Глава одиннадцатая

Вильсон требовал, чтобы «дух беспощадной жестокости» проник «в самый характер… национальной жизни». С этой целью Крил решил превратить нацию в «единую раскаленную добела массу… спаянную братством, самоотверженностью, мужеством и беспримерной решимостью». Ему это удалось. Это была поистине тотальная война, и эта тотальность утянула за собой и медицину.

Дух Крила проник и в Military Surgeon — в журнал, издаваемый армией для военных врачей. В одной из статей говорилось: «Все, что делается у нас в стране, должно быть направлено на одну-единственную цель — победу в войне. Все остальное не имеет значения — и не будет иметь значения, если мы не одержим победу. Ни одна организация, чем бы она ни занималась, не должна делать того, что не имеет прямого и непосредственного отношения к победе… Таким образом, медицинскую науку следует поставить на службу войне, а искусство должно заниматься разработкой средств маскировки и развлекать наших солдат, поднимая их боевой дух…»

В этом медицинском журнале — журнале для врачей, чьим призванием и долгом было спасение жизней, — далее говорилось: «Ценность отдельной человеческой жизни становится на войне вторичной… Военный врач, будучи офицером, должен отдавать предпочтение общему, а не частному: пусть жизнь и конечности отдельного солдата невероятно важны, все же они вторичны по отношению к pro bono publico». Там же доходчиво разъяснялось, что следует понимать под действиями pro bono publico — «ради общественного блага». Автор статьи сочувственно цитировал майора Дональда Макрея, боевого офицера: «Если в траншее обнаружен раненый противник, то его надо прикончить штыком, если уже есть достаточное число пленных [для допроса]».

Горгас не разделял взгляды редакторов журнала. Когда один исследователь, финансируемый фондом Рокфеллера, подтвердил эффективность противогангренозного антитоксина, то захотел опубликовать результаты — что, конечно, помогло бы и немцам. И Горгас, и военный министр Ньютон Бейкер были согласны на такую публикацию — и она состоялась. По этому поводу Уэлч заметил Флекснеру: «Я был очень рад, что и министр, и начальник медицинской службы без колебаний заняли такую позицию».

Но у Горгаса были и более важные дела, нежели урезонивать редакторов Military Surgeon. Он был сосредоточен на своем деле — и занимался им с одержимостью миссионера, потому что ясно видел на горизонте призрак катастрофы.

Американская армия чудовищно разбухла за считаные месяцы — от довоенной численности в несколько десятков тысяч до нескольких миллионов. Буквально в течение пары-тройки недель были построены и до отказа заполнены огромные военные учебные лагеря: в каждом проходило подготовку около 50 тысяч новобранцев. В эти лагеря направили сотни тысяч солдат — еще до окончания строительства и оборудования. Одни теснились в достроенных казармах, рассчитанных на меньшее число обитателей, а другие — десятки тысяч — первую зиму прожили в палатках. Госпитали, естественно, достраивались в последнюю очередь.

Эти обстоятельства не просто свели вместе множество людей: деревенские парни попали в одни и те же тесные казармы с городской молодежью — а эти ребята жили за сотни миль от их ферм. У первых и у вторых был разный иммунитет, разная восприимчивость к инфекционным заболеваниям. Никогда прежде в американской истории — а возможно, и в мировой — не было такой рукотворной скученности. Даже на фронтах Европы, даже при ввозе рабочей силы из Китая, Индии и Африки никогда не собиралось вместе столько людей (и с такой разной восприимчивостью к болезням), как в американских армейских лагерях.

Горгаса неотступно преследовал кошмар — эпидемия, охватывающая эти лагеря. Учитывая, как часто солдат перемещали из лагеря в лагерь, вспышку, возникшую в одном из них, было бы очень трудно локализовать, чтобы предупредить дальнейшее распространение. Такие вспышки могли погубить тысячи, а то и десятки тысяч солдат. Эпидемия могла перекинуться и на гражданское население. Горгас собирался сделать все, что было в его силах, чтобы этот кошмар не сбылся.

* * *

В 1917 г. медицинская наука была уже далеко не беспомощна перед лицом болезней. Современный врач стоял на берегу Стикса. И если ему время от времени удавалось вернуть назад человека, уже взошедшего в ладью Харона, то лаборатории обещали намного больше.

Конечно, наука пока смогла создать только одну из «волшебных пуль», предсказанных Паулем Эрлихом. Они с коллегами перепробовали 900 различных химических соединений для лечения сифилиса, а затем заново протестировали шестьсот шестую «пулю». Это было соединение мышьяка, и на сей раз его удалось заставить работать — оно излечивало сифилис, не отравляя при этом пациента. Лекарство получило название «сальварсан», а в обиходе его именовали просто «препарат 606».

Однако наука добилась значительных успехов в воздействии на иммунитет и в организации здравоохранения. С помощью вакцин теперь можно было предупреждать десятки заболеваний, еще недавно прямо-таки косивших скот, — в том числе сибирскую язву и чуму свиней. Добившись первого успеха в профилактике натуральной оспы, ученые не остановились и создали вакцины против множества других заболеваний. Были также разработаны антитоксины и сыворотки для их лечения. Наука победила дифтерию. Санитария и гигиена позволили успешно сдерживать распространение брюшного тифа, холеры, желтой лихорадки и бубонной чумы. С брюшным тифом, холерой и чумой боролись и при помощи вакцин. Началось массовое производство противоядий от укусов ядовитых змей. Была изобретена антисыворотка для лечения дизентерии. Столбнячный антитоксин оказался просто чудодейственным средством: до 1903 г. (когда он начал широко применяться в США) из 1000 человек, заболевших столбняком, умирали 102. Через десять лет повсеместное применение антитоксина снизило летальность практически до нуля. Даже менингит удавалось лечить (хотя это еще не было окончательной победой) — в основном с помощью антисыворотки Флекснера. В 1917 г., как уже говорилось, был получен противогангренозный антитоксин: он был далеко не так эффективен, как другие антитоксины, но если их удалось усовершенствовать, то и в этом случае была надежда, что ученые справятся с задачей. Возможность контролировать работу иммунной системы сулила огромные перспективы в победе над инфекционными заболеваниями.

На управленческом уровне Горгас тоже предпринимал нужные меры. Он позаботился о том, чтобы многие новые армейские врачи, приписанные к учебным лагерям, смогли пройти подготовку в Рокфеллеровском институте, где преподавали прекрасные ученые, одни из лучших в мире. Горгас занялся созданием огромных запасов вакцин, антитоксинов и сывороток. В их производстве он не стал полагаться на фармацевтическую промышленность — массовая продукция была ненадежна, а нередко просто бесполезна. В 1917 г. министр здравоохранения штата Нью-Йорк Германн Биггс проверил эффективность коммерческих препаратов для лечения некоторых болезней: они оказались настолько плохими, что ему пришлось запретить производство и продажу этих препаратов на территории штата. Горгас отдал распоряжение начать производство лекарств тем, на кого он мог положиться. Так, Армейская медицинская школа должна была произвести столько вакцины против брюшного тифа, чтобы ее хватило на 5 миллионов человек. Рокфеллеровскому институту было поручено производить сыворотки против пневмонии, дизентерии и менингита. Гигиеническая лаборатория в Вашингтоне (впоследствии она разрослась и превратилась в Национальные институты здравоохранения) обязалась освоить выпуск вакцины против натуральной оспы и антитоксинов против дифтерии и столбняка.

Кроме того, Горгас приказал переоборудовать несколько железнодорожных вагонов в современные лаборатории — оснащение этих вагонов оплатили Институт Рокфеллера и Красный Крест, а не государство. Эти передвижные лаборатории были размещены в стратегических точках по всей стране, готовые, как докладывал Флекснер заместителю Горгаса по научным вопросам полковнику Фредерику Расселлу, «прибыть в любой лагерь, если там начнется вспышка пневмонии или другого эпидемического заболевания».

Кроме того, еще до начала строительства военных лагерей Горгас создал особое подразделение «для профилактики инфекционных болезней», куда направил лучших специалистов. Уэлч, который уже проинспектировал британские и французские военные лагеря и представлял себе возможные слабые места, возглавил это подразделение. У него было пятеро коллег — Флекснер, Воган, Расселл, Биггс и Чарльз Чейпин из Род-Айленда. Все — ученые с мировым именем. Именно они определили четкие процедуры, которым армия должна была следовать, чтобы свести риск эпидемий к минимуму.

А между тем шел 1917 г. Пока войска заполняли лагеря, сотрудники Рокфеллеровского института Руфус Коул, Освальд Эвери и другие, занимавшиеся в основном пневмонией, выступили с особым предупреждением: «Несмотря на то, что пневмония, как правило, встречается в эндемической форме, известно также о небольших и даже крупных эпидемических вспышках этого заболевания. Именно пневмония стала самой серьезной болезнью, угрожавшей строительству Панамского канала… и заболеваемость ею в местах больших скоплений восприимчивых к ней рабочих придает пневмонии первостепенную эпидемиологическую важность… Представляется, что пневмония с высокой вероятностью может поражать новобранцев. Опыт, полученный в небольших гарнизонах на мексиканской границе, где эпидемические вспышки пневмонии имели место в 1916 г., надо расценивать как предупреждение о том, что может произойти в армии США, когда в течение зимних месяцев большое количество восприимчивых людей будет собрано в одном месте». Это было правдой: Горгас и сам прекрасно знал, что на строительстве Панамского канала пневмония была опаснее желтой лихорадки.

Но армейское начальство Горгаса проигнорировало это предостережение. В результате армия очень скоро вкусила горечь эпидемических болезней. Это было пробой сил — как для вируса, так и для медицины.

Зима 1917–1918 гг. на территории к востоку от Скалистых гор была самой холодной за все время наблюдений. Казармы были переполнены, а тысячи и тысячи новобранцев жили в палатках. Лагерные госпитали и другие военные медицинские учреждения еще не были достроены. В рапортах армейское начальство признавало свою неспособность обеспечить солдат теплым обмундированием, а лагеря — полноценным отоплением. Но самую главную опасность представляла скученность.

Флекснер предупреждал, что это будет за обстановка: «Люди будут буквально делиться своими болезнями, и каждый подхватит то, чем не болел раньше… и все будет только усугубляться неудачной планировкой лагерей, бездарным руководством и отсутствием нормальной лабораторной службы». Воган тщетно протестовал, а позже назвал действия армии «безумием». Он говорил: «Я не могу даже приблизительно подсчитать, сколько молодых жизней было принесено в жертву… Опасность такой мобилизации была доведена мною до сведения военных властей еще до того, как она началась, но мне ответили коротко: "Цель мобилизации — как можно более быстрое превращение гражданских в обученных солдат, а не демонстрация возможностей профилактической медицины"».

В ту жестокую зиму казармы поразила корь, и пришла она в форме эпидемии. Конечно, как правило, корью заболевают дети и переносят ее сравнительно легко — у них наблюдается повышение температуры, сыпь, кашель, насморк и общее недомогание, чем обычно все и ограничивается. Но, подобно другим детским инфекциям (и особенно вирусным), у взрослых корь протекает довольно тяжело. (На начало XXI в. ежегодная смертность от кори составляла около 1 миллиона человек.)

Эта вспышка проявлялась у заболевших высокой температурой, сильнейшей светобоязнью и мучительным кашлем. Осложнения включали тяжелый понос, менингит, энцефалит (воспаление ткани головного мозга), сильнейшие ушные инфекции и судорожные припадки.

Инфицированных солдат переводили из одних лагерей в другие, и вирус перемещался вместе с ними — как шар, сбивающий кегли. Воган сообщал: «Не было такого воинского эшелона, который осенью 1917 г. не привозил бы в Кэмп-Уилер [близ Мейкона в Джорджии] от одного до шести больных корью уже на стадии высыпаний. Эти люди… распространяли болезнь в лагере и в эшелоне. Никакая сила не смогла бы остановить эпидемию в таких условиях».

В Кэмп-Тревис близ Сан-Антонио было расквартировано 30 067 человек. К Рождеству среди них насчитывалось более 4500 заболевших. В Кэмп-Фанстон находилось более 56 тысяч новобранцев — среди них было 3 тысячи больных, нуждавшихся в госпитализации. Сравнимые показатели заболеваемости наблюдались в Кэмп-Гринлиф (Южная Каролина) и Кэмп-Дивенс (Массачусетс). В лагере Кэмп-Коди (Нью-Мексико) случаев кори не было до прибытия эшелона из Кэмп-Фанстон. После этого эпидемия начала свирепствовать и там.

И молодые люди начали умирать.

Ученым не удалось создать ни вакцину для предупреждения кори, ни сыворотку для ее лечения, но смерть в большинстве случаев наступала от вторичных инфекций, от бактерий, поражавших легкие людей, чей иммунитет был ослаблен вирусом. Ученые Рокфеллеровского института и других научных учреждений не жалели сил в поисках средства подавления этих бактериальных инфекций. Кое-каких успехов удалось добиться.

Тем временем армейское командование издало приказ, запрещавший военнослужащим толпиться вокруг печек, а офицеры обходили казармы и палатки, чтобы добиться выполнения этого приказа. Но это было бессмысленно: стояла рекордно холодная зима, и десятки тысяч людей ютились в скудно отапливаемых палатках.

Из всех осложнений кори самым смертоносным оказалась на тот момент пневмония. В течение полугода, с сентября 1917-го по март 1918 г., до того, как разразилась эпидемия гриппа, в Америке заболели пневмонией 30 784 солдата, а умерли от болезни более 5700. Почти во всех случаях пневмония развилась как осложнение кори. В Кэмп-Шелби из всех случаев смерти (включая болезни, автодорожные аварии, несчастные случаи) 46,5% пришлось на пневмонию как осложнение кори. В Кэмп-Боуи в ноябре–декабре 1917 г. от болезней умерло 227 солдат, 212 из них — от пневмонии после кори. В среднем смертность от пневмонии в военных лагерях в 12 раз превышала смертность от пневмонии среди гражданского населения того же возраста.

В 1918 г. в контролируемом республиканцами сенате прошли слушания по поводу ошибок администрации Вильсона, допущенных в ходе мобилизации. Республиканцы презирали Вильсона с 1912 г., когда он стал президентом, хотя получил всего 42% голосов. (Бывший республиканский президент и кандидат от «третьей партии» — Прогрессивной — Теодор Рузвельт и предыдущий президент Уильям Говард Тафт раскололи голоса республиканцев, «Великой старой партии», да и социалист Юджин Дебс получил свои 6%.) Неудачная мобилизация была прекрасным поводом поставить Вильсона в неудобное положение. К тому же в этих нападках было и кое-что глубоко личное: конгрессмен Огастес Пибоди Гарднер, зять лидера сенатского большинства Генри Кэбота Лоджа, сложил с себя полномочия конгрессмена, вступил в армию и умер в учебном лагере от пневмонии.

Для объяснения по поводу фиаско с корью в сенат вызвали Горгаса. Его рассказ и доклад об эпидемии, представленный руководителям комитетов сената, попали на первые полосы газет. Как и его наставник Штернберг 20 годами ранее (в связи с брюшным тифом), он буквально обрушился на своих коллег по министерству обороны и непосредственных начальников за расквартирование войск в условиях, не соответствующих минимальным требованиям санитарии и гигиены, за скученность, за вспышку кори среди новобранцев, не имевших иммунитета, за привлечение необученных «деревенских мальчишек» к уходу за безнадежными больными в импровизированных госпиталях, а иногда и вне госпиталей. Горгас заметил, что военное министерство, похоже, полагает медицинское управление армии неважным и ненужным подразделением. «Да, мне они тоже никогда не доверяли», — ответил он на вопрос одного из сенаторов.

Он надеялся, что его рассказ заставит армию дать ему больше полномочий для защиты личного состава от болезней. В чем-то он оказался прав: вскоре состоялись выездные заседания военно-полевого суда по поводу обстановки в трех лагерях. Но многие отвернулись от Горгаса из-за его выступления в сенате. Он признавался сестре: «Все друзья меня покинули, и каждый, кажется, готов дать мне пинка, когда я прохожу мимо».

Тем временем Уэлч посетил один из наиболее сильно пострадавших лагерей, в котором вспышка кори уже закончилась, но оставалось множество больных с осложнениями. Уэлч сообщил Горгасу, что смертность военнослужащих, у которых развивается пневмония после кори, составляет 30%, «но из тех, кто сейчас находится в госпитале, умрут еще многие». В госпитале, по его словам, «нужен хороший статистик, регистратор с этой задачей не справится». В надежде дать дополнительный шанс на выживание больным в госпитале, он продолжал: «Пусть полковник Расселл направит Эвери указания по поводу ускорения работ с типами пневмококков».

Уэлч имел в виду Освальда Эвери из Рокфеллеровского института, одного из канадцев, которого приняли в американскую армию как рядового. Впрочем, каким бы ни было его воинское звание, очень скоро он станет — если уже не стал к тому времени — ведущим в мире специалистом по пневмонии. Выводы, к которым придет Эвери, будут иметь большое — огромное! — значение не только для борьбы с пневмонией. Они произведут научную революцию, которая изменит направление всех генетических исследований, и заложат основы современной молекулярной биологии. Но это будет потом.

Ослер некогда называл пневмонию «предводителем вестников смерти». Пневмония была ведущей причиной смерти во всем мире, опережая туберкулез, рак, сердечно-сосудистые заболевания и чуму.

Грипп подобен кори: когда он убивает, то убивает за счет пневмонии.