Глава шестнадцатая

Кэмп-Дивенс занимал 2 тысячи гектаров на склонах пологих холмов в 60 км к северо-западу от Бостона. Территория лагеря включала и великолепные угодья на берегу реки Нашуа, и некогда густой лес, от которого к тому времени остались лишь одни пни. Подобно другим военным лагерям, возводили его удивительно быстро — со средней скоростью 10,4 строения за сутки. В августе 1917 г. лагерь принял первые 15 тысяч солдат, хотя был еще не достроен — сточные воды сливали прямо в Нашуа.

Как и в большинстве других лагерей, солдаты здесь страдали от кори и пневмонии. Но в лагере был первоклассный медицинский персонал. У инспектора, придирчиво проверявшего лагерь, осталось о нем прекрасное впечатление — в том числе и о состоянии кухни: «Офицер, отвечающий за кухню и столовую, толковый и бдительный».

Итак, в Кэмп-Дивенс работали настолько знающие медики, что Фредерик Расселл был готов положиться на них при проведении нескольких новых крупных исследований. Для одного из них требовалось выявить корреляцию между наличием стрептококков в полости рта здоровых солдат и частотой стрептококковых инфекций горла и глотки. Для другого следовало установить, почему чернокожие солдаты болеют пневмонией чаще белых. Третье исследование касалось кори. В конце лета в Кэмп-Дивенс майор Эндрю Селлардс получил от одного больного корью инфекционный материал и пропустил его через фарфоровый фильтр, чтобы выделить вирус, затем ввел полученный фильтрат четырем обезьянам, а 29 августа начал вводить его добровольцам.

Единственной проблемой Кэмп-Дивенс было то, что его построили в расчете на 36 тысяч солдат. На 6 сентября в лагере находилось больше 45 тысяч. Однако госпиталь лагеря мог вместить 1200 больных, а на тот момент на излечении было всего 84 пациента. При наличии клиницистов, способных проводить одновременно несколько научных исследований, хорошо подготовленных врачей и медицинских сестер, а также с учетом практически пустого госпиталя Кэмп-Дивенс, казалось, был готов к любым неожиданностям.

Это была иллюзия.

За неделю до первых сообщений о заболеваниях в порту в Бостоне уже били тревогу руководители органов общественного здравоохранения: «В близлежащем лагере Кэмп-Дивенс в третью неделю августа выявлены случаи пневмонии. Очевидно, подтверждаются опасения, что среди солдат эпидемия гриппа».

Возможно, всплеск заболеваемости в Кэмп-Дивенс стал результатом передачи инфекции из плавучей казармы у причала Содружества, но с тем же успехом вспышка в лагере могла возникнуть и независимо от порта. Возможно даже, что болезнь распространилась на Бостон из Кэмп-Дивенс. Как бы то ни было, 1 сентября пневмония была выявлена еще у четырех солдат в лагере, и больных отправили в госпиталь. В течение следующих шести дней были диагностированы еще 22 случая пневмонии. Правда, ни в одном из них у больных не был заподозрен грипп.

А 7 сентября в госпиталь был доставлен один солдат из роты D 42-го пехотного полка. Его мучили такие сильные боли, что он кричал от малейшего прикосновения к коже. Больной бредил. В госпиталь он поступил с диагнозом «менингит».

На следующий день госпитализировали больше десяти солдат из его роты с подозрением на менингит. Диагноз выглядел вполне обоснованным. Симптомы болезни вовсе не напоминали симптомы гриппа, а всего несколько месяцев назад в лагере уже наблюдали небольшую вспышку менингита, и врачи, не страдавшие от больного самолюбия, даже вызвали на помощь Розенау. Он прибыл лично — в сопровождении шести бактериологов. В течение пяти дней ученые работали чуть ли не круглые сутки. Были выявлены и изолированы 179 больных и носителей менингококков. Розенау уезжал в полном восхищении от армейской медицины, несмотря на то, что значительную часть работы выполнил он сам и приехавшие с ним специалисты. Розенау доложил своему военно-морскому начальству, что ни один флотский госпиталь не справился бы с такой задачей…

Не прошло и нескольких дней, как другие подразделения тоже начали сообщать о случаях гриппоподобных заболеваний. Хотя медицинский персонал Кэмп-Дивенс и был прекрасно подготовлен, но все же поначалу врачи лагеря не связали все эти случаи ни друг с другом, ни со вспышкой на причале Содружества. Не было даже попытки организовать карантинные мероприятия. Само слово «грипп» не фигурировало в историях болезни в первые несколько дней: медикам казалось, что налицо случаи «эпидемического заболевания, которое весной поразило множество лагерей». Люди по-прежнему толпились в казармах и столовых. Прошел день. Два дня. Затем появился весьма красноречивый рапорт: «В двух словах — рванул грипп».

Болезнь и вправду будто «рванула». За один день гриппом заболели 1543 солдата. К 22 сентября болели уже 19,6% личного состава, а 75% заболевших госпитализировали. В это же время появились первые случаи пневмонии, и люди начали умирать.

Только 24 сентября пневмонию диагностировали 342 пациентам. В обычной обстановке в Кэмп-Дивенс было 25 врачей. Теперь же в лагерь прибыли и другие медики — армейские и гражданские, так что лечением пациентов занимались более 250 специалистов. Врачи, медицинские сестры, санитары являлись на работу в половину шестого утра и работали до половины десятого вечера. Затем они ложились спать и наутро снова начинали работать. Однако уже к 26 сентября медицинский персонал был слишком перегружен и измотан (не говоря уже о том, что и врачи, и медсестры сами не только болели, но и умирали), поэтому было решено не принимать в госпиталь новых пациентов, независимо от тяжести их состояния.

Красный Крест, несмотря на перегруженность в связи со стремительным распространением заболевания среди гражданского населения, все же смог найти 12 медсестер и направить их в помощь госпиталю в Кэмп-Дивенс. Но чем они могли помочь? Восемь из двенадцати сами заболели, две умерли.

Это не было обычной, заурядной пневмонией. Доктор Рой Грист, один из армейских врачей госпиталя, писал коллеге: «Болезнь у этих людей начинается как обычная инфлюэнца, то есть грипп. Когда их доставляют в госпиталь, у них очень быстро развивается такая злокачественная пневмония, какой я не видел никогда в жизни. Через два часа на скулах и щеках появляются буровато-красные пятна, а еще через несколько часов начинается цианоз, распространяющийся от ушей на все лицо. И в итоге перестаешь понимать, черный перед тобой или белый».

Кровь, несущая по артериям кислород, имеет ярко-алый цвет, а у лишенной кислорода венозной крови — синеватый оттенок. О цианозе говорят, когда кожа больного окрашивается в синюшный цвет, потому что легкие не способны обеспечить кислородом притекающую к ним венозную кровь. В 1918 г. цианоз был таким выраженным и тяжелым, а жертвы темнели так сильно — все тело могло приобрести такой же оттенок, как вены на запястьях, — что даже пошли слухи: это вовсе не грипп, это вернулась сама «черная смерть»…

Читаем дальше в письме Гриста: «Смерть неизбежно наступает через несколько часов… Это ужасно. Можно смириться с одной смертью, с двумя, даже с двадцатью, но эти бедные парни мрут как мухи… За день в среднем умирает до 100 человек… Почти все — из-за пневмонии… Мы уже потеряли много докторов и медицинских сестер. Ты бы видел Эйер — это соседний городок. Трупы вывозят туда специальными поездами. У нас несколько дней не было гробов, и тела просто громоздились на полу… Такого я не видел даже во Франции после жестоких боев. Из одной длинной казармы выселили солдат, теперь там морг. Это жуткое впечатление — когда идешь вдоль двойного ряда лежащих на полу трупов в форме… Прощай, старина, до встречи, да хранит тебя Бог».

Уэлч, Коул, Виктор Воган и Фредерик Расселл — все они теперь были полковниками — только что закончили объезд южных армейских баз. Это была не первая их поездка: они, зная, что армейские казармы для любой заразной болезни — все равно что склад боеприпасов, по-прежнему регулярно инспектировали военные лагеря, чтобы находить и исправлять недостатки, за которые могла зацепиться эпидемия. Много времени они посвятили обсуждению проблем пневмонии. Покинув лагерь Кэмп-Мейкон в Джорджии, они отправились на пару дней в Северную Каролину — отдохнуть в Эшвилле, на самом фешенебельном летнем курорте Юга. Вандербильты построили там одно из самых вычурных зданий во всей округе, а недалеко от него, в горах, располагался настоящий замок Уильяма Холстеда, давнего коллеги Уэлча (сегодня в этом здании курортный отель «Хай-Хэмптонс»).

В гостинице «Гроув-Парк», одном из самых изысканных заведений города, они решили послушать концерт. Уэлч закурил сигару. Коридорный, однако, сказал, что курить в помещении нельзя. Тогда Уэлч и Коул вышли на веранду и начали беседовать. Другой коридорный сделал им замечание за разговор во время концерта. Раздосадованный, Уэлч вышел из гостиницы.

Тем временем Расселл писал Флекснеру: «У нас все хорошо. Уэлч, Воган, Коул и я совершили весьма плодотворную поездку. Теперь мы уверены, что иммунитет — это самое важное при пневмонии, как и при других инфекционных заболеваниях. Это хорошая рабочая гипотеза, и мы постараемся ее испытать в лаборатории, в клинике и в полевых условиях этой осенью и зимой. Bonne chance». По-французски это означало «удачи», а об иммунитете Расселл заговорил в связи с попытками ученых управлять иммунной системой.

Уэлч, Воган, Коул и Расселл вернулись в Вашингтон в воскресенье утром отдохнувшими и в превосходном расположении духа. Но хорошее настроение улетучилось, стоило им выйти из поезда. На платформе ждал сопровождающий — его тревога тотчас передалась и ученым. Он незамедлительно доставил их в кабинет начальника медицинской службы армии. Сам Горгас был в это время в Европе, и визитеров встретил его заместитель, полумертвый от усталости: «Немедленно отправляйтесь в Кэмп-Дивенс. В лагере испанский грипп».

Через восемь часов они уже были на месте. Моросил противный холодный дождь. В лагере творился настоящий хаос, а госпиталь напоминал поле битвы. Вот война и пришла в Штаты… Войдя в госпиталь, они увидели длинную очередь солдат, тянувшуюся от самых казарм. Одни несли с собой одеяла, других несли самих.

Воган так описывал в дневнике это кошмарное зрелище: «Сотни молодых крепких парней в военной форме своих стран входят в отделения госпиталя группами по десять человек, а то и больше. Их размещают на складных койках, но мест уже не хватает, а за дверями не иссякает толпа. Лица окрашены в синеватый цвет, повсюду мучительный кашель, люди отхаркивают кровь».

Помощи практически не было. Госпиталь базы, рассчитанный на 1200 больных, мог вместить от силы 2,5 тысячи — даже при заполнении «сверх всех мыслимых пределов», как выразился Уэлч. А в госпитале было 6 тысяч больных сверх нормы. Все обычные койки были давно заняты. Все коридоры, все свободные помещения были заполнены, или, лучше сказать, забиты складными койками, на которых лежали больные и умирающие. Полная антисанитария даже на вид. Не хватало и медицинских сестер. Когда Уэлч прибыл в госпиталь, 70 из 200 медсестер были уже больны, и с каждым часом их число увеличивалось. Многим из них было не суждено выздороветь. Госпиталь был наполнен нестерпимым зловонием. Простыни и одежда были пропитаны мочой и испачканы калом — больные не могли ни встать, ни обслужить себя.

Кровь была везде — на белье, на одежде, она сочилась у больных из ноздрей и даже из ушей. У некоторых было кровохарканье. Многие солдаты — и почти подростки, и молодые мужчины — превратились в синюшные полутрупы, хотя всего несколько дней назад были румяными и пышущими здоровьем. Синюшность стала знаком смерти.

От этого зрелища даже у Уэлча и его коллег бежал холодок по спине. Но еще страшнее был вид трупов, которыми были завалены коридоры, ведущие к моргу. Воган писал: «Утром мертвые тела складывают у морга штабелями, как бревна». Коул вспоминал: «Тела лежали на полу, сваленные как попало, и нам приходилось пробираться между ними, чтобы войти в прозекторскую».

Но самое страшное ожидало их именно там, где проводились вскрытия. На столе лежал труп молодого человека, почти мальчика. Как только его сдвинули с места, из ноздрей потекла жидкость. Грудная клетка была вскрыта, легкие удалены, а врач тщательно осматривал остальные органы. Сразу же стало ясно: это не обычная пневмония. В ходе нескольких других вскрытий были обнаружены такие же отклонения.

Коул, Воган, Расселл и другие ученые были сильно озадачены, если не сказать испуганы. Они смотрели на Уэлча.

В молодости он учился у величайших исследователей в мире. Он вдохновил на научный труд целое поколение блестящих молодых ученых Америки. Каких только больных он не видел — в Китае, на Филиппинах, в Японии, с какими только болезнями, неизвестными в Соединенных Штатах, не сталкивался. Он годами читал научные журналы на многих языках, он знал всю подноготную многих ведущих лабораторий мира. Наверняка он сможет что-нибудь придумать, выдать какую-нибудь идею…

Но Уэлч не сказал ничего утешительного. Коул, стоявший рядом, потом вспоминал, что никогда прежде не видел Уэлча настолько взволнованным и растерянным. Да и сам Коул был просто потрясен: «Мы все были расстроены, и это неудивительно, но меня поразило, что эта задача — по крайней мере, на тот момент — оказалась не по плечу и доктору Уэлчу».

Наконец Уэлч заговорил: «Это какая-то новая инфекция или чума».

Уэлч вышел из прозекторской и позвонил в Бостон, Нью-Йорк и Вашингтон. В Бостоне ему был нужен Берт Вольбах, гарвардский профессор и ведущий патологоанатом крупной бостонской больницы Бригэма. Уэлч попросил его сделать несколько вскрытий. Это, возможно, помогло бы отыскать ключ к странной болезни.

Но Уэлч понимал, что способы лечения и профилактики, какими бы они в итоге ни оказались, надо искать в лаборатории. Из Рокфеллеровского института в Нью-Йорке он вызвал Освальда Эвери. Эвери отказались зачислить в армейское подразделение Рокфеллеровского института, потому что он был канадцем, но 1 августа он получил американское гражданство. Так совпало, что именно в тот день, когда Уэлч ему позвонил, Эвери произвели из рядовых в капитаны. Но еще важнее было то, что он уже начал исследования, которым было суждено произвести революцию в биологической науке, — и эпидемия гриппа только убедит его в правильности выбранного пути.

В тот же день Эвери и Вольбах прибыли в Кэмп-Дивенс и приступили к работе.

А в Вашингтон Уэлч звонил Чарльзу Ричарду, исполняющему обязанности начальника медицинской службы армии (он замещал Горгаса, пока тот был на фронте). Уэлч детально описал клиническую картину заболевания и предположил, каким окажется его течение в Кэмп-Дивенс и других местах. Было ясно, что болезнь будет неудержимо распространяться. Уэлч настаивал, что необходимо «немедленно принять все возможные меры по увеличению числа коек в лагерных военных госпиталях».

Ричард отреагировал немедленно, разослав соответствующие приказы: медицинскому персоналу госпиталей предписывалось изолировать всех заболевших и отделить солдат от гражданского населения вне лагерей: «Очень важно по возможности не допускать проникновения гриппа в лагеря… Эпидемию часто можно предотвратить, но если она начинается, ее уже не остановить». Но он признал, что это непростая задача: «В мире мало болезней столь же заразных, как грипп… Вероятно, пациент становится источником инфекции еще до появления активных симптомов… Ни одна болезнь, с которой армейские медики столкнутся на этой войне, не потребует от них большей рассудительности и решимости».

Ричард предупредил также генерал-адъютанта и начальника штаба: «Новые солдаты почти неизбежно заразятся. При переброске солдат из Кэмп-Дивенс вирулентная форма вируса неминуемо будет перенесена и в другие места дислокации войск. Во время эпидемии не следует направлять новобранцев в Кэмп-Дивенс и перемещать солдат оттуда в другие лагеря».

На следующий день, уже получив сведения о вспышках в других лагерях, Ричард попытался донести горькую правду о чрезвычайно высокой летальности заболевания до начальника штаба и передать ему слова Уэлча: «Число умерших в Кэмп-Дивенс, вероятно, превышает 500 человек… Можно ожидать, что это повторится и в других крупных учебных центрах… В лагерях, за редким исключением, имеет место большая скученность, а это неизбежно приведет к быстрому распространению инфекции и к возрастанию ее вирулентности и летальности… Можно ожидать, что болезнь будет распространяться в западном направлении, охватывая на своем пути все новые и новые военные лагеря». Ричард настаивал на полном прекращении перебросок личного состава из одного лагеря в другой, за исключением случаев «самой острой военной необходимости».

До него Горгас тоже вел свою войну, пытаясь предупредить эпидемии в лагерях. Он ее проиграл.

27 августа, в тот же день, когда заболели первые моряки на причале Содружества, пароход «Гарольд Уокер» вышел из Бостона и направился в Новый Орлеан. По пути заболели 15 членов экипажа. В Новом Орлеане судно было разгружено, а трое больных матросов оставлены в городе. Все трое умерли. К тому времени «Гарольд Уокер» был на пути в Мексику.

4 сентября врачи военно-морского госпиталя в Новом Орлеане поставили первый диагноз «грипп» военнослужащему в городе. Этот матрос прибыл в город с Северо-Востока. В тот же день был выявлен еще один больной гриппом — он служил в Новом Орлеане. Из следующих 42 больных, поступивших в госпиталь, у 40 были грипп или пневмония.

7 сентября 300 моряков из Бостона прибыли на кораблестроительный завод в Филадельфии. Многие из них успели пообщаться с другими моряками, а затем были почти сразу переведены на военно-морскую базу в Пьюджет-саунд. Других моряков отправили из Бостона к северу от Чикаго, в Грейт-Лейкс — крупнейший в мире учебный лагерь военно-морского флота.

8 сентября на военно-морской базе Ньюпорт в Род-Айленде заболели более 100 матросов.

Вирус двигался по побережью к югу, уйдя на Среднем Западе вглубь материка. В итоге грипп пересек страну и достиг Тихого океана.

Тем временем в военно-морском госпитале в Челси Розенау и его группа врачей тоже работали на пределе сил, прекрасно понимая, как важна их работа. Розенау и Киган еще до прибытия Эвери первыми в стране и, возможно, даже в мире начали работать над созданием иммунной сыворотки для борьбы с новым смертельным врагом. Попутно Киган отправил в The Journal of the American Medical Association статью с описанием заболевания, где говорил, что «можно ожидать быстрого распространения болезни по всей стране с поражением 30–40% населения при остром и тяжелом течении».

* * *

Киган ошибся только в одном: вместо «по всей стране» ему следовало написать «по всему миру».

Вирус гриппа, этот «рой мутантов», этот квазивид, всегда таил в себе способность убивать — и теперь он убивал. Он уже проделал примерно равное число пассажей в организмах людей всего мира. Вирус адаптировался к жителям всех континентов и достиг максимальной эффективности. И везде, на всех континентах, он оказался чрезвычайно летальным.

На другом краю Земли, в Бомбее, в городе, где в июне произошли вспышки легкой формы заболевания, смертоносная эпидемия разразилась практически в то же время, что и в Бостоне. И грипп начал убивать, распространяясь быстрее, чем бубонная чума, которая свирепствовала в этих местах в 1900 г.

По мере продвижения вируса борьба разворачивалась одновременно на двух фронтах.

Первый фронт охватил все страны. Вирус сумел пробраться в каждый город, на каждую фабрику, в каждую семью, в каждый магазин и на каждую ферму, он двигался вдоль железных дорог, рек и шоссе, вторгался в глубины шахт, взбирался на самые высокие горные хребты. За несколько недель вирус проверил на прочность и все общество в целом, и его отдельные слои. Общество должно было собрать все силы, чтобы противостоять врагу… или погибнуть.

Другим фронтом стало тесное сообщество ученых. В эту сумасшедшую гонку были втянуты такие люди, как Уэлч, Флекснер, Коул, Эвери, Льюис, Розенау. Они знали, что от них требовалось. Они знали, какую головоломку им предстоит решить. Они не были беспомощны. Для работы у них были нужные инструменты. Они знали, какова будет цена поражения.

Но у них было очень мало времени.