Глава 14

Пять великих миграций

Мы относимся к мигрирующим биологическим видам. За последние 70 тыс. лет мы убрели из Африки и с тех пор беспрерывно блуждали по миру. Мы взбирались на горы, прорубались сквозь дремучие леса, переплывали реки, пересекали целые континенты, плыли по морям-океанам и в конце концов проникли в каждый уголок Земли. Благодаря своей извечной охоте к перемене мест мы опыляли планету инновациями. В блужданиях по миру мы не только отбрасывали старое и находили новое, но еще и таскали с собой наши идеи, технологии и культуру. Речь не только о том, как «Гарлем шейк» долетел до Гонконга, но и о том, как все человечество пришло к сегодняшнему дню.

Не сказать, чтобы наше путешествие в сегодня было легкой прогулкой. Большинство массовых миграций начинались с бегства от опасностей, бедствий и невыразимых ужасов, называемых нами «Историей». И хотя почти все миграции брали начало от междоусобиц и трагических событий, в долгосрочном плане они оказали позитивный эффект на культуру. В книге «Выдающиеся люди» (Exceptional People) коллеги по Оксфорду Ян Голдин и Джеффри Кэмерон предлагают такое объяснение.

История человеческих сообществ и все развитие мира четко показывают, насколько миграции двигали вперед социальный прогресс. Если рассматривать наше коллективное прошлое через призму миграции, то можно оценить, насколько движение людей через культурные фронтиры способствовало формированию глобализованного взаимосвязанного мира, который мы сегодня населяем… По мере миграции люди сталкиваются с новыми средами, обстоятельствами и культурой, и это вынуждает их приспосабливаться и усваивать новаторские способы создавать вещи. Наши мировоззренческие системы и технологии, распространение растительных культур и способов производства зачастую вырастали из нашего опыта взаимодействий или столкновений с мигрантами.

Миграция, как утверждают Голдин и Кэмерон, — не просто люди на марше, а идеи в движении. Сегодня, как и всегда бывало в прошлом, миграция выступает главным двигателем прогресса. Это катализатор инно­ваций.

Несколько лет назад стэнфордский экономист Петра Мозер (сегодня она работает в Нью-Йоркском (городском) университете) задумала количественно оценить воздействие этого фактора ускорения — просто так, из любо­знательности. «Более половины моих коллег по Стэнфорду иммигранты, — как-то раз поделилась она с репортерами. — [Захотелось] узнать, как сказывается на науке и инновациях политика, пресекающая приток таких высококвалифицированных иммигрантов».

В поисках ответа Петра и ее группа обратились к давним слухам, что немецкие евреи, бежавшие из нацистской Германии в США, оказали непомерное влияние на инновации в США. Если это так, то масштабный исход имел огромный эффект.

Массовый отъезд евреев из Германии начался в апреле 1933 г., когда Адольф Гитлер принял «Закон о восстановлении профессионального чиновничества», запретивший всем «не-арийцам» занимать должности на государственной службе. Работу потеряли десятки тысяч людей: пожарные, полицейские, учителя и, что самое важное в нашем контексте, ученые. Зловещие перемены дали о себе знать, когда и двух месяцев не прошло с момента, как Гитлер занял пост канцлера Германии. В следующие десять лет 133 тыс. немецких евреев спаслись бегством в США. Чтобы вы представляли себе масштабы явления: это как если бы весь город Чарлстон в Южной Каролине, все его жители от мала до велика переселились бы в Техас или проживай в Чарлстоне Альберт Эйнштейн и еще пятеро нобелевских лауреатов.

Оценку воздействия притока мигрантов на американскую науку и инновации Петра Мозер начала с подсчета патентов в области химии. Затем расширила охват, подсчитав заявки на патенты почти во всех технических областях, поданные и полученные в период с 1920 по 1970 г., и по записям более чем о полумиллионе изобретений прослеживала влияние миг­рации.

Что же она обнаружила? Что миграция обладает такой же могущественной силой ускорять инновации, как и рассмотренные нами силы. Мозер установила, что в каждой области знаний, куда вливались немецкие евреи, наблюдался 31%-ный рост числа патентов. Однако в те времена антисемитизм в Америке процветал, и многие иммигранты сталкивались с запретом на работу в выбранных ими областях. Мозер и ее коллеги скорректировали свои расчеты с учетом этого факта и установили, что в реальности на долю политэмигрантов приходятся 70% прироста патентов.

Работа Мозер подтвердила давние слухи и в новом ракурсе показала нам и мощь влияния миграции, и сам тот беспримерный период в истории, однако стоит отметить и то, что нисколько не удивляет: миграция выступает драйвером инновационного процесса. Такая же закономерность действует и в наши дни. Например, исследование, проведенное в 2012 г. силами «Партнерства за новую американскую экономику», установило, что в авторский коллектив трех из каждых четырех патентов, выданных любому из десятки лучших по числу подаваемых патентов университетов США, входит хотя бы один изобретатель родом из другой страны.

Иначе на тот же тренд можно посмотреть с позиций замещения продукта, т. е. темпов, с какими новые продукты приходят на рынок и вытесняют устаревшие; Роберт Шумпетер называл этот процесс созидательным разрушением. Именно замещение продукта, а не патенты ученые считают золотым стандартом инновационного воздействия.

Прямую связь между миграцией и тем самым золотым стандартом обнаружили несколько лет назад ученые Калифорнийского университета в Сан-Диего. Они отследили темп замещения продуктов у каждой американской компании, в штате которой в 2001–2014 гг. состоял высококвалифицированный выходец из зарубежной страны, и получили четко выраженную закономерность. У компаний с высококвалифицированными иностранцами в штате наблюдались как рост темпов новаторства, так и воздействия инноваций на рынок: 10%-ный рост числа высококвалифицированных иностранцев в штате приводил к 2%-ному росту темпов замещения продуктов. Причем закономерность сохранялась независимо от расходов компании на научные исследования и разработки.

На предпринимательство миграция воздействует точно такое же, как на изобретательство. Сколько бы ни было шума, что иммигранты отнимают работу у граждан, данные свидетельствуют об обратном. Чем красть у граждан работу, иммигранты скорее способствуют созданию для граждан новых рабочих мест.

В Америке иммигранты проявляют вдвое большую склонность начать новый бизнес, чем коренные граждане, и их стараниями создаются 25% новых рабочих мест. В 2006–2012 гг. у 33% компаний, созданных с участием венчурного капитала и перешедших в статус публичных, в составе учредителей был хотя бы один иммигрант. И среди компаний из списка Fortune-500 40% были основаны иммигрантами или их детьми. В 2016 г. половина стартапов-единорогов — тех редких стартапов, чья капитализация оценивается более чем в 1 млрд долл. — была основана иммигрантами, и каждый такой стартап обеспечил минимум 760 новых рабочих мест.

Почему мы придаем этому такое значение?

По двум причинам. Во-первых, описанные в предыдущей главе сложные проблемы и вызовы потребуют серьезных инноваций. Нам понадобятся новые идеи, чтобы противостоять экологическим рискам, а также угрожающим нашему существованию глобальным катаклизмам, как и новые рабочие места взамен тех, которые морально устареют по милости роботов и ИИ. Для реализации новых идей нам также придется теснее сотрудничать и кооперироваться в глобальном масштабе и еще необходимо глубокое сопереживание (эмпатия), не ограниченное пределами страны, культуры или континента. А благодаря пяти крупнейшим миграциям, каких еще не знал мир, мы скоро увидим всё это, как и многое другое.

Поскольку здесь, как и в предыдущей главе, мы отодвигаем горизонт с ближайших десяти до ста лет, то по идее должны увидеть пять массовых широкомасштабных миграций. В ряде случаев они будут обусловлены уже знакомыми нам причинами — бегством из мест экологических бедствий и погоней за экономическими возможностями, — но произойдут в куда более сжатые сроки и затронут беспрецедентно широкие массы людей. В ходе других миграций мы пересечем границы, за которые никогда прежде не заступали. Переместимся с Земли в открытый космос; из нашей привычной реальности в виртуальную; переместимся — если, конечно, развитие тонких интерфейсов «мозг — машина» продолжится нынешними темпами — из нашего индивидуального сознания в коллективное, в усиленный технологиями улейный разум, или, как выразились бы фанаты «Звездного пути», в ряды нации Борг, но подобрее и помягче.

Так что, дамы и господа, пристегните ремни и во время движения не высовывайте наружу руки и ноги. Миграция — серьезный ускоритель. Благодаря пяти великим миграциям в ближайшую сотню лет нам предстоит сыграть в «было, да сплыло» с миром, каким мы знаем его сегодня.

Климатические миграции

В предыдущей главе мы изучали, какие технологические решения помогли бы смягчить изменение климата, а в этой признаем, что мы еще и близко не подошли к возможности осуществлять все это в нужных масштабах. И можете не сомневаться: когда погода сдвигается со своего привычного пути, люди тоже двигаются с места.

Оценки воздействия этого фактора поражают. И набирают силу. Так, самый первый доклад Межправительственной группы экспертов по изменению климата от 1990 г. предостерегал, что даже незначительный подъем уровня моря породит «десятки миллионов экологических беженцев». В 1993 г. прогноз МГЭИК на свой лад обновил оксфордский ученый-эколог Норман Майерс; пусть его данные спорны, но он предсказывает, что к 2050 г. климатические изменения сгонят с привычных мест проживания 200 млн человек. А к концу десятилетия, как утверждает в журнале Outside Марк Левайн, «погода [уже] превратится в предмет нашей коллективной тревоги, бредовых фантазий на темы технологий, природы, воздаяния, неизбежности… Мы слишком далеко зашли, шепчем мы, мы изменили погоду. Теперь она будет менять нас».

До какой степени? В 2015 г. независимая организация ведущих ученых и журналистов Climate Central по результатам метаанализа всех доступных данных заявила, что даже если удастся сдерживать потепление климата на уровне двух градусов, экстремальные погодные явления сгонят с мест проживания 130 млн человек. А если не удастся? Прогноз Climate Central ничего хорошего не сулит: «Эмиссия углерода, вызывающая потепление на 4 градуса, — к чему, собственно, мы и идем, с нашими практиками всё-как-есть и всё-как-обычно — вызовет такое повышение уровня Мирового океана, что под водой окажутся территории, на которых ныне проживают 470–760 млн человек».

Чтобы понять размах вынужденной миграции экологических беженцев, Climate Central составила ряд карт, где отображены последствия глобального потепления для всех прибрежных стран и мегаполисов планеты. И если вы не рыба, то новости для вас не очень хорошие.

При потеплении климата на 4 градуса во многих прибрежных мегаполисах — в том числе Лондоне, Гонконге, Рио-де-Жанейро, Мумбаи, Джакарте, Калькутте и пр. — из пункта А в пункт Б быстрее всего можно будет добраться вплавь. Островные государства перестанут существовать в принципе. В США под водой окажутся площади, на которых сегодня проживают 20 млн человек. В Вашингтоне, округ Колумбия, уровень моря достигнет Пентагона. И если вам казалось, что недвижимость в Нью-Йорке нынче слишком дорога, погодите: то ли еще будет, когда воды океана накроют все, что южнее Уолл-стрит.

Но не одни только потопы несет нам глобальное потепление. На горизонте уже маячит бич всех народов древности — засухи. Они 70 тыс. лет назад выгнали нас из Африки и отправили блуждать по миру, и сегодня они принуждают нас покидать насиженные места. Сирия — рекордсмен по числу беженцев, отчасти из-за засух. Что касается Европы, то даже если мы сдержим потепление на уровне не выше двух градусов, в Средиземноморье будет нарастать засушливость, и сильнее всего она ударит по Италии, Испании и Греции. «Иными словами, — написала в Guardian журналист Элли Мэй О’Хаган, — сейчас средиземноморские государства пытаются сладить с потоками мигрантов из других частей мира, но в итоге и у них самих может разра­зиться миграционный кризис. И однажды, возможно, в Кале понаедут итальянцы и греки, ведь в их родных странах станет еще жарче и засушливее».

По историческим меркам, крупнейшую насильственную миграцию, затронувшую примерно 18 млн человек, вызвало разделение Индии и Пакистана в 1947 г. Что касается климатической миграции, то даже если мы возьмем нижний предел прогнозируемого спектра — потепление в пределах двух градусов и 130 млн человек, потерявших привычное жизненное пространство, — всё равно нас ждет великое переселение, всемеро большего масштаба, чем все, что нам довелось пережить за нашу историю.

И все же климатическая миграция — особый случай вынужденной миграции, поскольку мы своими руками усиливаем и провоцируем ее. И обойдется нам это — как в твердой валюте, так и в масштабах человеческих страданий — куда как дороже, чем нам хотелось бы заплатить. Возьмем Токио: при 38 млн населения это крупнейший мегаполис на планете. Вот и посчитайте, во что обойдется переселить на другое место 15 таких городов. А теперь представьте, что по собственной воле обрекли себя на эти траты.

Как мы уже отмечали в предыдущей главе, у нас множество стратегий и технологий, необходимых, чтобы взяться за решение проблемы изменения климата. Во сколько бы нам ни обошлась практическая реализация технологических решений, это намного дешевле, чем обустраивать на новых местах 700 млн человек. В долгосрочной перспективе, как бы ни гоняла нас злая погода с места на место, темпы инноваций как нарастали, так и продолжат нарастать.

Переселение в города

Внушительные масштабы климатической миграции — 700 млн людей в поисках нового пристанища — крупнейшее в истории территориальное перераспределение населения. И все же это цветочки по сравнению с нашим вторым бурным миграционным потоком. В ближайшие несколько десятилетий чуть ли не все ринутся переселяться в города.

300 лет назад в городах проживало 2% населения мира, 200 лет назад — уже 10%. Промышленная революция могучим ударом паровой тяги навсегда изменила эту арифметику. В период с 1870 по 1920 г. 11 млн американцев покинули сельскую местность и переехали в города. Плюс к тому 25 млн европейцев пересекли Атлантический океан в поисках лучшей жизни и оседали главным образом в американских городах. К 1900 г. урбанизация в США достигла 40%. К 1950 г. показатель возрос до 50%, а на переломе тысячелетий в городах проживало уже 80% населения США.

В остальном мире те же процессы шли не медленнее. За последние полвека в странах со средними и низкими доходами уровень урбанизации удвоился, а где-то и утроился — например, в Нигерии и Кении. В 2007 г. мир перешагнул критический порог: больше половины всех нас, населяющих планету, проживали в городах. А попутно мы спровоцировали гипертрофированный рост некоторых городов. В 1950-е гг. численностью более 10 млн человек могли похвастаться только Нью-Йорк и Токио — начиная с этой границы город приобретает статус мегаполиса. К 2000 г. в мире образовалось уже 18 мегаполисов; сегодня их 33. А что будет завтра?

Завтра цифры и вовсе взбесятся. У нас уже и термин появился для растущих головокружительными темпами городов — мегалополис. Так называют обширную урбанизированную территорию с населением свыше 20 млн человек. Сравните: во времена Великой Французской революции все городское население мира составляло 20 млн человек. К 2025 г. в одной только Азии будет десять, а то и одиннадцать мегалополисов.

И они нам ох как понадобятся.

К 2050 г. урбанизируются 66–75% мира. При ожидаемой численности мирового населения 9 млрд человек это выльется в невиданный рывок миграции. Он будет не чета всем прежним рывкам в истории. Это будет самый массовый, самый полноводный исход из сельской местности в города, втрое превышающий по объему прогнозируемую климатическую миграцию; это будет миграция 2,5 млрд человек, самая массовая в истории человечества.

А когда в движение приходят массы, сдвигаются целые пласты жизни.

К 2050 г. Токио утратит титул самого населенного города мира, потому что с этого пьедестала его столкнет Дели. Китай по темпам урбанизации обгонит Индию и прирастет еще 300 новыми городами-миллионниками, а также двумя мегалополисами. Африка просто взорвется урбанизацией. Городское население континента от Каира и южнее через Конго возрастет к 2050 г. на 90%. К концу века в нигерийской столице Лагосе, по прогнозам, будут проживать 100 млн человек.

Суммируем эти процессы — и получим, что начиная с сегодняшнего дня и по 2050 г. каждую неделю в города будут переселяться по миллиону человек. Профессор урбанистики из Университета Торонто Ричард Флорида называет это «центральным кризисом нашего времени». Как и полагается порядочному кризису, этот тоже заключает в себе как возможности, так и опасности.

Обсудим сначала светлые стороны.

С экономической точки зрения города благоприятствуют бизнесу. В 2016 г. Институт Брукингса изучил экономики 123 крупнейших городских агломераций мира. В них проживают всего 13% населения планеты, и на них приходится почти треть объема мирового производства. Годом позже это же соотношение между производительностью и плотностью расселения проверили в Национальном бюро экономических исследований (National Bureau of Economic Research). Обнаружилась та же закономерность: больше людей — выше производительность.

Лондон и Париж, например, значительно более производительны в экономическом плане, чем остальные территории Британии и Франции соответственно. Так и в Америке: сотня крупнейших городов страны на 20% производительнее, чем все другие города. В Уганде работающие горожане на 60% производительнее, чем жители сельской местности. Между тем ВВП Шэньчжэня, крупного города на юго-востоке Китая, втрое превышает ВВП остальной страны.

Кроме того, плотное расселение стимулирует инновации. Физик Джеффри Уэст из Института Санта-Фе обнаружил, что при удвоении населения города на 15% повышается темп инноваций, измеряемый числом патентов. В принципе, какой бы город ни изучал в своем исследовании Уэст, везде с ростом плотности населения повышаются также зарплаты, ВВП и такие факторы качества жизни, как число кинотеатров и ресторанов.

И вообще по мере роста города требуют не большего, а меньшего объема ресурсов. Увеличьте вдвое мегаполис — и увидите, что потребность в инфраструктурных услугах, от числа автозаправок до объема тепла для зимнего отопления, не удвоятся, а возрастут только на 85%. Получается, более крупные, плотнее заселенные города бережливее и устойчивее в плане развития, чем города поменьше, малые и пригороды. Почему? Потому что сокращается дальность поездок, увеличивается совместное пользование транспортом, снижается число необходимых инфраструктурных объектов — больниц, школ, организаций по вывозу мусора. В итоге города делаются чище, энергоэкономичнее и выбрасывают в атмосферу меньше диоксида углерода.

Еще больше улучшат ситуацию «умные» города. Исследование, проведенное McKinsey в 2018 г., установило, что технологические решения в рамках концепции «умного» города позволят снизить эмиссию парниковых газов в городах примерно на 15%, твердых отходов — в пределах от 30 до 130 кг на человека в год, а экономия воды составила бы от 95 до 304 л в сутки на человека. Применяй мы имеющиеся у нас на сегодня технологии, мы смогли бы одним только переходом на «умные» города на 70% достичь утвержденных ООН Целей устойчивого развития.

Теперь о темной стороне урбанизации: она определенно создает возможности для катастроф. Стихийная застройка — идеальный рецепт для распространения преступности и заболеваний, порочного круга бедности и уничтожения окружающей среды. И все же, как доказывает эта книга, мощности инструментов, которые есть у нас в распоряжении, достаточно, чтобы отвечать на подобные вызовы. Вся хитрость в том, как подтянуть наше традиционное видение качественного государственного управления и гражданского сотрудничества до уровня визионерных технологий. Сделайте это по уму, добейтесь, чтобы первое соответствовало второму, и урбанизация станет эффективнейшей тактикой в борьбе со многими наболевшими проблемами сегодняшнего дня. А если не по уму? Тогда величайшая в истории миграция породит мерзополис — величайшее в истории средоточие зла и бедствий.

Виртуальные миры

Посмотрим на цифры: работорговля выкорчевала из родной почвы 12 млн африканцев; разделение Индии и Пакистана согнало с мест 18 млн человек; 20 млн человек перераспределились на европейской шахматной доске после Второй мировой войны. Это самые массовые принудительные переселения народов. Каждое спровоцировал тот или иной из знакомых нам драйверов: экономика (и деперсонализация), религиозная рознь, политика. Каждая из трех миграций на свой лад перетасовывала народы. И все же вскоре совокупный эффект трех миграций покажется пустяками в сравнении с новым исходом, и впервые его движущая сила будет чисто технологического характера.

Итак, наша следующая миграция начинается, что называется, по щелчку.

Не пройдет и нескольких лет, как в один прекрасный день кто-то где-то уйдет в Матрицу насовсем. Милости просим, присоединяйтесь к еще не виданному и самому странному массовому исходу: из нашего привычного реального мира в виртуальную реальность.

Наши рюкзаки уже упакованы. В глобальном масштабе видеоигры еженедельно отбирают у человечества по 3 млрд часов. В США цифровые медиа откусывают по 11 часов от каждых суток. Медики уже признали игроманию отдельным видом психического расстройства, и эксцессов пруд пруди. В 2005 г. BBC сообщала о некоем южнокорейце, скончавшемся после того, как он 50 часов кряду резался в видеоигру онлайн. Его кончина открыла счет многочисленным аналогичным. В 2014 г. газета Guardian потрясла общество жуткой новостью, что трехмесячный малыш умер от голода, пока его родители холили и лелеяли виртуального младенца в интернет-кафе по соседству. В японском языке есть специальное слово hikikomori (хикикомори, сокр. хикки) — потерянное поколение, молодежь-невидимка, почти миллион подростков, которые сами себя заточили в четырех стенах и живут исключительно в интернете.

Они — пионеры новой миграции. Они обустраивают плацдармы для исследования виртуальных миров. Между тем в ближайшие несколько десятилетий два фактора подстегнут наплыв в VR. Назовем один психологией, а второй — возможностью.

Начнем с психологии. Если стимулами для всех предыдущих миграций были внешние силы или происходившие в мире события, то следующую спровоцируют внутренние драйверы, психологические, т. е. то, что происходит в нашем мозге. Она начинается со свойства нашей нейрохимии вырабатывать непреодолимые зависимости, от которых нет защиты.

Видеоигры невероятно аддиктивны — они затягивают и способны вызвать патологическое пристрастие. Корень зла в том, что они вызывают выброс нейромедиатора дофамина, главного элемента в системе вознаграждения мозга. От его действия у нас пробуждаются интерес, увлеченность, кураж, дерзость, стремление познавать мир. Дофамин выделяется, когда мы рискуем, предвкушаем вознаграждение или сталкиваемся с чем-то новым и неизведанным. Однажды закрепившись в петле обратной связи вознаграждения — когда в мозге закрепляется взаимосвязь между определенным занятием и выбросом дофамина, — наше желание снова испытать порождаемое этим химическим веществом восхитительное ощущение перерастает в навязчивую всепоглощающую потребность. Действие некоторых наркотиков, для сравнения, — а ничего более аддиктивного мир не знает, — в основном как раз и сводится к тому, что они затопляют мозг дофамином.

Видеоигры перенасыщены разнообразными рисками, вознаграждениями и новизной — в определенном смысле это щедрые распылители дофамина, закамуфлированные под джойстики. Но не только в видеоиграх дело. Когда у вас жужжит смартфон, извещая о новом послании, ваше непреодолимое желание посмотреть, что же там интересного, — проделки дофамина. И легкий всплеск удовольствия, когда вы открываете присланное, — тоже дофамин. Его драйверами выступают почти все самые расхожие действия в интернете — игры, серфинг, общение в социальных сетях, переписка, обмен сексуальными фото, просмотр порнографии. Но ни одно из этих приятных занятий не провоцирует такого выброса дофамина, как виртуальная реальность.

Как показывают исследования, иммерсивная природа виртуальной среды поднимает уровень дофамина на заоблачные высоты, каких никогда не достигнут своими эффектами традиционные видеоигры или любой род цифровых медиа. Хотя данные несколько разнятся, в целом ученые считают, что порядка 10% населения Земли уже всерьез подсели на видеоигры. Виртуальная реальность значительно повысит этот процент. «Facebook — аддиктивный технологический наркотик, как и всякое наркотическое вещество вызывающий привыкание. Он дает человеку временное наслаждение, а в итоге приводит к психиатрическому нездоровью, — такое объяснение дает в материале для Fox News психиатр Кейт Эблоу. — Oculus Rift (очки виртуальной реальности) только усугубят ситуацию».

Но дофамин — всего лишь один из главных нейромедиаторов в системе вознаграждения мозга. Есть и другие гормоны удовольствия — норадреналин, эндорфины, серотонин, анандамид и окситоцин. Они способны дарить невероятное наслаждение. Цифровые медиа обладают не то чтобы выдающимися способностями вызывать выброс какого-то из гормонов удовольствия, кроме дофамина, зато VR в силу своей иммерсивной природы может послужить спусковым крючком для выброса всех шести гормонов удовольствия. Это уже насыщенный гормональный коктейль наслаждения, сильнодействующий наркотик, поставляемый VR-гарнитурами, — и это только начало истории.

Следующая ее часть проясняется исследованиями потоковых состояний сознания. Кто не в курсе, поток определяется как «оптимальное состояние сознания, при котором мы чувствуем себя лучше всего и способны действовать на пике своих возможностей». Это состояние пиковой производительности, и отчасти его продуцируют все шесть гормонов удовольствия и наслаждения. Вот почему ученые считают потоковое состояние одним из самых аддиктивных переживаний, какие только способен испытывать человек. Однако это переживание — из числа наполненных самым глубоким смыслом. Как показывают более чем полувековые исследования, люди с наивысшими показателями осмысленности и общей удовлетворенности жизнью переживают больше всего потоковых состояний­.

Хотя видеоигры способны погрузить пользователя в потоковое состояние, виртуальная реальность благодаря своей иммерсивной природе гораздо лучше приспособлена для этого. Это означает, что продолжающаяся конвергенция психологии потоковых состояний и VR-технологий в дальнейшем даст нам возможность создавать альтернативную реальность, доставляющую больше удовольствия и более насыщенную смыслами, чем обычная земная. Теперь рассмотрим второй фактор — возможности, которые таит в себе виртуальная реальность. Их по большому счету три: работа, образование и секс.

Что касается работы, мы уже видели, какие экономические возможности заключены в VR. Первый виртуальный мир для нас открыла Second Life. В далеком 2006 г. журнал Businessweek даже разместил на обложке изображение игрового персонажа и по совместительству магната недвижимости Анше Чанг, которая на сделках, заключенных внутри виртуальной реальности Second Life, стала первым в мире миллионером, сколотившим реальное состояние исключительно в виртуальном мире. Мы знаем, что похожие варианты обогащения есть в видеоиграх и социальных сетях, и виртуальная реальность добавит еще больше таких возможностей. Иначе говоря, если роботы и ИИ в следующие несколько десятилетий поотнимают у многих из нас работу, одно-другое потрясение от сужающегося рынка труда в реальном мире и взрывной рост вакансий на рынке труда в виртуальном мире дадут мощный толчок к миграции в последний.

Обратимся к образованию. Виртуальная реальность позволяет создавать распределенные индивидуализированные, ускоряющие обучение образовательные среды. Идет ли речь о растущем населении планеты, которое актив­но ищет пути к образованию, или о нашей внезапно безработной по ми­лости технологий рабочей силе, которая активно ищет возможности профессиональной переподготовки, в обоих случаях мы видим, как рождается огромная сила. Еще больше мощи ей придаст способность VR погружать пользователя в потоковое состояние, усиливающее наши способности усваивать и запоминать новую информацию. В исследовании Министерства обороны, например, установлено, что в состоянии потока военнослужащие способны обучаться на 230% быстрее, чем в неизмененном состоянии сознания. Вот почему­ в романе-бестселлере Эрнста Клайна «Первому игроку приготовиться» — по сюжету которого большинство людей уже переселились в виртуальную реальность — главнейшим двигателем миграции становится именно образование.

Три крупнейшие исторические миграции, вместе взятые, — работорговля, раскол Британской Индии на две страны и переселения в послевоенной Европе — обернулись 44,5 млн беженцев. Но на сегодня 321 млн американцев уже проводят онлайн ежедневно по 11 часов, и это время неизбежно увеличит предлагаемый виртуальной реальностью коктейль из гормонов удовольствия. Приплюсуем серьезные мотивации — содержательность и смысл, мастерство, деньги — и увидим, насколько еще усилится импульс к миграции в VR. Все вместе это тянет на очередную великую миграцию, исход сознания, который только начинается.

Миграция в космос

«Земля — колыбель человечества, но нельзя же вечно жить в колыбели», — сказал в конце XIX в. Константин Циолковский. Он был истинным провидцем. Величаемый основоположником космонавтики, Циолковский первым заговорил о шлюзовых камерах, двигателях малой тяги, многоступенчатых ускорителях, космических станциях, биологических системах замкнутого цикла для обеспечения космических колоний продовольствием и кислородом и о многом другом. За свою научную жизнь он опубликовал более 90 статей на темы космонавтики, предугадал едва ли не каждый аспект подготовки к рывку человечества через последний рубеж в освоении мира и не учел разве что один, но действительно необходимый для завоевания космоса — конкуренцию.

В 1960-е гг. если что и питало энергией наше стремление вырваться из земных объятий на космические просторы, так это открытое жесткое противостояние идеологий и идеологов в гонке США против СССР. Отголоски того давнего соперничества и сегодня подстегивают нас. Правда, сегодня в игре наперегонки государств поубавилось — США, например, конкурирует с Китаем, — зато истинное соперничество разворачивается сегодня между технологическими гигантами: Джефф Безос против Илона Маска.

Каждый движим глубоко осознанным желанием повести человечество из его колыбели к звездам, открыть нам космическое пространство и «поддержать биосферу» созданием второй цивилизации в космосе на случай, если на Земле у нас не всё будет складываться благополучно. Эти мечты и это соперничество сложились в самостоятельную силу, в великий толчок к выходу за пределы мира и к единственной в своем роде миграции, обрамленной словесными перепалками в Twitter.

, 24 нояб. 2015: Ракета в космосе — редкость. Управляемое приземление — штука сложная, а сделать все по уму вроде легче легкого. См. видео: .

, 24 нояб., 2015: Не такая уж редкость. Наш «Кузнечик» (Grasshopper) SpaceX за три года перенес шесть суборбитальных полетов и по-прежнему в строю.

Начнем с Безоса, чья страсть к космосу зародилась еще в школьные годы. Дитя эпохи космических кораблей Apollo и страстный фанат «Звездного пути», как лучший ученик, удостоившийся чести произнести выпускную речь, Безос посвятил ее «будущему, когда миллионы людей станут жить и работать [за пределами Земли]» и завершил словами: «Космос — наш последний фронтир, там и встретимся». В Принстоне его избрали президентом местного отделения международной организации Students for the Exploration and Development of Space (SEDS) — «Студенты за исследование и освоение космоса». В Принстоне Безос застал ныне покойного физика Джерарда О’Нилла, того, кто основал Институт космических исследований. В начале 1980-х гг. О’Нилл любил задавать своим студентам сакраментальный вопрос: «Будет ли поверхность планеты лучшим местом для жизни людей, пока они осваивают просторы Солнечной системы?» Решив, что нет, он взамен предложил строить гигантские вращающиеся цилиндры, более известные как колонии О’Нилла, причем использовать для строительства ресурсы, уже находящиеся вне пределов действия сильной гравитации, как на Земле или Марсе, в частности из материалов, собранных с поверхности Луны.

Безос никогда не забудет космических уроков О’Нилла. Они помогли ему вырваться с Уолл-стрит, где он работал по окончании Принстона, и привели к Amazon — это был первый шаг в реализации замысла, который Безос в шутку называл «простенький двухступенчатый план — сначала заработаем миллиарды, затем вскроем космический фронтир».

Заработав миллиарды, Безос тут же направил их на освоение космоса. В 2000 г. он основал аэрокосмическую компанию Blue Origin, в которую исправно вкладывает по миллиарду долларов в год. Первоначальная цель, заявленная Безосом, состояла в том, чтобы сконструировать ракеты, способные доставлять людей и грузы с Земли в космос и в итоге на Луну; Бе­зос и по сей день убежден, что это лучшая стартовая точка для колонизации космоса.

«Нам не зря послан этот подарок, — сказал в 2019 г. на торжественном мероприятии в Вашингтоне Безос. — Это космическое тело по соседству, называемое Луной. В силу меньшей гравитации здесь удобно начинать производство в космических условиях… По сравнению с Землей доставка грузов с поверхности Луны потребует в 24 раза меньше энергии. Это гигантское подспорье».

В качестве следующего шага Безос анонсировал аппарат для высадки на Луну Blue Moon Lunar Lander, к Луне его отправят на борту пилотируемой космической ракеты многоразового использования New Glenn. На лунную поверхность Blue Moon доставит самоходные аппараты, грузы, людей общим весом 3,6 т. Безос утверждал также, что в этом деле у нас нет выбора. «Запасного плана у нас нет. Мы должны спасти эту планету. [И уж тем более] мы не должны поступаться будущим внуков наших внуков, лишать их динамизма и развития. [В космосе] у нас будет и то и другое».

Затем Безос вернулся к давним идеям О’Нилла, заявив, что видение Blue Origin, как обустраиваться после лунной посадки, представляет собой развитие концепции космических колоний О’Нилла, причем каждая из них сможет поддерживать существование 1 млн колонистов — вот вам один из могущественных драйверов нашей следующей великой миграции. «Земля — жемчужина в нашей Солнечной системе, — убеждал Безос. — Землю следует отдать под жилую зону и легкую промышленность. Тяжелую лучше переместить в космос… там для этого есть невообразимые пространства… В Солнечной системе хватит ресурсов для проживания триллиона человек, и тогда у нас появятся тысяча Моцартов и тысяча Эйнштейнов. Только представьте, какой невероятной и динамичной будет такая цивилизация».

При всей остроте конкуренции в деле освоения космоса Илон Маск не склонен не соглашаться со своим соперником Безосом: «История движется­ к точке бифуркации, и перед нами встанет выбор: идя одним путем, мы навсегда остаемся на Земле и неизбежно наступит событие вымирания… другой вариант — стать космической цивилизацией и мультипланетарным биологическим видом. Нас, думается, ожидает будущее гораздо более интересное и захватывающее, если мы станем космической цивилизацией и видом, населяющим несколько планет, чем если не станем».

Уроженец Претории, Илон Маск в 12-летнем возрасте продал свою первую компьютерную компанию. Потом он получил степень бакалавра экономики в Уортонской школе бизнеса при Пенсильванском университете, поступил, а затем вскоре отчислился из Стэнфордского университета, снова повторил свой успех на поприще компьютерного программирования, продав за 307 млн долл. свою компанию Zip2, а позже и компанию PayPal, уже за 1,5 млрд долл. Наконец он решил, что уже располагает достаточными ресурсами, чтобы изменить мир к лучшему и выполнить две важнейшие, как он считал, миссии для выживания человечества: покончить с пагубной зависимостью от ископаемого топлива за счет процветающей на солнечной энергии экономики — на что нацелены его компании Tesla и SolarCity — и превратить человечество в мультипланетарный вид. Разве что, в отличие от Безоса с его выбором Луны как отправной точки для межпланетной миграции, Маск всегда грезил Марсом.

В 2001 г., за год до продажи PayPal, Маск выдвинул идею отправить на Марс растения — вернее, семена. По его проекту Mars Oasis на борт космического корабля следовало взять герметичную камеру, внутри которой поддерживается атмосфера примерно как на Земле и помещена коллекция отборных семян в особом питательном студне для ускорения роста. «После посадки, — объяснял Маск, — достаточно увлажнить студень, и вот у вас на Марсе уже есть небольшая тепличка».

Маск намеревался делать фото растений, прорастающих на поверхности красной планеты; изображения, по его мнению, должны быть настолько впечатляющими, что вдохновят правительство США финансировать миссии на Марс и создание там постоянной колонии. Затем он изучил затраты на приобретение ракет, подходящих для доставки на Марс его теплички и возвращения на Землю, и пришел к неутешительному выводу: доступные варианты­ слишком примитивны и дорогостоящи, чтобы использовать их для колонизации космоса.

В поисках решения Маск в 2002 г. основал компанию SpaceX. В июне 2008 г., имея за плечами несколько оглушительных неудач и побывав на грани банкротства, Маск запустил на околоземную орбиту ракету-носитель Falcon 1. Потом последовали десятки других успешных космических запусков, причем каждый последующий обходился дешевле предыдущего. Далее Маск добился многоразовости — его ракета вернулась из полета в космос на Землю целой и годной для последующих запусков. Сбылась давняя мечта аэрокосмической отрасли. Наконец появилась Falcon Heavy, не имеющая аналогов ракета-носитель сверхтяжелого класса; в начале 2018 г. Маск запустил ее в космос, поместив на борт в качестве полезной нагрузки свой вишневого цвета родстер Tesla; Falcon Heavy с разгона проскочила мимо Марса и устремилась по траектории к поясу астероидов. И вот компания SpaceX заявила, что вскоре планирует свернуть производство ракет-носителей Falcon как недостаточно мощных для доставки людей на Марс и приступит к разработке пилотируемого космического корабля нового поколения Starship.

Организацию колонии на Марсе Маск рассматривает как своего рода запасной план для человечества и задачу, которая должна быть решена в текущем десятилетии. Он уже проводит испытательные запуски Starship и заявил цель доставить людей на Марс еще до 2030 г., а к 2050 г. в колонии уже должны быть полностью налажены жизнь и работа. В SpaceX уже запланированы десять крупных запусков между 2027 и 2050 гг. каждые 22–24 месяца, т. е. в периоды, когда Землю от Марса отделяет наименьшее расстояние.

Текущий план таков: Starship запускается на околоземную орбиту, за ним несколько кораблей-танкеров Starship, которые уже на орбите дозаправят основной корабль топливом. Каждый такой корабль прямо с околоземной орбиты возьмет курс на Марс, неся на борту экипаж и примерно сотню космических пассажиров. Сколько будет стоить билет в один конец? Маск считает, что 500 000 долл., или, как он выражается, «достаточно мало, так что большинство людей в развитых экономиках смогут продать свое жилье на Земле и переселиться на Марс».

В общем, не так важно, Безос или Маск победит в этой космической гонке, как важны слова Константина Циолковского, что множество вещей, которые человечество привыкло высоко ценить на Земле, — металлы, минералы, энергию, питьевую воду, первоклассное жилье, бесконечную увлекательность, страсть, любовь, смыслы и цели, — в космосе есть почти в неограниченных количествах. И именно задачу застолбить все эти богатства для человечества пытаются решить сегодня два непримиримых миллиардера. Она выталкивает нас из уюта земной колыбели и увлекает к звездам, на порог еще одной великой миграции нынешнего столетия, нашего первого реального прорыва в последний неосвоенный фронтир.

Метаинтеллект: переход в расу Борг

В 2015 г. химик из Гарвардского университета Чарльз Либер бился над трудной задачкой из новой области — нейромодуляции. В последние десятилетия ученые разработали средства глубинной стимуляции головного мозга для облегчения болезни Альцгеймера. Хотя пациент в сознании, ему в черепе сверлят отверстие и помещают внутрь мозга устройство, подающее электрические сигналы к ответственным за двигательную активность отделам мозга. Сегодня эта процедура проводится почти рутинно. Имплантированы более сотни тысяч устройств, и для пациентов, которые тщетно пробовали все другие методы лечения, глубинная стимуляция остается последним средством, чтобы улучшить двигательный контроль и ослабить тремор.

К сожалению, возникают и побочные эффекты. Более чем странные. Чаще всего развивается маниакальная одержимость игрой. Еще один распространенный побочный эффект — когда работоголик в одночасье превращается в «диванную недвижимость». Третий — хроническая депрессия. В чем причина? В размере.

Нейрохирурги, дай им волю, пожелали бы низвести воздействия на мозг до уровня отдельных нейронов, но современные устройства для глубинной стимуляции мозга чересчур крупны для такой адресной точности. Пытаться воздействовать на целевые нейроны мозга ныне существующими имплантами­ — это, пользуясь метафорой из TED-лекции 2015 г. специалиста из MIT Полины Аникеевой, «все равно что пытаться играть Первый концерт Чайковского пальцами размером с автомобиль-пикап».

Дело осложняется тем, что вживить имплант возможно только в рамках хирургической операции, а мозг воспринимает его как инородное тело, что требует массированной постоперационной медикаментозной терапии. Немаловажен и вопрос конструкции импланта. Человеческое тело — живая трехмерная среда, а современные мозговые импланты — для глубинной стимуляции или любые другие — негибкие двумерные устройства, больше похожие на кремниевые чипы, чем на орган человека. Неудивительно, что в горячей, влажной и хрупкой мякоти под крышкой черепа сигналы сталкиваются, накладываются один на другой и вызывают побочные эф­фекты.

Чарльз Либер предпочел другой путь. Известно, что для ускорения регенерации кости в поврежденную область часто вживляют своего рода биокаркас, чтобы новой нарастающей ткани было на что опираться. Около пяти лет назад Либер попытался сконструировать микроскопическую основу (биокаркас) из электронных компонентов. Методом фотолитографии он протравил по отдельности каждый из четырех слоев основы, и в итоге получилась тончайшая металлическая наносетка с датчиками для записи мозговой активности.

Затем Либер плотно свернул сетку в цилиндр, захватил в шприц и впрыснул в гиппокамп мыши. Не прошло и часа, как сеточка развернулась, приняв первоначальную форму, но не повредила при этом окружающие ткани. Вышел телеканал «Мышкин мозг». Либер получил возможность в реальном времени наблюдать за активностью мозга живого грызуна. Система распознавания ее мозга восприняла имплант как дружественный, а не враждебный. Вместо того чтобы атаковать сетку как незваного пришельца, нейроны мозга нашли в ней опору и принялись делиться.

Отдельным экспериментом Либер впрыснул наносетку в глазную сетчатку мыши, и снова та расправилась, не причинив вреда глазу животного. В итоге Либер получил устройство, которое не нарушает зрение, не перекрывает свет, но может записывать, что видит мышь, на уровне одного нейрона по 16 каналам одновременно и годами напролет. На группу Либера пролился ливень похвал и почестей, благодаря чему методика мгновенно и широко распространилась. В интернете легко найти ролики с пошаговыми инструкциями. Как и огромное количество видео, где Илон Маск описывает следующий шаг в эволюции идеи, названной им нейрокружевом, инъекционным электронным интерфейсом «мозг — компьютер», «широкополосным интерфейсом «мозг — компьютер» для подключения людей к компьютерам».

Интерфейсы «мозг — компьютер» (ИМК) и есть венец конвергенции. Они располагаются в точке схождения почти всех описанных в этой книге технологий, включая биотехнологию, нанотехнологию, материаловедение, которые, как мы вскоре увидим, быстро превращаются в одну и ту же отрасль. Не забудем и квантовые вычисления, открывающие нам возможность моделировать такие сложные среды, как, например, человеческий мозг, и искусственный интеллект, позволяющий истолковать то, что мы намоделировали. А сети с высокой пропускной способностью позволяют нам загружать в облако сигналы мозга. На самом деле в одном этом достижении воплощается большинство наших других прорывов.

Если разработка экспоненциальных технологий выступает одним из лучших примеров могущества человеческого интеллекта, то ИМК — безусловно их венец. Возможно, интерфейсы «мозг — компьютер» станут для нас также спасением от наших собственных успехов, ведь в сознании многих ИМК и есть апгрейд, в котором мы отчаянно нуждаемся, чтобы полноценно и на равных участвовать в жизни мира, где господствует искусственный интеллект.

Главными поборниками этой точки зрения выступают Илон Маск и Брайан Джонсон, и оба создали по компании, чтобы ускорить развитие по этому пути, — Neuralink и Kernel соответственно. Однако в деле участвуют все, от Facebook до DARPA. Facebook интересуют нейротехнологии, которые позволят «печатать» не пальцами, а силой мысли и заменят клавиатуру мозгом, который станет наивысшей формой интерфейса с социальными медиа. В DARPA (Управлении перспективного планирования оборонных научно-исследовательских работ) ИМК рассматривают как военную технологию следующего поколения и хотят получить ИМК, способный одновременно считывать активность миллиона нейронов и при этом стимулировать работу сотни тысяч нейронов. Сюда же набежали толпы стартапов разно­образной специализации, от здоровья и благополучия до образования и развлечений.

И прогресс налицо.

За последние десять лет ученые совершили настоящие чудеса, используя интерфейсы «мозг — компьютер» на технологии электроэнцефалографии (ЭЭГ). Их прелесть в том, что они не требуют хирургического вмешательства­, поскольку помещаются на голову наподобие короны из электродов. Благодаря таким ИМК к людям с параличом нижних конечностей вернулась способность ходить. У жертв инсультов, многие годы прикованных к постели, благодаря ИМК руки и ноги снова наливаются силой и обретают способность двигаться. Страдающие эпилепсией излечиваются от приступов. Люди с параличом всех четырех конечностей могут силой мысли перемещать курсор. Воплотились в реальность и многие наши детские фантазии, рангом повыше, чем старик Дракула: летающие автомобили и роботы. А теперь еще реальностью имеет все шансы стать телепатия.

Еще в 2014 г. команда исследователей из Гарварда через интернет посылала мысли на расстояние. Это был пример передачи мыслей на большое расстояние, получивший в науке название «коммуникация “мозг — мозг”»: один участник эксперимента находился во Франции, второй в Индии. Передатчиком служил беспроводной подключенный к интернету ЭЭГ-шлем, а в качестве приемника применялся транскраниальный магнитный стимулятор — он посылал в мозг слабые магнитные импульсы. Участники эксперимента не прочитывали мысли друг друга, зато точно считывали соответствовавшие мысленным посланиям вспышки света.

Но это тогда. К 2016 г. мы уже применяли ЭЭГ-шлемы, чтобы телепатически играть в видеоигры, а в 2018 г. уже силой мысли пилотировали дроны. Далее мы должны придумать, как устойчиво подключить мозг к интернету­ через облако — вот почему так важна разработанная Либером инъекционная электроника. По общему мнению, помещенное на голову нейротехнологическое устройство не способно достаточно хорошо улавливать­ сигналы, а устройства, имплантируемые посредством хирургической операции, — хотя вмешательство и минимально, — для широкого применения слишком рискованны. Зато инъекционное, с позволения Маска сказать, нейрокружево одним махом решает все проблемы, и даже больше того.

Сказанное подводит нас к пятой и последней массовой миграции: перебежкам.

Когда из обитающего в нашем мозге единоличного сознания мы будем наведываться в гости к живущему в облаке коллективному — это и будет улейное сознание, а заодно напоминание нам, что самыми захватывающими бывают путешествия не к звездным далям, а внутрь себя, в чертоги собственной психики. Этот переход нужен, как утверждают в один голос Маск и Джонсон, хотя бы по экономическим соображениям. В мире, где человеческий мозг конкурирует с искусственным разумом, в новую силу вступает древний как мир мотиватор, что «по своим счетам надо платить».

Однако есть и другие.

Соединение нашего мозга с компьютером даст нам огромный выигрыш в возможностях обработки информации и памяти, а кроме того, по крайней мере теоретически, способен открыть нам доступ к мозгу других присутствующих в интернете людей. Повернем это так: сам по себе компьютер — штука интересная. А если соединить множество компьютеров в сеть, у вас появятся зачатки Всемирной Паутины. Теперь представьте, что это не компьютеры, а мозги множества людей, при том, что человеческий мозг и так уже представляет собой сложнейшую машину из всех в обозримой вселенной. И еще представьте, что мы транслируем в эту сеть не просто свои мысли, но также чувства, опыт и впечатления, а может, и смыслы. Будь это возможно, цеплялись бы мы с такой страстью за наше единоличное сознание или начали бы мигрировать в коллективное сознание, которое уже формируется в интернете?

Прежде чем вы ответите, учтите еще три соображения. Во-первых, мы, люди, представляем собой исключительно общественный вид. Одиночество, как свидетельствуют многочисленные исследования, — один из великих и смертельных страхов современной эпохи. Желание привязанности — основополагающий побудительный мотив поведения человека, внутренняя мотивация, выражаясь языком психологии. Но и этот мотиватор не единственный.

При самом тесном соприкосновении людей в улейном разуме они переживают так называемое групповое потоковое состояние — коллективное. В состоянии группового потока команда действует на пике возможностей: это и невероятной силы и продуктивности мозговой штурм, феерическая победа под занавес почти проигранного матча, это джазовый оркестр, от ритмических гармоний которого у аудитории срывает крышу. Считается, что нет на свете ничего более упоительного, чем это состояние. Когда психологи просят испытуемых расположить по рангу их самые приятные переживания, состояние группового потока неизменно возглавляет рейтинги. Возможность практически по желанию погружаться в это волшебное состояние тоже станет мощным стимулом мигрировать в коллективное сознание.

Наконец, есть еще и эволюция.

С момента зарождения жизни траектория эволюции на нашей планете всегда пролегала в направлении от индивидуального к коллективному. Так, из одноклеточных организмов мы эволюционировали в многоклеточные, затем сложносочиненные и неимоверно многоклеточные, называемые человеческими существами. Таково традиционное направление естественного отбора, так почему сегодня это должно измениться? У нас нет серьезных оснований утверждать, что человечество достигло пика своего разума, развития, возможностей, что бесконечные реалити-шоу по телевизору и наши мегалополисы, бездушные джунгли из стальной арматуры и вездесущего асфальта, и есть то лучшее, что может предложить нам жизнь на нашей планете. Скорее мы просто находимся в некой точке бесконечного пути, помеченной колышком «Сейчас вы здесь».

И все же есть веские основания утверждать, что в этой точке мы надолго не задержимся. У Neuralink в планах подключить мозг к облаку беспроводной, со скоростью два гигабита в секунду связью, и первые испытания с участием людей намечены на конец 2021 г. Чем дальше, тем больше, что наглядно показывают и это, и многие другие описанные в книге изобретения: естественный отбор, когда-то медлительный и пассивный, трансформируется в быстрый и проактивный, направляемую человеком эволюцию. Это значит, что в следующем столетии технологическое ускорение не просто подорвет основы отраслей и институтов, фактически оно может подорвать и сам ход прогресса биологического разума на Земле. Этот «разрыв шаблона» породит новый биологический вид, прогрессирующий на экспоненциальных скоростях, массовую миграцию и метаинтеллект и, наконец, уже под занавес нашей экспоненциальной сказки, — еще одну причину, почему будущее придет быстрее, чем мы думаем.

Метаинтеллект станет абсолютным катализатором инноваций. Если одиночные умы, собранные в коллективистских организациях (бизнесе, культуре и обществе), сумели создать конвергентные экспоненциальные технологии — мощнейший катализатор инноваций, не знающий себе равных в истории человечества, — то попробуйте представить, какую творческую и изобретательную мощь приобретет человечество, объединенное в коллективный всеобще-планетарный разум — иначе говоря, раса Борг, но только подобрее и помягче. Можно поставить вопрос иначе: как думаете, насколько быстро придет наше будущее, если мы все начнем мыслить коллективно?

Если вы не приемлете логику наших рассуждений или все это обескураживает вас, для вашего состояния есть научный термин: «неприятие потерь». Это одно из мощнейших человеческих когнитивных искажений, запрограммированное эволюцией подозрение, что если отнять у вас то, чем вы сейчас располагаете, а завтра будущее взамен даст что-то другое, то, каким бы оно ни было, оно все равно будет хуже утраченного. Просто хуже. Вот почему люди застревают в привычной колее, компании с таким скрипом внедряют инновации, а культурные перемены происходят так тягуче, заунывно медленно.

И все же кто знает — вдруг наш улейный разум избавит наше сознание от этого слепого пятна? А пока этого не произошло, вполне естественно, что ваша бедная голова идет кругом, когда на нее вываливаются столько всего о конвергенции экспоненциальных технологий и ожидающие нас великие миграции, целых пять. Столь же естественны мандраж, возбуждение, распахнувшиеся шлюзы воображения. Поверьте, то же испытываем и мы. А сказать вам мы можем лишь то, что говорили друг другу, пока писали эту книгу: вдохните поглубже и раскройте глаза пошире. Хотите вы того или нет, будущее летит к нам на всех парусах.

Отправить