Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Невозможное, но вероятное следует предпочитать тому, что возможно, но невероятно.
Аристотель
Самый большой в истории джекпот в лотерее Powerball. На это может купиться каждый. Вы стоите в магазине в очереди к кассе, видите рекламу: «Не сыграешь — не выиграешь» — и покупаете билет.
На самом деле участие не повышает ваши шансы выиграть, по крайней мере в разумных масштабах. Математически разница между нулем и отношением единицы к бесконечно большому числу (а таковы шансы выиграть джекпот) слишком крохотная. Ее нельзя считать значимой. Однако воспринимается это по-другому. Покупка лотерейного билета создает пусть и ничтожную, но все же возможность выиграть, и этому крохотному шансу мы придаем большой вес.
Рациональная оценка риска не придала бы такого значения чему-то настолько неправдоподобному. Если мыслить как финансовый экономист, вес, приписываемый выигрышу в лотерею, должен быть равен шансам выиграть. Однако никто так не поступает, и именно поэтому так много людей покупают лотерейные билеты. Мы знаем истинные шансы — один из огромного числа. Но при этом ведем себя так, как будто удача на нашей стороне.
Интерпретация вероятности часто зависит только от того, как нам представили данные. Реклама у кассы («Не сыграешь — не выиграешь») заставляет думать о возможности, и победа ощущается более вероятной. Если бы надпись гласила: «У вас в любом случае почти нет шансов победить», вы вряд ли купили бы билет.
Лотерея — лишь один из случаев, когда люди знают истинное положение дел, но считают, что шансы выше. Принимая рискованное решение, рационально было бы взвесить реальную вероятность всех возможных исходов. Однако когда мы обдумываем выбор, реальные шансы и ожидание часто не сходятся.
В случае лотереи мы думаем, что шансы выиграть выше, чем на самом деле. В других случаях мы недооцениваем вероятность события. Так, колоссальный просчет при вычислении рисков совершают преступники.
Люди нарушают закон по разным причинам: это отчаяние, дурные намерения, жажда насилия, алчность, юношеская импульсивность и невозможность заработать на жизнь легальным способом. Однако у всех преступников — от восемнадцатилетнего мелкого наркодилера до пятидесятипятилетнего клерка, сливающего инсайдерскую информацию компании, — есть общая черта. Всех их могут поймать, но они думают, что не попадутся.
Если вы жили в Нью-Йорке и окрестностях в 1970–1980-е годы, вы, наверное, помните сеть магазинов электроники Crazy Eddie. Ее открыли Эдди Антар, его двоюродный брат и отец. Они прославились вездесущей рекламной кампанией. Диджей с местного радио Джерри Кэрролл громогласно тараторил о дешевой электронике и заканчивал фразой: «Crazy Eddie! БЕЗУ-У-У-У-УМНЫЕ ЦЕНЫ!» Ролики вошли в массовую культуру. Их пародировали в Saturday Night Live, они появились в фильме «Всплеск» с Томом Хэнксом.
Впоследствии оказалось, что Crazy Eddie была витриной крупной семейной криминальной схемы. Магазины торговали электроникой по дешевке, а деньги зарабатывали так: занижали в отчетности сведения о выручке, уходили от налогов на прибыль и прикарманивали налог с продаж. Схема принесла Антарам неплохую сумму — около 7 млн долларов. Но им хотелось большего.
Через два года после открытия сети Эдди устроил своего четырнадцатилетнего двоюродного брата — Сэма Антара — на склад. «Я был в семье белой вороной, — рассказывал мне Сэм. — В двенадцать я читал The Wall Street Journal, а все остальные листали комиксы. Семья увидела во мне человека, которого можно воспитать». Эдди оплатил двоюродному брату колледж и обучение бухгалтерскому делу, чтобы придумать более крупномасштабное мошенничество. «Они платили, чтобы я ходил в колледж. Представьте себе: вы получаете докторскую степень по экономике, а кто-то дает вам деньги за то, что вы учитесь».
Когда я сказала Сэму, что мне за PhD тоже платили и что университеты вообще часто поддерживают студентов магистратуры финансово, он рассмеялся. «Это хорошо. Но я-то получал PhD в области мошенничества».
Окончив в 1979 году колледж, Сэм Антар собрал семейный совет и рассказал о своем плане. Он решил сделать Crazy Eddie публичной компанией: продать их долю собственности в торговой сети на фондовом рынке. На подготовку к IPO, первичному публичному предложению, требовалось несколько лет. Чем выше цена акций при IPO, тем больше денег получили бы Антары. Именно поэтому для раскрутки они начали сообщать о все большей выручке и платили больше налогов, чем нужно, чтобы магазины выглядели прибыльнее. Растущая прибыль привлекает инвесторов и повышают цену акций.
Вести бизнес, уходя от налогов, рискованно. Но сделать такой бизнес публичным — совсем другой уровень риска. Проверяющие органы присматриваются к нему пристальнее, контроль над ситуацией снижается — ведь совладельцами станут посторонние люди. Я спросила, обсуждали ли Антары эти риски тем судьбоносным вечером в 1979 году. Сэм ответил отрицательно и объяснил:
Мы мошенничали с 1969 года, а я лично — с 1970-го. В 1979 году я и представить не мог, что после стольких лет удача от нас отвернется. Естественно, я думал, что все получится. Я хотел опереться на прежние успехи. Это придавало мне уверенности. Постепенно я все больше смелел, и это помогало выйти на более высокий уровень, действовать масштабнее.
Сэм знал все бухгалтерские хитрости. Он работал с аудиторами и понимал, как ввести их в заблуждение. Семья решила: он настолько умен, что сможет обойти проверки и обмануть официальные органы. У него и правда долго получалось. Чтобы отвлечь аудиторов — в основном мужчин, — в офис он набрал юных привлекательных девушек.
Но все равно невероятно, что Антары надеялись провернуть такую крупную аферу безнаказанно. Они так сильно верили в свою схему, что не побоялись запустить самую известную радиорекламу десятилетия. Но если занимаешься масштабным обманом, лучше не высовываться.
В 1984 году восьмидолларовые акции компании стали публичными и продавались по 8 долларов. Поскольку казалось, что прибыль растет, с ними росла сеть и цена акций.
На пике своей деятельности Crazy Eddie владела 43 магазинами и сообщала о выручке в 353 млн долларов. На бумаге, благодаря манипуляциям, все выглядело еще лучше. Антары продолжали продавать их доли в компании и положили в карман более 60 млн долларов.
Но с расширением бизнеса нарастало и давление. Розничная торговля электроникой уже не была такой прибыльной, как раньше. И Антары рискнули еще больше. Они стали переводить деньги, которые отмыли в 1970-е годы и хранили в зарубежном банке, через Панаму обратно в США, чтобы раздуть выручку. По иронии, теперь Антары платили налоги, которых прежде избегали. Но этого требовала ситуация — чтобы акции продавались дороже.
Бизнес тем временем сдавал. В финансовом 1987 году Crazy Eddie сообщила о прибыли в 20,6 млн долларов, хотя на самом деле теряла миллионы.
Обогащение сплотило семейство, но, когда деньги начали утекать, родственные узы стали рваться. Отец Эдди намекнул жене сына, что у того есть любовница. По крайней мере, Эдди его в этом обвинил. Слухи о внутрисемейных распрях и замедление роста на рынке электроники обеспокоило инвесторов. Цена акций Crazy Eddie спикировала с 21,65 доллара за акцию примерно до 5 долларов. У Антаров осталось всего 5% компании, и их доля почти ничего не стоила. Из-за низкой цены Crazy Eddie стала уязвима: кто-то со стороны мог приобрести контрольный пакет, завладеть бизнесом и раскрыть аферу.
Антары попытались выкупить компанию, но не нашли средств. Другой инвестор оказался расторопнее и очень скоро отстранил их от власти. Примерно через две недели новые владельцы обнаружили, что запасы Crazy Eddie переоценены более чем на 65 млн долларов. Обман вскрылся.
Эдди бежал в Израиль, но там его арестовали. Сэм Антар пошел против семьи и начал сотрудничать с ФБР и Комиссией по ценным бумагам и биржам, которые вели дело о мошенничестве. Он отделался штрафами и шестью месяцами домашнего ареста. Эдди приговорили к восьми годам тюрьмы. Он больше никогда не разговаривал с Сэмом и «умер озлобленным» в 2016 году.
Кроме Сэма Антара я побеседовала с недавно вышедшими из тюрьмы людьми в Fortune Society. Эта некоммерческая организация в нью-йоркском Куинсе помогает бывшим преступникам интегрироваться в общество. У большинства из них нет ни денег, ни образования Антара. Но все они также слишком надеялись, что преступление сойдет им с рук. Они росли в неблагополучных местах, многие их друзья и родственники сидели. Я поинтересовалась, понимали ли они, что когда-нибудь их тоже поймают. Все отвечали примерно одинаково. Один человек сформулировал их мнение так: «Нет. Я думал, что умнее этих ребят».
Природа криминальной деятельности вынуждает преступников оценивать риски. Все бывшие заключенные, с которыми я говорила, с гордостью рассказывали мне о своих стратегиях хеджирования. Однако преступники обычно не кажутся людьми, которые рискуют рационально. Вероятно, решение нарушить закон само по себе связано с крайне высоким риском. Однако люди делают этот выбор каждый день — во многом потому, что считают вероятность ареста более низкой, чем на самом деле.
Возможно, вы и не задумывались о масштабной афере с ценными бумагами. Но вам точно случалось недооценивать вероятность, что риск окажется неоправданным. Может быть, это было долгосрочное планирование — например, переехать в Голливуд и стать кинозвездой — или каждую неделю играть в лотерею. Наше представление о вероятности некоторого события — будь то получение «Оскара» или легкие деньги — определяет, как мы измеряем риск и принимаем решения. Если оценка ошибочна, как это часто бывает, даже самый вдумчивый анализ риска может дать сбой.
Так, после 11 сентября 2001 года многие боялись летать самолетом и предпочитали ездить на машине. Однако по статистике автотранспорт опаснее. Согласно одному исследованию, аварии, связанные с возросшей после 11 сентября боязнью летать самолетами, унесли 1600 жизней.
Всем известно, что водить рискованнее, чем летать. Однако ужасная катастрофа, которую без конца показывали в новостях, изменила оценку риска.
Причина, по которой люди идут на повышенный риск, часто сводится к восприятию вероятности. Вот самые частые причины этого явления.
Антары никогда не думали, что их поймают. Они верили, что Сэм обыграет Комиссию по ценным бумагам и биржам и Налоговое управление. Другие преступники, с которыми я беседовала, тоже не принимали в расчет вероятность провала.
Если говорить о преступности, единичная и тем более неоднократная удача создает иллюзию, что получится и в другой раз. Антары полагали, что, раз у них получалось уходить от налогов, удастся и афера с ценными бумагами. Это была ошибка, но прежние успехи подталкивали их рисковать и мошенничать все больше.
Социологи опросили 1354 подростка, которых в течение пяти лет признали виновными в серьезных правонарушениях суды по делам несовершеннолетних и суды для взрослых в округе Марикопа, штат Аризона, и в округе Филадельфия, штат Пенсильвания. Почти все подростки совершили тяжкие преступления.
Респондентов спрашивали, как они оценивают вероятность ареста за серьезные преступления — в том числе драки, грабеж с применением огнестрельного оружия, нанесение ножевых ранений, проникновение в магазин или жилище, кражу одежды из магазина, вандализм и угон автомобиля. Затем подростки рассказали, какие преступления они совершили. Если бы на решение нарушить закон влиял повышенный риск ареста, то увеличение шансов попасться на 1% снижало бы преступность также на 1%. Но люди устроены сложнее.
Результаты показали, что опрошенные подростки воспринимали риск нелинейно. Если вероятность попасться удваивается с 10 до 20%, преступление совершают с той же вероятностью. Однако если вероятность повышается с 85 до 95% — на те же 10%, — это отпугивает многих малолетних преступников от рецидива.
Мы все периодически неправильно воспринимаем вероятности. Но это не значит, что обречены недооценивать и переоценивать риск. Представление о вероятности события зависит от того, как нам описывают риск. И здесь у нас больше власти, чем кажется.
Психолог Пол Словик полагал, что определение риска — это упражнение в силе. Мозг не всегда обрабатывает вероятности так, как нравится экономистам. По этой причине другие люди получают возможность искажать наше восприятие риска и менять наше поведение. Благодаря таким играм с восприятием можно индуцировать всевозможные виды поведения: побудить сделать покупку, заказать вредную еду, совершить преступление, смотреть определенные фильмы.
Рекламный слоган «Не сыграешь — не выиграешь» заставляет считать, что большой куш возможен (хотя объективно шансы крайне малы). Когда Google Maps сообщает, что до работы вы доберетесь за 20 минут, предполагается, что это точное время. На самом деле существует диапазон риска, о котором Google умалчивает. Netflix рекомендует неоднозначный артхаусный фильм, который должен вам понравиться только потому, что 60% зрителей с вашими демографическими характеристиками досмотрели его до конца. Чтобы вы купили расширенную гарантию, продавец телевизора перечислит всевозможные проблемы, даже если они маловероятны. Эти тонкости общения могут менять восприятие фактического риска и ослеплять нас.
Форма сообщения о риске даже отбивает охоту совершать преступления. Многие годы считалось, что угроза длительного тюремного срока помогает бороться с преступностью. В конце концов, у нее серьезные издержки. Мало кто захочет рисковать, чтобы надолго попасть за решетку. Долгие десятилетия миллионы американцев отправлялись в заключение из-за обязательных приговоров и сделок со следствием. Однако потом появились доказательства: на самом деле такие меры не слишком пугают преступников. Для человека, который решается нарушить закон, тюрьма — это не осмысленный и не очевидный риск. Даже знакомство с теми, кто уже отсидел, не повлияло на бывших заключенных, с которыми я беседовала. Они были убеждены, что им-то все сойдет с рук.
Данные показывают, что эффективнее отпугивают преступников многочисленные наряды полиции на улицах. Можно себя уговаривать, что получится безнаказанно ограбить магазин с алкоголем, но, когда на углу стоит полицейский, в это сложнее поверить. Усиленное патрулирование делает риск реальнее и заставляет задуматься. Мысль о неизбежности наказания превращается почти в уверенность, даже если угроза пока неопределенная. Сэм Антар говорил мне, что ему все еще сложно удержаться от криминальной деятельности. По его словам, соблюдать законы было проще всего, когда он сотрудничал с Комиссией по ценным бумагам и биржам, где присматривали за всеми его действиями.
Важное замечание: нужен не просто любой полицейский контроль. Существуют тактики с разной эффективностью. Есть доказательства, что надзор по принципу «разбитого окна» (аресты за мелкие правонарушения) и «останови и обыщи» (задержание граждан для поиска оружия) реально предотвращает преступления, однако такие подходы вызывают этические вопросы. При этом исследования показывают: если полиция патрулирует криминальные и опасные районы, преступность там ощутимо падает (а это и требуется). Общественный надзор, когда полицейским на улицах помогают местные жители, тоже эффективен.
Но дело не только в тонких — и не очень тонких — намеках. Однозначная информация о вероятности может ввести в заблуждение. В 1995 году Британский комитет по безопасности лекарственных средств опубликовал предупреждение, что оральные контрацептивы третьего поколения удваивают риск появления тромбов, то есть увеличивают его на 100%. Женщин эти цифры напугали. Казалось, у всех, кто принимает такие препараты, появятся тромбы. Многие бросили пить противозачаточные таблетки, и нежелательных беременностей стало больше. В Англии и Уэльсе в 1996 году число абортов выросло на 13 тыс.
Однако цифра «100%» воспринималась неправильно. На самом деле исследование показало: после приема таблеток второго поколения тромбоз развивается у одной из 7 тыс. женщин. А у тех, кто пил препараты третьего поколения, тромбоз возникал в двух случаях из 7 тыс.
Точное измерение вероятностей — довольно позднее изобретение. Люди научились количественно определять риск лишь несколько сотен лет назад. Неудивительно, что обычно наш мозг не высчитывает риск так же, как финансовые экономисты: для него это просто неестественно.
Способность прикинуть вероятность события зависит от того, как нам описали риск. Однако чем лучше мы осознаём ситуацию, тем сложнее нам что-то внушить. Психолог Герд Гигеренцер изучает восприятие риска и утверждает, что не все люди понимают вероятности. Однако это не значит, что они не могут мыслить в этих категориях и понимать риск. Исследования Гигеренцера показывают: частота события — сколько раз оно произошло — находит лучший отклик, чем его вероятность. Это больше соответствует мышлению и помогает четче осознать риск.
Вернемся к примеру с контролем рождаемости в Великобритании. Рост на 100% звучит почти как гарантированная вероятность. Но если представить данные в виде частоты наступления события — один из 7 тыс. или два случая из 7 тыс., — истинный риск станет очевиднее. Гигеренцер убедился: когда людям показывают частоту, а не вероятности, они более склонны принимать разумные, рациональные решения. Кроме того, его исследования демонстрируют, что частота лучше запоминается.
Гигеренцер убежден, что грамотности в области риска и вероятностей нужно учить, как учат читать и считать. От рождения читать мы не умеем — этому нас обучают, потому что в современном мире без чтения не обойтись. Исследования ученого показывают: люди способны понять риск, но в ходе эволюции мозг оценивал его в другой среде, поэтому частота нам понятнее, чем вероятность. Сейчас среда меняется, и статистическая грамотность становится такой же важной, как и умение читать.
Мышление в категориях вероятностей не появляется само по себе, зато скрытая способность к оценке риска наделяет нас небывалой силой. Технологии могут изменить подходы к его измерению и восприятию и позволят оценивать вероятности точнее, чем когда-либо. Компании сейчас собирают данные обо всех наших действиях: какие фильмы мы смотрим, что покупаем, куда ходим. Эти же данные можно использовать для оценки вероятностей при выборе решения. Вскоре у нас будет самая точная из возможных сегодня оценка вероятностей. Эффект технологий может оказаться не меньшим, чем когда Ферма и Паскаль впервые начали измерять риски.
Но какой прок от всех этих оценок вероятностей, если мы воспринимаем их искаженно? Хуже того, чувствительность людей дает власть технологическим компаниям: они могут представлять риск так, чтобы влиять на решения и играть на страхах. Способность лучше оценивать вероятности можно использовать и для просвещения, и для того, чтобы подтолкнуть людей к лишним тратам.
Даже если в ближайшем будущем нас не начнут учить оценивать риски, уже сейчас можно тренироваться самостоятельно и осмыслять предлагаемые нам данные. Чтобы вычислить вероятность предстоящего события, подумайте о ней в категориях частоты. Вероятность дождя в 30%, возможно, ни о чем вам не скажет. Дождь будет лить 30% дня? Или шансы 30%, что в какой-то момент он пойдет? Но эти данные можно представить иначе. В 30 днях из 100 с такими же условиями, как сегодня, в какой-то момент шел дождь. Или знакомый знакомого выиграл в лотерею, и вам кажется, что это повышает ваши шансы на успех. Но вспомните обо всех, кого знаете (включая и себя), кто играет каждую неделю и не получает ничего.
Вызовы современного мира требуют навыков, с которыми мы не родились. В управляемом информацией обществе мы способны оценить вероятность, что фильм нам понравится, работа подойдет, а преступление приведет в тюрьму. Большинству из нас никто не объяснял, как толковать эти вероятности. Но научиться их оценивать можно, если опираться на частоту событий.
Войти с помощью соц. сетей: