Глава двадцать шестая

Наука боролась с природой, а в борьбу с последствиями природного бедствия вступило все общество. Противостоять бедствию было не под силу ни одиночкам, ни даже группам. Чтобы не дать эпидемии опустошить планету, нужны были организация, координация усилий и следование плану. Нужны были руководители — а организациям нужно было следовать за ними.

Организация — в самом общем смысле — это странное сочетание «массы» и «личностей». Организация как таковая абстрактна. Организация действует в соответствии с набором правил, которые замещают индивидуальные решения и эмоциональные реакции, возникающие при взаимодействии личностей. Само создание организации дегуманизирует ее, создает рукотворный барьер между личностями.

С другой стороны, организация — порождение человека. Она отражает совокупные личностные черты тех, кто в нее входит, и особенно тех, кто ею руководит. Организации, к сожалению, зачастую отражают не лучшие человеческие качества — они склонны играть на эгоистических интересах людей, даже на тщеславии. Организация практически никогда не пожертвует чем бы то ни было ради личности. Организация живет по правилам и не знает, что такое спонтанность. Организация пытается упорядочить хаос не так, как это делают художники или ученые, — через видение, создающее структуру и порядок. Нет, она закрывается и отгораживается от всего, что ей чуждо. Так организация превращается в бюрократическое учреждение.

Лучшие организации избегают наихудших проявлений бюрократии двумя способами. Во-первых, есть организации, которые, строго говоря, вообще нельзя так называть. Это просто свободные сообщества личностей: каждый, кто в них входит, действует во многом сам по себе и достижения личностей не зависят от организации, зато они получают определенную выгоду от объединения с другими личностями. В таких случаях учреждение просто обеспечивает инфраструктуру, которая поддерживает личность, помогает ей расти и развиваться: таким образом, целое часто превосходит сумму его частей. (Рокфеллеровский институт создавался именно ради этого.) Во-вторых, предотвратить бюрократизацию можно при помощи четко очерченных целей. Правила таких организаций имеют мало общего с командной вертикалью и прочими иерархическими процедурами, они нацелены в первую очередь на достижение результата и представляют собой, строго говоря, инструкции, основанные на опыте. Организации второго типа — даже лучшие из них — все же подавляют творческий потенциал личностей, но при этом превосходно следуют плану и эффективно справляются с рутиной. Они напоминают профессионалов, которые пытаются оптимальным образом выполнять свою работу и свои обязанности. Они решают задачи.

В 1918 г. учреждения федерального правительства — властные организации — обладали такой силой, какой у них не было никогда за всю историю страны. Да и потом, пожалуй, у власти никогда не будет столько полномочий. Но тогда, во время пандемии, власть направляла всю свою силу, всю жизненную энергию страны в одно русло.

Соединенные Штаты вступили в войну без достаточной подготовки в апреле 1917 г., и мобилизация страны потребовала некоторого времени. Однако к лету 1918 г. Вильсон добился того, что государство проникло во все аспекты жизни нации, и создал мощную бюрократическую машину, чтобы сосредоточить все внимание, все силы страны на войне.

Вильсон учредил Продовольственное управление (для контроля производства и распределения продовольствия) и Топливное управление (для распределения угля и бензина). Вильсон взял под тотальный государственный контроль железные дороги и распорядился начать регулярное движение грузовых речных барж (за счет государства), что оживило торговлю на Миссисипи, практически уничтоженную теми же железными дорогами. По приказу Вильсона построили десятки военных объектов, на которых были заняты десятки тысяч солдат и матросов. Он создал отрасли промышленности, благодаря которым американские судоверфи смогли, в свою очередь, предоставить рабочие места сотням тысяч людей: эти люди спускали на воду сотни кораблей, строили новые шахты для добычи угля, необходимого заводу. Благодаря этим людям американская армия уже не зависела от поставок британского и французского оружия. Да, Америка в те времена еще не была «арсеналом демократии» — это случится позже, когда наступит Вторая мировая война.

Вильсон создал грандиозную пропагандистскую машину, сеть внутренних осведомителей, аппарат для продажи военных облигаций: государство протянуло свои щупальца в каждый дом. Вильсону удалось даже задушить свободу слова: летом 1918 г. людей хватали на улицах и отправляли в тюрьмы (некоторым давали огромные сроки, десять лет и больше), причем не только радикалов, лидеров рабочего движения и редакторов немецкоязычных газет, но и весьма влиятельных персон. Арестовали даже одного конгрессмена.

При Вильсоне государство проникло в жизнь американцев так, как ни при одном президенте до него. Последнее расширение полномочий государственной власти последовало весной 1918 г., когда волны гриппа начали поражать армейские и военно-морские базы: правительство увеличило рамки призывного возраста. Раньше в армию призывали мужчин от 21 до 30 лет, теперь — с 18 до 45 лет. Только 23 мая 1918 г. начальник военной полиции Энох Краудер, отвечавший за призыв, издал свой знаменитый приказ — «Работай или воюй». Этот приказ заставил руководство Главной лиги бейсбола прервать сезон и срочно отправить многих бейсболистов на «важные» работы — Краудер объявил, что «все мужчины указанного призывного возраста будут мобилизованы в течение года». Все мужчины. Это означало, что к 12 сентября повестки получат около 13 миллионов человек. Краудер потом хвастался, как «сделал за один день то, на что прусскому абсолютизму понадобилось 50 лет».

Сдвиги были чудовищными и целенаправленными, и вернуть все как было окажется не так-то легко.

Все эти меры никто и не думал отменять — даже перспективы скорого заключения мира. В середине августа, когда в Америке набирала мощь убийственная волна эпидемии, Австро-Венгрия уже запрашивала у американских властей условия мира. Вильсон категорически отверг любую возможность переговоров. А когда эпидемия бушевала в полную силу, до окончания войны оставалось всего несколько недель. 29 сентября Болгария подписала перемирие. 30 сентября кайзер даровал немецкому народу парламентское правление. В тот же день Людендорф предупредил власти Германии: если не будут предприняты попытки заключить мир, то нацию постигнет катастрофа — и очень скорая катастрофа. Германские дипломаты тоже закинули удочки, но Вильсон и в этом случае отказался разговаривать. Союз центральных держав — Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Османской империи — начал распадаться, не говоря уже о внутреннем расколе, назревавшем в этих странах. В первую неделю октября Австро-Венгрия и Германия независимо друг от друга направили своих представителей к Антанте с предложением мира, а 7 октября Вильсон получил ноту от Австро-Венгрии, в которой сообщалось, что австро-венгерское правительство готово заключить мир на любых условиях, которые устроят американского президента. Прошло десять дней, на фронтах продолжала литься кровь, а нота оставалась без ответа.

Ранее Вильсон говорил о «мире без победы», полагая, что лишь такой мир может быть долговременным. Но теперь в его речах не было никаких намеков на то, что война скоро закончится. Правда, слухи, что война уже кончилась, будоражили американцев, но Вильсон быстро их опроверг. Он был не намерен отступать. Он не воевал насмерть — он воевал, чтобы убивать. Чтобы воевать, нужно быть жестоким и беспощадным, говорил он. «Силой! — провозглашал он. — Только силой, без всяких ограничений и послаблений! Праведная торжествующая сила сделает Правду законом мира и повергнет в прах всякое себялюбие».

Отражением воли Вильсона стало беспрецедентное нагнетание ярости и гнева на массовых мероприятиях займа Свободы, беспощадное принуждение к повышению производительности труда в шахтах и на судоверфях, редакционные статьи в газетах и истории, убеждавшие американский народ, что просто необходимо заставить немцев безоговорочно капитулировать. Не было никаких послаблений и внутри самих властных организаций. Более того, Вильсон давил, давил всей своей силой — то есть силой всего народа, — добиваясь полной победы.

Если Вильсон не отказывался от военных усилий, несмотря на перспективу близкого мира, то какой-то вирус тем более не мог сбить его с пути. Власти Соединенных Штатов не могли, не хотели или попросту отказывались сменить ориентиры и цели — а человекоубийство продолжалось. Вильсон воздерживался от публичных заявлений по поводу эпидемии, и политика правительства не менялась, давление не ослабевало. Попытки облегчить участь жертв гриппа не находили поддержки ни со стороны Продуктового управления, ни со стороны Топливного управления, ни со стороны Железнодорожного управления. Ни Белый дом, ни другие административные учреждения даже не попытались взять руководство в этом деле в свои руки, не попытались сменить приоритеты, не попытались скоординировать действия частных лиц или хотя бы помочь им ресурсами.

Военные — и в особенности сухопутные силы — столкнулись с вирусом непосредственно. Горгас сделал все, что было в его силах и вообще в человеческих силах, чтобы подготовиться к бедствию, но военное министерство ничем не помогало гражданскому населению — наоборот, тянуло одеяло на себя.

В тот же день, когда Уэлч вышел из прозекторской госпиталя в Кэмп-Дивенс и позвонил Горгасу, его предупреждение было передано начальнику штаба армии. Уэлч призывал немедленно прекратить все переброски войск между лагерями: «В Кэмп-Дивенс, вероятно, будет не менее 500 умерших… Есть все основания ожидать повторения ситуации и в других больших учебных лагерях… Новоприбывшие неизбежно будут заражаться».

Начальники Горгаса проигнорировали предостережение. Перемещения войск между лагерями не прекратились — более того, они продолжались еще несколько недель, пока лагеря не были парализованы. И лишь тогда, когда десятки тысяч солдат либо умерли, либо находились при смерти, армия пошла на некоторые изменения.

Но был и человек, который действовал. 26 сентября, несмотря на то, что во многих учебных лагерях еще не было выявлено ни одного случая гриппа, начальник военной полиции Энох Краудер отменил очередной призыв (а затем — и следующий). В лагеря планировалось направить 142 тысячи призывников.

Это был смелый шаг, предпринятый вопреки аппетитам командующего американскими экспедиционными силами Джорджа Першинга, постоянно требовавшего пополнений. Во Франции Першинг рвался вперед. Буквально накануне того дня он распорядился начать массированное Мёз-Аргоннское наступление. Американцы выходили из окопов и атаковали, а немцы рвали их в клочья из пулеметов. Генерал Макс фон Гальвиц, один из немецких командиров, указал в своем донесении: «Теперь нам не о чем беспокоиться».

Несмотря на это, Краудер действовал решительно и, вероятно, спас своим приказом тысячи жизней. Однако он отменил призыв отнюдь не для того, чтобы спасать солдатские жизни. Просто он понимал: болезнь захлестывает армию, и в лагерях может воцариться полный хаос. Ни о какой боевой подготовке не могло идти и речи до тех пор, пока не закончится эпидемия. Генерал был убежден, что отправка пополнений в лагеря лишь усилит хаос, и отложил исполнение приказа о мобилизации и подготовке солдат. Можно проиллюстрировать это цитатой из поэмы Т.С. Элиота «Убийство в соборе»: «…творить добро, дурную цель лелея». Но люди, которые остались живы благодаря Краудеру, возможно, и не согласились бы с поэтом.

Впрочем, решение Краудера и усилия Горгаса, начальника медицинской службы армии, так и остались единственными светлыми пятнами в ответных действиях властей. Другими решениями военное командование продемонстрировало полное безразличие к судьбе людей. Першинг продолжал требовать подкреплений для замены убитых, раненых, умерших от гриппа и больных, для замены тех, кто был слишком измотан, чтобы сражаться. Всем союзникам были отчаянно нужны свежие силы — молодые американцы.

Армии предстояло решить, надо ли продолжать отправку солдат во Францию во время эпидемии. Командование знало, чего будет стоить это решение. Цена была прекрасно известна.

19 сентября исполняющий обязанности начальника медицинской службы армии Чарльз Ричард (Горгас был в Европе) писал командующему армией генералу Пейтону Марчу, пытаясь убедить его в том, что «охваченные эпидемией части или части, где были выявлены контакты, нельзя отправлять за океан, пока эпидемия полностью не прекратится».

Марч принял рапорт заместителя Горгаса, но не стал ничего делать. Главный портовый санитарный инспектор в Ньюпорт-Ньюс (Вирджиния), где происходила посадка войск на корабли, повторил (в более сильных выражениях) это предостережение: «Обстановка на транспортных судах напоминает пороховой погреб, у солдат нет иммунитета [к гриппу]. Искра рано или поздно попадет в этот погреб. С другой стороны, если отправлять войска, уже перенесшие предыдущую волну, то и порох будет убран». Это эмоциональное обращение тоже было проигнорировано. Ведомство Горгаса настаивало, чтобы предназначенные к отправке войска оставались до отбытия на недельном карантине, а также предлагало уменьшить скученность личного состава на судах. Марч по-прежнему бездействовал.

Тем временем шла погрузка войск на лайнер «Левиафан», самый крупный и быстроходный в своем классе. Когда-то он был гордостью германского пассажирского флота и носил имя «Фатерлянд». Лайнер находился в гавани Нью-Йорка, когда Америка вступила в войну, но капитан не смог заставить себя повредить или затопить судно. Это было единственное из реквизированных американцами немецких судов, которое досталось им практически неповрежденным. В середине сентября, на обратном пути из Франции, на борту «Левиафана» от гриппа умерли несколько пассажиров и членов экипажа. Другие прибыли в Нью-Йорк больными, включая помощника военно-морского министра Франклина Рузвельта: его вынесли с корабля на носилках, а затем санитарной каретой отвезли в дом его матери на 65-й улице. Он проболел несколько недель — ему было настолько плохо, что он не мог говорить даже со своим ближайшим советником Луисом Хоу, который едва ли не каждый час справлялся о здоровье Рузвельта у врачей.

«Левиафан» и другие транспортные суда в течение нескольких следующих недель переправили в Европу приблизительно 100 тысяч солдат. Они больше напоминали поезда (так, одним эшелоном из Кэмп-Грант в Кэмп-Хэнкок приехали 3100 солдат) — и превратились в корабли смерти.

Несмотря на то, что армия проигнорировала большинство рапортов от офицеров собственной медицинской службы, командование снимало с рейсов всех солдат с признаками болезни до посадки. Для того чтобы сдержать распространение болезни на судах, личный состав помещали в карантин. Солдаты военной полиции, вооруженные пистолетами, обеспечивали соблюдение карантина — один только «Левиафан» охраняли 432 человека. Солдат запирали по отдельным каютам за водонепроницаемыми дверями, где они были как сельди в бочке. Им оставалось только валяться на многоярусных койках и играть в кости или в карты на жалких пятачках свободного места. Из страха перед немецкими подводными лодками бортовые иллюминаторы по ночам задраивали и затемняли, но даже днем в корабельных помещениях была плохая вентиляция — люди, сидевшие друг у друга на головах, да еще и задраенные люки… Выходить на свежий воздух, даже на палубы, было нельзя. Запах пота и сотен немытых тел — в каждом кубрике размещались до 400 человек — в замкнутом помещении очень быстро превращался в зловоние. Звуки гулко отдавались от стальных коек, стальных стен, стальных полов и стальных потолков. Солдаты, живущие в тесных клетках, страдали клаустрофобией, а обстановка становилась напряженной. Но их утешало хотя бы то, что они могли чувствовать себя в относительной безопасности.

Правда, сам план такого карантина имел изъян. Людям надо было есть. В столовую они ходили отдельными группами, но дышали одним воздухом и дотрагивались до тех же поверхностей и предметов, что и другие солдаты минутой раньше.

И хотя перед отправкой из подразделений удаляли больных с симптомами гриппа, многие солдаты и матросы заболевали в течение 48 часов после выхода из порта. Больные заполняли лазарет, где лежали на подвесных койках (и хорошо, если коек хватало), кашляя, истекая кровью и бредя. Здоровых переводили во все более и более тесные помещения. Заболевали и медицинские сестры. А затем начался ужас.

Полковник Гибсон, командир 57-го Вермонтского полка, писал о путешествии его людей на «Левиафане»: «Судно было забито… условия были такими, что грипп распространялся среди солдат с невероятной быстротой… Больных становилось все больше… В Вашингтоне знали о ситуации, но союзникам были так нужны новые солдаты, что мы должны были ехать в Европу любой ценой… Врачи и медсестры тоже болели. Оставшиеся в строю валились с ног от усталости, работая на пределе сил. Просто невозможно передать, каково было по ночам… Стоны и крики ужаса еще больше пугали тех, кто только ждал лечения и умолял о нем… Это был настоящий ад».

То же самое творилось и на других кораблях. Лужи крови под койками больных с кровотечениями разливались по полу. На них наступали и разносили кровь по кораблю, палубы становились влажными и скользкими. Наконец, когда мест не осталось ни в самом лазарете, ни в каютах, превращенных в лазареты, санитары и медсестры выносили больных на верхнюю палубу и складывали там. Роберт Уоллес, находившийся на борту «Брайтона», вспоминал, как лежал на палубе, когда начался шторм: он страдал от невыносимой качки, океанские волны захлестывали палубу, заливая его и других больных. От ледяной соленой воды становились мокрыми одеяла, одежда, тела, солдаты судорожно кашляли и отплевывались. Каждое утро санитары уносили мертвецов.

Сначала люди умирали раз в несколько часов. В вахтенном журнале «Левиафана» читаем такие записи: «12:45 дня. Томпсон, Эрл. Рядовой 4252473, рота неизвестна, умер на борту… 15:35. Рядовой О. Ридер, умер на борту от крупозной пневмонии…» Однако через неделю после отбытия из Нью-Йорка вахтенный офицер уже не утруждал себя записью слов «на борту», не записывал названия и номера подразделений, не записывал причину смерти, писал лишь фамилию и время. Два имени в 2 часа ночи, еще одна смерть в 2:02 ночи, две смерти в 2:15 ночи — и так всю ночь до утра. Каждая запись в журнале — это просто сообщение о смерти. Утром все то же самое: смерть в 7:56 утра, в 8:10 утра, еще одна смерть в 8:10 утра, в 8:25 утра…

Начались морские похороны. Они были больше похожи на гигиеническое мероприятие, чем на погребение усопших. Тела складывали в ряд у борта, произносилось несколько слов и имя умершего, а затем тело по доске соскальзывало в океан. Один солдат с борта «Вильгельмины» вспоминал, как с другого судна его колонны под названием «Грант» сбрасывали в море тела: «Честно сказать, я едва сдерживал слезы, от жалости у меня перехватило горло. Это была смерть, смерть в своем худшем обличье — безымянные тела просто исчезали в море».

Транспорты стали плавучими гробами. А между тем во Франции грипп буквально косил войска — хуже приходилось только в американских учебных лагерях. Во второй половине октября в ходе Мёз-Аргоннского наступления — самого крупного американского наступления Первой мировой — из личного состава Третьей дивизии было эвакуировано в тыл меньше раненых, чем больных гриппом. (Численность американских войск в Европе и в США была приблизительно одинаковой, но смертность от него в Европе была вдвое ниже, чем в Америке. Возможно, солдаты, находившиеся на фронте, уже пережили первую, более «мягкую» волну гриппа и у них выработался частичный иммунитет.) Один армейский хирург записал в своем дневнике 17 октября, что из-за эпидемии некоторые госпитали просто перестали работать: «114-й полк эвакуировали без медиков, хотя там были сотни больных с пневмонией… люди умирали десятками».

Отправлять в этот водоворот еще больше людей, нуждавшихся в медицинской помощи, не имело никакого смысла. Невозможно точно подсчитать, много ли солдат убило это океанское плавание, особенно если учесть, что многие заразившиеся на борту умирали уже потом, на берегу. При этом на каждого умершего приходилось не меньше четырех-пяти человек, терявших из-за болезни боеспособность на несколько недель. Они были обузой, а не помощью европейским союзникам.

Вильсон не сделал ни одного публичного заявления о гриппе. Он не отвлекался от главной своей цели — не отвлекался ни на миг. Но его доверенные лица говорили ему об этой болезни, в том числе и о бессмысленных смертях на транспортных судах. Главным из этих доверенных лиц был, безусловно, доктор Кэри Грейсон, адмирал и личный врач Вильсона. Раньше он был личным врачом Теодора Рузвельта и Уильяма Говарда Тафта, предшественников Вильсона на посту президента. Грейсон, знающий и педантичный, завоевал доверие Вильсона, став его негласным советником. (Когда Вильсон в 1919 г. перенес инсульт, Грейсона даже обвиняли, что он вместе с женой президента фактически управляет страной.) Кроме того, у Вильсона были хорошие и вполне доверительные отношения с Горгасом и Уэлчем. Вероятно, руководители медицинской службы армии общались с Грейсоном, а он, в свою очередь, уговаривал генерала Пейтона Марча, начальника штаба, приостановить переброску войск в Европу. Марч отказался.

Грейсон убедил Вильсона вызвать Марча в Белый дом 7 октября, чтобы обсудить этот вопрос. Поздно вечером Марч встретился с Вильсоном. Вильсон сказал: «Генерал Марч, люди, чьи способности и патриотизм неоспоримы, прислали мне свои соображения. Они считают, что я должен прекратить отправку людей в Европу до тех пор, пока эпидемия гриппа не окажется под полным контролем… Вы отказались от этого решения».

Марч не стал рассказывать, сколько советов, требований и рекомендаций он получал от Горгаса. Он подчеркивал, что отправка транспортов происходит с соблюдением всех возможных мер предосторожности. Солдат осматривают перед отправкой, а больных отсеивают и оставляют в Соединенных Штатах. Некоторые корабли даже делают остановку в канадском Галифаксе, в Новой Шотландии: там, прежде чем пересекать Атлантику, высаживают на берег заболевших. А если американские солдаты по какой бы то ни было причине перестанут прибывать во Францию, то немцы, вне всякого сомнения, воспрянут духом. Да, это правда, что некоторые солдаты умирают в пути, но, по словам Марча, «каждый умерший солдат внес такой же вклад в будущую победу, как и его товарищи, которые гибнут во Франции».

До конца войны оставалось чуть больше месяца. Эпидемия сделала невозможной подготовку свежих солдат в учебных лагерях. В Германии теперь правил парламент, а не кайзер, и немцы уже осторожно прощупывали возможности заключения мира. Союзники Германии к тому времени уже были разбиты, капитулировали или, как Австро-Венгрия, просили о мире на любых условиях — что бы ни потребовал Вильсон. Но Марч стоял на своем: «Отправку войск нельзя приостанавливать ни в коем случае».

Позднее Марч писал, что Вильсон повернулся в своем кресле и долго смотрел в окно со скорбным видом, а потом едва слышно вздохнул. Что ж, только одна сторона деятельности армии осталась неизменной перед лицом эпидемии. Армия продолжила отправлять войска через океан.

Если Вильсон практически ничего не делал для того, чтобы остановить эпидемию в армии, лишь выражал обеспокоенность по поводу отправки солдат в Европу, то для гражданского населения он сделал еще меньше, хотя, казалось бы, меньше было уже некуда. Он по-прежнему воздерживался от публичных заявлений. Нет никаких свидетельств, что он обсуждал вопрос гриппа в частных беседах или выяснял у гражданских министров своего правительства, какие усилия они прилагают для борьбы с болезнью.

Вильсон назначал на должности сильных и властных людей, способных к решительным действиям. Они взяли в кулак и самосознание нации, и экономику страны. Но никто из этих сильных людей не отвечал за здравоохранение. Это была зона ответственности главы Государственной службы здравоохранения США Руперта Блю — но он не был сильным человеком.

Блю, атлетически сложенный человек с квадратным лицом и мощной челюстью, боксер-любитель, физически был весьма силен, хотя и немолод. Но моральной силы — того, что необходимо руководителю, — ему не хватало. Когда он только занялся медициной, она была нетронутым девственным лесом и его коллеги прокладывали новые пути в неизведанное в самых разнообразных направлениях. Но сам Блю не сделал ни просеки, ни разу не продемонстрировал профессионального мужества, не приложил даже простого усердия. Он не был глуп, но природа обделила его строгостью мышления и творческими способностями, позволяющими ставить важные вопросы. Он никогда не проявлял особых талантов в организации здравоохранения и вообще не слишком хорошо знал эту область.

Что же касается научных аспектов здравоохранения, настоящие специалисты медицинской отрасли считали Блю поверхностным. Уэлч и Воган даже не доверили ему назначение представителей от Государственной службы здравоохранения в Национальный научно-исследовательский совет и сами отобрали туда подходящих людей — тех ученых, которых сами уважали. Кэри Грейсон настолько его презирал, что начал создавать альтернативную систему общественного здравоохранения. (Он оставил эти усилия после того, как Таммани-холл захватил Нью-Йоркский департамент здравоохранения.) Блю стал руководителем лишь потому, что старательно выполнял поставленные перед ним задачи, оказался способным умело лавировать и сумел воспользоваться счастливым случаем. Этого было достаточно.

Получив медицинское образование, Блю сразу же, в 1892 г., поступил на работу в Государственную службу здравоохранения, где и трудился всю жизнь. Череда назначений гоняла его из порта в порт, из Балтимора в Галвестон, из Нового Орлеана в Портленд, из Нью-Йорка в Норфолк. Он работал в госпиталях и на карантинных станциях, а также занимался вопросами санитарии и гигиены. Тот самый счастливый случай выпал ему в 1903 г., во время вспышки бубонной чумы в Сан-Франциско. Еще один сотрудник Государственной службы здравоохранения, уважаемый ученый, ввязался в нескончаемую битву с местными властями и денежными мешками, которые в один голос отрицали, что в городе чума. Блю не смог ничего доказать, зато смог Саймон Флекснер, участник научной группы, отправленной в город разбираться в ситуации, — он продемонстрировал в лаборатории чумную палочку. Однако Блю сумел добиться от местных властей сотрудничества (пусть и неохотного) в плане сдерживания инфекции. Это оказалось нелегко: Блю пришлось и следить за уничтожением крыс, и, как было сказано в одном хвалебном отзыве, «приводить в гармоничное согласие все государственные интересы».

Благодаря этому успеху у Блю появились влиятельные друзья. (Правда, ему не удалось предотвратить передачу чумы от крыс популяциям диких грызунов, и среди белок, луговых собачек и других животных Восточного побережья и глубинных районов Аризоны, Нью-Мексико и Колорадо до сих пор случаются вспышки.) Когда чума вновь накинулась на Сан-Франциско в 1907 г., Блю снова отправили в город. Новый успех — и новые влиятельные друзья. В 1912 г. он дорос до должности начальника медицинской службы. В том же году конгресс расширил полномочия государственной службы общественного здравоохранения. Теперь должность позволяла Блю продвигать медицинское страхование — в то время за него ратовало профессиональное медицинское сообщество. В 1916 г. он стал президентом Американской медицинской ассоциации. В речи при вступлении в должность он заявил: «Есть неоспоримые признаки того, что страхование здоровья станет следующим большим шагом в социальном законодательстве».

Вильсон не озаботился назначением нового начальника медицинской службы, но с началом войны он подчинил армии Государственную службу здравоохранения. Теперь она состояла главным образом из нескольких карантинных станций, которые инспектировали прибывавшие суда, из Морской госпитальной службы, которая отвечала за лечение моряков торгового флота и рабочих некоторых федеральных предприятий, и из Гигиенической лаборатории. Теперь служба отвечала за охрану здоровья американцев — но лишь с тем, чтобы граждане могли производить больше военной продукции. До высот, которых требовало выполнение этой задачи, Блю не дорос.

До вспышки летальной эпидемии Горгас цеплялся за любую возможность защитить миллионы солдат от болезни. Его коллега, начальник медицинской службы военно-морского флота Уильям Брейстед, сделал куда меньше, чем Горгас, но и он поддерживал усилия ученых — Розенау в Бостоне, Льюиса в Филадельфии.

А вот Блю сделал даже меньше, чем ничего: он блокировал проведение важных исследований. 28 июля 1918 г. Блю отклонил просьбу Джорджа Маккоя, главы Гигиенической лаборатории, о выделении 10 тысяч долларов на исследование пневмонии, которое должно было дополнить усилия Рокфеллеровского института. И хотя еще в 1912 г. конгресс дал лаборатории полномочия изучать «заболевания человека и условия, влияющие на их распространение», Блю решил, что исследования Маккоя «не являются непосредственной необходимостью, требующей вмешательства закона».

Блю знал о вероятности эпидемии гриппа в Соединенных Штатах. Журнал Memphis Medical Monthly 1 августа опубликовал его предупреждение на эту тему. И все же Блю отказался от любых превентивных мер и не попытался сдержать эпидемию. Даже тогда, когда эпидемия уже выглядела смертоносной, даже после того, как Руфус Коул призвал Блю и его ведомство собирать данные о гриппе, ни он, ни его подчиненные не начали изучать распространение заболевания по миру. Он не сделал ничего, чтобы подготовить Государственную службу здравоохранения к надвигавшемуся кризису.

Впрочем, и его подчиненные были не лучше. Вспышка заболевания на причале Содружества случилась в конце августа, а 9 сентября газеты сообщали, что жертвами гриппа «заполнены все госпитальные койки в фортах Бостонской гавани». В Кэмп-Дивенс к тому времени было уже 35 тысяч случаев заболевания, а в госпиталях Массачусетса лежали сплошь гражданские лица. Но сотрудник местного отдела службы здравоохранения настаивал, что в Бостоне «впервые узнали о болезни только 10 сентября».

Вирус достиг Нового Орлеана 4 сентября, учебной базы военно-морского флота Грейт-Лейкс — 7 сентября, города Нью-Лондон в Коннектикуте — 12 сентября.

Но вплоть до 13 сентября Государственная служба здравоохранения не делала никаких заявлений, а 13-го объявила: «Вследствие неблагоприятных условий в европейских странах бюро не располагает достоверной информацией о природе заболевания или о его распространенности». В тот же день Блю издал циркуляр, предписывающий всем карантинным станциям обеспечить инспекцию прибывающих судов с целью выявления гриппа. Но даже этот приказ лишь советовал задерживать суда с заболевшими «до извещения местных органов здравоохранения».

Позднее Блю оправдывался за то, что не предложил более решительные меры. Оправдывался так, будто хотел сказать: это был грипп, всего-навсего грипп… «Казалось совершенно неоправданным вводить строгие карантинные мероприятия в связи с… гриппом».

Впрочем, карантинные мероприятия в отношении кораблей все равно не имели не малейшего смысла. Вирус уже был здесь. Циркуляр стал лишь свидетельством того, как мало сделал Блю (прямо скажем, он не сделал ничего), чтобы подготовить Государственную службу здравоохранения — и всю страну — к натиску эпидемии.

Вирус пришел в Пьюджет-саунд 17 сентября.

Вплоть до 18 сентября Блю даже не пытался узнать, какие регионы США уже поражены эпидемией.

21 сентября, в субботу, в Вашингтоне от гриппа скончался первый больной. Умершим оказался Джон Чоре, железнодорожный проводник, заразившийся в Нью-Йорке четырьмя днями ранее. В тот же день в Кэмп-Ли (Вирджиния) умерли шесть человек, а в Кэмп-Дикс (Нью-Джерси) — 14: 13 солдат и одна медицинская сестра.

Но Блю по-прежнему практически бездействовал. 22 сентября, в воскресенье, вашингтонские газеты сообщили, что в Кэмп-Хамфрис (ныне Форт-Бельвуар) больны 65 человек.

И только теперь местные газеты опубликовали первое предупреждение властей по поводу заболевания — во врезке, непосредственно примыкавшей к этим сообщениям.

Как избежать заражения гриппом:

советы начальника медицинской службы

Избегайте мест скопления людей…

Сдерживайте кашель и чихание…

Дышите носом, а не ртом…

Помните правило трех «ч»: чистый рот, чистая кожа, чистая одежда…

Еда выиграет войну. Тщательно выбирайте и пережевывайте пищу…

Мойте руки перед едой…

Не копите дома пищевые отходы…

Избегайте тесной одежды, тесной обуви, тесных перчаток — пусть природа будет вашей союзницей, а не пленницей…

Если воздух чистый, то дышите полной грудью — как можно глубже.

Такие общие рекомендации едва ли могли приободрить население: люди уже знали, что болезнь шествует победным маршем из одного армейского лагеря в другой, убивая множество солдат. Через три дня в Вашингтоне умер от гриппа второй больной, Джон Джейнс: как и первая жертва, он заразился гриппом в Нью-Йорке. Кроме того, в этот день в Вашингтоне встретились руководители медицинских служб армии, военно-морского флота и Красного Креста для выработки мер по защите штатов от эпидемии. Ни сам Блю, ни другие представители Государственной службы здравоохранения на встрече не присутствовали. На тот момент случаи гриппа были зарегистрированы в 26 штатах.

Блю до сих пор не разработал план, как организовать борьбу с болезнью. Он ограничился двумя мерами: опубликовал советы, «как избежать заражения гриппом», и попросил Национальную академию наук идентифицировать патоген: «Учитывая, какое серьезное влияние может оказать вспышка гриппа на производство военной продукции, бюро старается не оставлять проблему без внимания… Если исследовательский совет организует соответствующие лабораторные исследования, касающиеся природы инфицирующего микроорганизма, то окажет бюро чрезвычайно важную услугу».

Краудер отменил призыв. Блю по-прежнему не реагировал на катастрофу. А старший чиновник вашингтонского отдела Государственной службы здравоохранения заявил прессе, что оснований для тревоги нет.

Возможно, Блю считал, что все остальные действия выходят за рамки полномочий Государственной службы здравоохранения. Под его руководством служба стала тщательно отлаженным бюрократическим механизмом — «бюрократическим» в плохом смысле этого слова. Всего десятью годами ранее Блю работал в Новом Орлеане, когда там разразилась последняя эпидемия желтой лихорадки. Государственная служба здравоохранения потребовала от города 250 тысяч долларов — авансом — на покрытие расходов федерального правительства, оказавшего городу помощь в борьбе с эпидемией. А во время эпидемии гриппа, как мы уже знаем, Блю отклонил просьбу ведущего ученого службы здравоохранения выделить деньги на исследование пневмонии совместно с Коулом и Эвери, которые работали в Рокфеллеровском институте.

Но губернаторы и мэры требовали помощи, умоляли вашингтонских чиновников. В частности, власти Массачусетса просили прислать врачей, медицинских сестер, лабораторное оборудование. Смертность росла: люди умирали уже тысячами. Губернатор Сэмюэл Макколл обратился к коллегам с отчаянной просьбой о любом возможном содействии, а 26 сентября он официально попросил помощи у федерального правительства.

Нужны были врачи и медсестры. Врачи и медсестры. Особенно медсестры. Болезнь распространялась, до верховной власти дошли предостережения Уэлча, Вогана, Горгаса, десятков практикующих врачей и (наконец-то) самого Блю — и конгресс все же начал действовать. Не тратя время на слушания или дебаты, конгрессмены незамедлительно выделили на нужды Государственной службы здравоохранения 1 миллион долларов. Этих денег Блю хватило бы, чтобы нанять на месяц 5 тысяч врачей для экстренной помощи больным, — если бы он, конечно, каким-то чудом нашел 5 тысяч квалифицированных врачей.

С каждым днем — вернее, с каждым часом — по стране стремительно распространялся смертоносный вирус. Блю, будто внезапно испугавшись, теперь подсчитал, что денег слишком мало. Он не стал жаловаться в конгресс, не сохранилось никаких свидетельств, что он запросил больше. Но в тот же день, когда конгресс утвердил эту сумму, Блю в частном порядке попросил помощи и денег еще и у Военного совета Американского Красного Креста.

Красный Крест не получал от государства ни денег, ни указаний, хотя и работал в тесном сотрудничестве с правительством. Финансирование здравоохранения также не входило в задачи АКК. Но еще до того, как Блю обратился со своей просьбой, Красный Крест уже выделил деньги на борьбу с эпидемией и сам начал планировать соответствующие меры — весьма масштабного мероприятия. Медсестринский отдел уже приступил к мобилизации медицинских сестер под лозунгом «Медсестры защищают свой дом»: речь шла о профессиональных медицинских сестрах, которые не могли служить в вооруженных силах по причине возраста, инвалидности или замужества. Красный Крест разделил страну на 13 регионов, и руководителям медсестринских комитетов каждого региона было поручено найти всех женщин с медсестринской подготовкой любого уровня. Речь шла не только о профессиональных сестрах или о женщинах, так и не доучившихся в медсестринских школах (Красный Крест поддерживал тесные связи со всеми этими школами), но и о тех, кто когда-либо посещал курсы Красного Креста по уходу за больными на дому. Руководство АКК дало указание каждому региональному комитету сформировать по меньшей мере один мобильный отряд медицинских сестер. Эти отряды предполагалось оперативно отправлять туда, где особенно отчаянно нуждались в сестрах. Еще до того, как государственные чиновники обратились за помощью, Военный совет Американского Красного Креста учредил «резервный фонд с целью удовлетворения текущих потребностей в борьбе с эпидемией "испанского гриппа"». Теперь же совет сразу согласился санкционировать выделение суммы, превышавшей запасы резервного фонда.

Блю наконец-то приступил к реорганизации Государственной службы здравоохранения. Нужны были врачи и сестры, врачи и сестры. Но к тому времени вирус буквально опутал страну: захватив побережья по периметру, он начал проникать в самую глубь материка — в Денвер, Омаху, Миннеаполис, Бойсе. Вирус добрался до Аляски. Он пересек Тихий океан и вторгся на Гавайи. Первые больные появились в Пуэрто-Рико. Взрыв назревал в Западной Европе, болезнь добралась до Индии, захватила Китай и обосновалась в Африке.

Science, журнал, в котором, как и теперь, ученые публиковали статьи для ученых, предупреждал: «Эпидемия распространяется быстро и внезапно, как электрический ток, и, подобно сильнейшему удару неуправляемого тока, приводит к разрушительным и неожиданным последствиям. Эта болезнь не из тех, что распространяются медленно и исподволь. Где бы она ни появилась, ее удары ошеломляют».

Самым страшным месяцем оказался не апрель, а октябрь.