ее. И чувствует человек, что он освобождается от какой-то невидимой тяжести, гнетущей его душу, как будто тяжелые цепи спадают с его плеч.

Монах, удаляющийся в пустыню из мира — из этого огненного котла, — чувствует себя, как узник, которому открыли железные двери подземелья и даровали свободу. Пустыня — не только место, пустыня — это тишина и безмолвие. Пустыней может быть келья монаха, пустыней должно стать его сердце, пустыней, в которой нет места привязанности ни к чему мирскому. Безмолвие — это сокровище и радость монаха. Безмолвие — это пребывание души с Богом. Душа возвращается из внешнего и чуждого ей мира к себе самой. Человек ощущает, как бы видит свою душу — это первый дар безмолвия.

В миру ви́дение души пропадает. Человек ощущает вместо души поток мыслей и чувств, а саму душу созерцать не может.

Второе движение души — от себя к Богу. Без первого едва ли возможно второе. Бога нельзя найти ни в безднах земли, ни в космических пространствах, Он является и открывает Себя человеку лишь в глубинах его сердца. Поэтому религию, как тайну, можно постигнуть только в безмолвии.

Святые отцы говорили, что ум человека похож на постоянно вращающиеся жернова, то, что попадает под жернова, они мелят в своем вращении: если зерна пшеницы — превращают их в муку, если плевелы — в ядовитый сор. Через пять органов наших чувств проходят в ум впечатления — картины, как бы слепки мира. Через них, особенно через зрение и слух, мир, раздираемый ненавистью и враждой, опьяненный своими страстями, оскверненный грязью греха, вторгается в человеческую душу, отравляет ее своим ядом, помрачает ум помыслами, грезами и мечтами. День и ночь жернова нашего ума растирают и перемешивают эту грязь.

Конечно, мир еще не ад. В нем есть и добро, и зло, свет и тьма, остатки красоты и благородства, смешанные с нравственным безобразием и подлостью. Но дело в том, что мы сами греховны и глубоко больны. Грех живет в нас, проявляясь уже с первыми проблесками жизни. В нас вкоренилась тайная любовь к греху и потому впечатления мира — это отрава, которая льется на открытые раны. Страстные картины запечатлеваются в нашей памяти, как письмена на мягком воске, а добро трудно усваивается душой, как будто о нем хотят написать на твердом камне, на котором не остается следа.

Первородный грех глубоко извратил природу нашей души, и она, как губка, впитывает грех и грязь мира. Живущий в миру может противостоять греху на уровне действий — конкретных дел и поступков, но побеждать грех своего сердца, очищать от него свою память, видеть прилог страсти, зарождающейся в сердце, для него почти невозможно.

В безмолвии же и удалении от мира иссякает поток внешних впечатлений. Здесь у человека остается борьба со своей памятью и с демонами, он постепенно входит в свое сердце с Иисусовой молитвой и вычерпывает из него грязные воды. Когда усмиряются, как дикие звери, страсти и рассеиваются жужжащие рои помыслов, то ум получает возможность войти в слова молитвы. Апостол Петр сравнивает имя Божие с утренней звездой, которая восходит в душе человека (см.: 2 Пет. 1, 19). В миру свет этой звезды едва различим сквозь густой туман. В безмолвии она сверкает как алмаз в глубинах сердца.

Человеческая речь требует огромной психической энергии. Происходит обработка огромного количества информации, содержащейся в памяти, затем она облекается в форму мыслей и передается через слова, как систему символов и код человеческой души. Здесь включаются эмоции и воображение.

А если человек злоупотребляет словом, например, целенаправленно лжет, то он строит свой собственный иллюзорный мир, который должен держать в памяти и выдавать за реальность. Каждый может наблюдать на себе самом, как изматывает человека многословие: он чувствует себя опустошенным и утомленным. После «пира» пустых слов он пробуждается, как пьяница после попойки, с отвращением к самому себе. Мышление у человека, который много говорит, становится поверхностным и, если допустимо это слово, пошлым.

Молчание сохраняет огромные душевные силы. Эта энергия, которую расточали попусту, вливается в слова молитвы, она водворяется в человеческой душе, как вернувшийся издалека странник под кровлей отеческого дома.

В безмолвии страсти меньше тревожат душу, и поэтому благодать ощутительнее действует в сердце человека, и безмолвник начинает понимать таинственные слова апостола Павла о том, что «Дух Святый молится в нас безгласными глаголами» (см.: Гал. 4, 6 и Рим. 8, 26). Ум безмолвника предстоит Богу. В этом самая главная цель безмолвия — непрестанно быть с Божеством, сочетать с Ним свое сердце. По мысли преподобного Исаака Сирина, царь распределяет звания и должности между своими вельможами, но есть задушевные друзья царя, которые не носят званий, не управляют городами, но они всегда с царем, с ними он беседует, им открывает свои думы. Такие «друзья царя», которые всегда с ним и потому отрешены от внешних дел — безмолвники, их ходатайство о мире принимает Царь Небесный, их голос Он слышит всегда.

В миру можно спастись. Дела милосердия, проповедь веры, подвиги любви — это дары, приносимые Богу. Но самое драгоценное, что есть в мире, — человеческое сердце, и его приносит Богу безмолвник. Приносит в дар не только за себя, но и за этот грешный мир. В безмолвии постигает человек, что благ единственно Господь, поэтому все радости мира кажутся ему мертвыми бумажными делами, а страсти, которыми живет мир, горькими как полынь.

Дело монаха — это молчание и безмолвие. Монах в миру это «униат», который хочет совместить в себе две веры, и чаще всего в его душе побеждает мир.

В безмолвии и молчании, в отрыве от внешней информации, душе открываются новые источники знаний. Это врожденные знания, которые были даны ей с самого начала, как образу и подобию Божиему, и которые она хранила как бы похороненными под грудами внешних впечатлений, как в могиле, хранила в глубинах своей памяти, неведомо для собственного сознания. Теперь в безмолвии эти знания открываются душе, как обретенное сокровище, как найденный клад. В безмолвии обостряется духовная интуиция человека. Как струны в арфе Эола звучат от дуновения ветра, так внутренним слухом душа слышит голос невидимых сил, которые становятся близкими ей, от них она получает просвещение и помощь. Поэтому безмолвие учит человека неземной мудрости. Благодаря своему духовному опыту он начинает видеть души других людей.

В тоже время душа безмолвника подвергается особым демоническим искушениям; здесь человеку необходимо крайнее смирение, к которому не может привиться внушение сатаны, а это смирение приобретается только послушанием своим духовным отцам. Если человек борется со страстями и, что самое главное, находится в послушании, он постепенно приобретает дар различения духов. Безмолвие без смирения и послушания превращается в яд, так как начинает питать гордость человека. Были исключения, как преподобные Павел Фивейский, Мария Египетская, подвижники, которые получили великую мудрость через непосредственное озарение Духом Святым, не пройдя обычного пути обуздания страстей в миру и послушания. Для нас их недоступный и неповторимый подвиг заменяется другим: постепенностью, осторожностью и постоянным отсечением своей воли.

Безмолвие — это непрестанная молитва. Святые отцы сказали: молитва всему учит, даже самой молитве. Безмолвие — это не только пустыня, это уединение от людей и мира, это пребывание с самим собой, а вернее, духа с Богом. За молчание и безмолвие человек должен бороться, вырывать его, как добычу в бою, из пасти мира, который, как чудовище, хочет поглотить без остатка все время человеческой жизни и все силы его души. Большинство людей, даже христиан, не понимают подвига безмолвия. Они говорят, что необходимо помогать миру во имя любви, но видят только внешние телесные и душевные страдания. А ведь самая страшная трагедия мира — продолжающееся отпадение его от Бога, превращение его в поле темных сил, жуткое демонизирование, совершающееся на наших глазах, царство ада на земле, власть сатаны, которая превращает кровь людей в золото, а самих людей — в нравственные трупы, в загнанных в клетку похотливых обезьян. Трагедия мира как перспектива вечности вне Бога, вечности как демоноуподобления — это самое большое зло остается для людей почти незамеченным, как будто скрытым в тумане. Демонические силы нельзя отогнать одним телесным милосердием. В борьбу с невидимой силой «стратегов зла» — падших духов — может вступить только невидимая сила молитвы, способная низвести благодать на землю. Поэтому диавол так восстает против подвига безмолвия. Он противопоставляет ему заботу о бедных, проповедь веры, занятие богословскими трудами — все, что угодно, лишь бы человек стал неспособен к внутренней благодатной молитве, чего действительно страшится демон.

Молитва за мир — самый трудный подвиг. Преподобный Арсений Великий, избравший подвиг безмолвия и молчания, оказался выше, чем его духовный друг преподобный Моисей Мурин, который ухаживал за больными, принимал странников и окончил жизнь мученичеством. Господь принимает все виды милосердия. Святитель Иоанн Златоуст сказал: «Дай жаждущему чашу воды и прими за это Царство». Но безмолвие и молчание — это подвиг иных измерений, мы бы сказали, космического значения. Перед ним дела душевного и телесного милосердия — это свет светильника в сравнении с сиянием звезды.