Монгольская империя: государство кочевников
В 1206 г. монгольский правитель Тэмуджин был провозглашен правителем над всеми степными народами под именем Чингис хаана, или более привычного для нас Чингисхана, что означает «Повелитель бескрайних вод», или «Могущественный государь». Под общим названием «монголы» объединились все кочевники, живущие в лесах и степях от Алтая до Маньчжурии. Тот год стал точкой отсчета в череде завоевательных походов, окончившихся созданием самой большой империи из когда-либо существовавших на земле. К моменту смерти Чингисхана в 1227 г. она простиралась от Тихого океана до Каспийского моря, включая в себя Монгольскую и Казахскую степи, Северный Китай, Центральную Азию, восточные и северные области Ирана. При его наследниках Угэдэе (1227–1241), Гуюке (1246–1248) и Мункэ (1251–1259) власть монголов распространилась на территории от Кореи до Карпат, от озера Байкал и Новгородского княжества до Кашмира и Персидского залива. Появление Монгольской империи покачнуло мировой порядок, глубоко и основательно переменив геополитическую ситуацию на Евразийском материке, связав Китай, Центральную Азию и Средний Восток в торговом, культурном и научном отношениях.
Монголы осознавали, какие бурные потрясения они несли миру: завоевание не было нашествием хищных варваров, жадных до наживы, как это описано во многих работах, но попыткой установить новый политический порядок, берущий свое начало в самом укладе жизни степных кочевников и имеющий ряд характерных особенностей. Настоящая глава посвящена именно этим особенностям, их рассмотрение поможет нам понять политическую природу кочевой империи. В первую очередь мы коснемся ее идеологических, военных и административных составляющих, ограничив хронологические рамки статьи периодом правления Чингисхана и его преемников вплоть до смерти Мункэ в 1259 г., обозначившей конец единого Монгольского государства. Конечно, нужно понимать, что подобное разграничение весьма условно: империя действительно разделилась на четыре огромные части, продолжавшие поддерживать друг друга, сохраняя имперскую идею и придерживаясь прежних принципов управления, которые нам и предстоит рассмотреть. Но, прежде чем перейти к этим принципам, обратимся к социополитическому контексту, в котором появилась Монгольская империя, а также к ряду ошибочных теорий, пытающихся объяснить ее феномен.
Аристократическая природа кочевого уклада
Нам часто приходится читать о том, что Чингисхан объединил «племена», «родовые общины» или в лучшем случае «народы», проживающие в степи на территории современной Монголии. Подобная терминология по отношению к группам, существовавшим до образования империи, отказывает всем номадам, в том числе и монголам, в способности к самоорганизации в соответствии с политико-административной логикой. В традиционной историографии принято считать, что общества степных кочевников были организованы по родовому принципу и состояли из кланов и племен, члены которых, как знатные, так и самые простые, признавали свое общее происхождение. Довольно скоро историкам стало понятно, что принцип организации кочевых племен носил, прежде всего, политический характер, а роль родовых связей была весьма условной. Однако сам термин «племя» подразумевает примитивную социополитическую структуру, основанную на традициях и родовой солидарности, и противопоставляется централизованному государству с четкой иерархией и территориальным устройством, характерными для более развитых обществ.
Согласно логике традиционной историографии, скотоводческий образ жизни кочевников Евразийской степи не давал возможности накапливать богатства и тем самым препятствовал созданию государственных структур сложнее простых вождеств, предводитель в которых выбирался за личные качества и претендовал лишь на то, чтобы быть третейским судьей и военачальником. Всякая попытка подчинить кочевников авторитарной власти была обречена, поскольку номады не были привязаны к конкретным территориям и в любой момент могли свернуть лагерь. По сравнению с государствами, отличавшимися оседлым образом жизни, четкой политической организацией и высоким уровнем цивилизации, степной мир, расположившийся на их периферии, выглядел пространством племенной анархии. Создание Монгольской империи в этой связи зачастую описывается как предприятие, обязанное своим успехом исключительно харизме и другим незаурядным качествам Чингисхана. Таким образом, империя будто бы возникла из ничего или почти из ничего.
Почти — потому что начиная с III в. на территории Монгольского государства существовали другие кочевые империи, образующие по отношению друг к другу удивительный континуитет: государства хунну (III в. до н.э. — II в. н.э.), чжурджэней (330–552), тюрков (551–630, затем 682–742), уйгуров (744–840) и киданей (905–1125) — и это лишь некоторые из них. В традиционной историографии принято считать, что эти империи представляли собой племенные конфедерации, родовой характер социополитической организации которых не менялся со временем. Во главе этих объединений стоял верховный правитель, избранный за заслуги, который сосредоточивал в руках не больше власти, чем имели племенные вожди над своими подданными. Кочевые империи появлялись лишь в противовес могущественным оседлым государствам (в частности, на территории Китая) для того, чтобы побороть угрозу, а затем мгновенно исчезнуть, освобождая место в политическом вакууме племенного мира. Историю Монгольской степи можно рассматривать как циклическую последовательность процессов объединения и разъединения племен, в ходе которых внезапно появлялись, а затем бесследно исчезали народы, дарившие свои имена этим конфедерациям. Таким образом, между звеньями исторической цепи не было связи и преемственности.
Считается, что в начале своего пути Монгольская империя была очередной племенной конфедерацией. Однако, в отличие от своих предшественников, монголам удалось распространить свою власть на значительную часть оседлого мира, что дало возможность преемникам Чингисхана создать полноценное государство, заимствуя институты, административные практики и идеологию у более развитых покоренных цивилизаций.
Недавние антропологические исследования поставили под сомнение понятие «племя», чем нанесли серьезный удар по традиционной историографической парадигме. Этот термин берет свои истоки в эволюционистских и колониальных теориях XIX в., ставивших Европу в центр вселенной и деливших мир на безгосударственные примитивные сообщества и цивилизованные страны, наделенные государственной структурой. В действительности подобное разделение безосновательно. Средневековые источники используют крайне неопределенную терминологию для описания социальной организации номадов, однако практически ни слова в них не сказано о каких-либо родовых структурах. Монгольская терминология также не указывает на какую-либо родо-племенную организацию: термин «аймак», который принято переводить как «племя», обозначает военно-административную единицу; «обок», который обычно передается словом «род», в действительности является семейным именем и фигурирует исключительно в тех случаях, когда речь идет о знати. Более того, для описания собственных и соседних государственных образований монголы чаще использовали термины «улус» («государство» или «народ, подчиненный государственной власти») и «иргэн» («простой народ»). Использование этих терминов можно проиллюстрировать отрывком из «Сокровенного сказания монголов» — единственного сохранившегося от той эпохи источника на монгольском языке, в котором говорится о борьбе Чингисхана с различными группами кочевников накануне образования империи:
[Чингисхан] уничтожил каждого, кто принадлежал к имени [oboqtuyi] джуркинов. Он сделал их государство [улус] и народ [иргэн] своим народом [эмчу иргэн].
Перед нами пример степной общественно-политической организации, где аристократическая группа, в данном случае джуркины, стоит во главе своих подданных («иргэн»). Властные отношения между ними выражаются в рамках политического сообщества («улус»), которое носит родовое (семейное) имя («обок») данной аристократической группы. В действительности средневековые кочевые общества были крайне стратифицированы. Все то, что до сих пор называли «племенами», имея в виду этнически гомогенные квазипротонациональные образования с естественной для них солидарностью, следует рассматривать как группы, подвластные знатным родам, которые были носителями идентичности и традиций, а также экономического и культурного капитала. Подданные не имели никаких родственных связей со своими правителями, но обозначались их родовым именем. В то время не было «монгольского народа» в привычном понимании этого словосочетания, но существовал знатный род под названием «монголы». Монгольский народ, с которым мы сталкиваемся в источниках, был совокупностью всех тех, кто был подчинен этому роду, а следовательно, его название происходило из этой политической идентичности.
С тех пор как государство перестали рассматривать исключительно с точки зрения централизации и бюрократии, стало понятно, что власть над кочевыми народами, которую обеспечивал аристократический порядок, в своей основе имела государственную природу. Степное общество характеризовалось четким разделением между правителями и подданными. Знать считала подданных своей родовой собственностью («эмчу») и управляла ими в соответствии с административными принципами в рамках строго очерченной территории, в то время как монополия на насилие позволяла им навязывать социальное, политическое и экономическое господство. Так же как и в большинстве домодерных государств, у кочевников государственная власть распространялась в большей степени на отдельных людей и социальные группы, нежели на подвластные территории, что ярко иллюстрирует термин «улус». Кроме того, она не обязательно предполагала существование единственного ключевого лидера. История степи представляет собой чередование периодов, для которых была характерна централизация имперского характера, и периодов децентрализации, когда власть возвращалась в руки знати, а государство дробилось на части, которые с определенной долей условности можно назвать независимыми «княжествами».
Эпоха, предшествующая рождению Монгольской империи, была одним из периодов децентрализации, которую нельзя определять как племенную анархию, а скорее как политическую раздробленность. Монгольская империя, в свою очередь, представляла собой до крайности централизованную форму кочевой государственности, которая тем не менее не порывала со своим прошлым. Устойчивый характер этого аристократического порядка позволяет реконструировать историческую преемственность от хунну до монголов, а также объяснить феномен перехода степной империи (translatio imperii) и передачи от одного государства к другому политической культуры кочевников, подразумевавшей, помимо особой идеологии, также определенный набор административных практик и специфической военной структуры. Как мы скоро увидим, монгольские предводители сознательно вписывали себя в череду кочевых государств — от хунну и тюрков до уйгуров.
Идеологические основания империи
Государство Чингизидов с момента своего основания в 1206 г. обладало инструментами легитимации собственной власти, глубоко укорененными в истории степи. В первую очередь Чингисхан и его потомки считали, что своей властью они обязаны Мункэ Тэнгри («Вечное Небо»), божеству степных номадов, чьего заступничества испрашивали еще тюрки и хунну. Из текста «Сокровенного сказания монголов» следует, что Чингисхан правил как по небесной милости, которая все время являла ему свои знамения, так и по своему Божественному происхождению. Считалось, что монгольский род восходит к Бортэ-Чино («Сивый Волк»), «родившемуся по изволению Вышнего Неба», а ветвь, к которой принадлежал Чингисхан, произошла от союза вдовы потомка Бортэ-Чино и желтого пса, в которого перевоплотилось Небо, каждую ночь входившего в ее палатку через отверстие в крыше. Мотив происхождения от животного, волка или собаки, встречается в том числе у тюрков, чья правящая династия возводила свой род к волчице. Поддержка Неба обосновывала право монгольского императора на личную власть, что подтверждают слова армянского историка Григора Акнерци (ок. 1250 — ок. 1335), которые он вложил в уста Чингисхана:
По воле божьей [Тэнгри] мы завоевываем земли, поддерживаем порядок и устанавливаем ясак [закон], дабы они блюли наши заветы и платили нам тггу [подношения в виде продовольствия], мал [земельный налог], тагар [изъятие продовольствия для нужд армии] и гупчур [налог на стада или сбор урожая].
Из небесной воли как легитимирующей силы проистекали два других ключевых элемента имперской идеологии монголов. Во-первых, харизма правителя, иными словами, сверхчеловеческое свойство императора — «суу», что в переводе значит «удача». «Суу» довольно точно соответствует понятию «кут» у тюрков и уйгуров. Удача, дарованная Чингисхану Небом, распространялась на весь императорский род — «Алтан Уруг» («Золотой род»). Таким образом, сакральный характер и монопольное право на власть рода Чингизидов основывались на харизме его основателя. Происхождение от Чингисхана само по себе стало легитимирующим фактором. Удача Чингизидов, в свою очередь, переходила на подвластные им государства. Так, персидский историк Рашидад-Дин (1247–1318) рассказывает, что во время вступления на престол Угэдэя все вельможи, опустившись на колени, провозгласили: «Пусть твое царствие принесет удачу империи!». Веру в то, что Угэдэй унаследовал священную харизму своего отца и передал ее всему императорскому роду, можно проиллюстрировать сообщением его племянника Бату об успехе военной кампании в западных степях: «Силою Вечного Неба и удачей моего дяди, кагана». Эта формула почти точно совпадает с легендой на персидской монете, отчеканенной при Мункэ, которая довольно верно передает идеологию Чингизидов: «Силою Бога и удачей императора мира Мункэ Каана [кагана]».
Вторым элементом монгольской идеологии, заключенном в формуле «император мира», была претензия на мировое господство, на которое некогда посягали еще тюркские правители. Считалось, что одному Богу на небе должен соответствовать один правитель на земле, а власть, дарованная ему Тэнгри, должна распространяться на весь мир. Универсалистские притязания впервые были открыто и официально выражены в 1237 г. в ультимативном послании Угэдэя королю Венгрии Беле IV: «Я, каган, представитель небесного владыки, даровавшего мне власть возвышать тех на земле, кто подчиняется, и наказывать тех, кто сопротивляется». Рашид ад-Дин рассказывает, что великий шаман Тэб-Тэнгри, от которого Чингисхан получил свой титул, объявил, что «Бог повелел монгольскому правителю быть властелином мира». Однако в 1206 г. завоевание мира, возможно, не входило в планы Чингисхана. Скорее всего, к универсалистской риторике, уже бытовавшей среди кочевников, прибегали каждый раз, когда у них появлялась возможность создать империю, выходящую за границы Монгольской степи. Предположительно, эта идея укоренилась в сознании монгольского правителя и его приближенных после 1211 г., когда монголы, подчинившие к тому времени уйгуров и тангутов, вот-вот должны были захватить государство Цзинь в Северном Китае. Тогда они назвали свое государство «Йеке монгол улус» («Великое Монгольское государство»), что говорило об их имперских амбициях. Во время вторжения в Хорезм монголы явно были движимы универсалистской идеей. Персидский историк Джувейни (1226–1283) рассказывает, что, прибыв к воротам Нишапура, монгольские военачальники Субэдэй и Джэбэ предъявили городским посланникам «ярлык» Чингисхана, сообщавший, что императору было вверено «все лицо Земли от восхода Солнца и до его заката».
Монголы использовали один и тот же символический язык, что и их степные предшественники, придавали те же политические значения цветам, предметам и ритуалам (церемония возведения на престол не менялась с IV по XV в.). Кроме того, Чингизиды сознательно вписывали себя в долгую историю Евразийской степи. Взойдя на престол, Угэдэй принял титул «каган», который обозначал верховную власть в государствах тюрков и уйгуров, а впервые упоминается в связи с сяньбийцами в III в. Более того, в 1235 г. он выбрал в качестве столицы Каракорум в сердце долины Орхон. Еще в 1220-е гг. Чингисхан обратил внимание на выгодное стратегическое положение этого места, где к тому же располагался древний символический и политический центр Тюркской и Уйгурской империй, с чем монголы не могли не считаться. Джувейни описывает, что монголы с вниманием относились к развалинам Карабалгасуна, древней столицы уйгуров, а Гильом де Рубрук, побывавший при дворе Мункэ в 1255 г., подтверждает, что столица располагалась в царственном месте. Таким образом, монголы хотели заручиться удачей кочевых династий прошлого, которым удавалось создать империи, а также подчеркнуть связь Монгольского государства со своими предшественниками.
Монгольские предводители выстраивали свою легитимность на ряде политических и исторических критериев, хорошо понятных тюрко-монгольским номадам. Именно это объясняет способность новой империи мобилизовать кочевое население далеко за пределами родной Монголии. В то же время идея о всемирном господстве по воле Божьей находила определенный отклик у подданных покоренных оседлых государств, в частности христиан и мусульман, оправдывая в их глазах монгольские завоевания.
Армия как ключевой элемент имперской организации
Одной из ключевых составляющих структуры Монгольского государства была армия, чья боеспособность и результативность поражали современников. Здесь мы не будем вдаваться в подробности монгольского военного искусства. К тому же монголы не отличались от кочевников Античности и Средневековья ни по вооружению, ни по тактике, основанной на исключительной мобильности конных лучников. Отметим только, что они придавали особое значение разведке и умело дезинформировали своих врагов. Джувейни, оставивший единственное описание завоевания Чингисханом Трансоксании, рассказывает, как монгольская армия постепенно сжимала кольцо вокруг Самарканда, тем самым изолируя и обезвреживая город вместе с его 110-тысячным гарнизоном, что ясно свидетельствует о наличии у монгольских военачальников стратегического мышления и тщательно разработанного плана. Все это совершенно не согласуется с образом неорганизованной орды, который часто ассоциируется с монгольскими завоеваниями. Для нас же важнее то, какую роль играла армия в образовании и структуре Монгольской империи.
«Йеке монгол цэриг» («Великая монгольская армия»), созданный Чингисханом, был неотъемлемой частью «Йеке монгол улус» («Великое Монгольское государство»). Войско было организовано весьма рационально и строилось по десятеричной системе, подразделяясь на десятки (арбаны), сотни (джагуны), тысячи (минганы) и десятки тысяч (тумены, или тьмы). Во главе каждого из них стоял нойон. В более крупном масштабе монгольское войско состояло из правого и левого крыла и центра, что позволяло быстро мобилизовывать войска и эффективно передавать приказы. Как в армянских источниках, так и в официальных китайских хрониках говорится, что все мужчины в возрасте от 15 до 60 или 70 лет подлежали призыву в армию. Вот что пишет Джувейни:
Войско было народом… А народ был войском: каждый из них, от мала до велика, от знатного до низкого, во время сражения становился воином, лучником или копейщиком.
Однако это вовсе не означает, что все взрослые кочевники Монгольской империи были солдатами. Источники ясно свидетельствуют о том, что число воинов в минганах и туменах большую часть времени было меньше заявленного, а военные подразделения делились на категории в соответствии со степенью комплектации. Кроме того, тотальная мобилизация мужского населения была порой невозможна по экономическим причинам. Речь идет только о том, что все население было частью административной системы, построенной по военизированному принципу. Десятеричная система использовалась не только для руководства армией, но и в государственном устройстве, о чем пишет Рубрук:
Они поделили между собою Скифию, которая простирается от Дуная до земель, где восходит солнце; и всякий предводитель знает, исходя из большего или меньшего подвластного ему количества людей, границы своих пастбищ, а также где он должен пасти свои стада зимою, летом, весною и осенью.
Минганы и тумены по сути были подвижными военными округами, основу которых составляло круглое число (1000 или 10 000) мужчин, готовых отправиться на войну, а также их семьи и стада, однако далеко не все реально участвовали в военных кампаниях. Таким образом, армия служила основой социополитической организации Монгольской империи — точнее, она была неотделима от нее. В «Сокровенном сказании» говорится, что в 1206 г. на «курултае» (общем собрании знати) Тэмуджин, провозглашенный Чингисханом, «завершил приведение в порядок монгольского народа», создав 95 минганов, по которым и распределилось население, подвластное кочевникам. Таким образом, центр и крылья армии соответствовали географическому и политическому разделению империи.
Десятеричная система не была нововведением, судя по источникам, она существовала еще в империи хунну, также использовалась в государствах кереитов и найманов, которые были одними из самых важных монгольских «княжеств» до образования империи Чингисхана. Весьма вероятно, что такая общественно-политическая структура лежала в основе всех кочевых государств средневековой степи. Так, среди 95 минганов, образованных Чингисханом, были группы (иргэны), примкнувшие к монголам и включенные в военную систему империи во главе с собственной традиционной аристократией.
В то же время другие группы были образованы из людей различного происхождения, из бывших подданных враждебных государств, которые отказались подчиняться монголам («булга иргэн»). Когда такое кочевое «княжество» удавалось победить, его правящий род уничтожался, а подданные распределялись между приближенными Чингисхана. Так, например, великий хан повелел: «Пусть [два его полководца] Джэбэ и Субэдэй начальствуют над теми тысячами [каждый распоряжается своей тысячей], которые они стяжали в качестве военной добычи». Покоренные кочевые группы регулярно пополняли состав монгольского войска, а военная интеграция в государствах номадов была равнозначна политической. Для того чтобы уничтожить прежние политические связи и перемешать всех подданных между собой, они распределялись между различными единицами десятеричной системы. Смешению кочевников помогало введение военного института «тама», который Рашид ад-Дин определял как «особенное войско, которое отрывалось от сотен и тысяч, чтобы отправиться жить в один из регионов империи». Речь идет о военных отрядах, сформированных из людей, выведенных из состава других десятеричных подразделений для создания новых формирований, которые расквартировывались в приграничных землях. Так, Угэдэй послал своего военачальника Чормагана в Азербайджан — на тот момент самую западную провинцию империи — во главе четырех туменов, набранных подобным образом, причем один из них состоял из уйгуров, карлуков, туркоманов, а также воинов из Кашгара и Кучи.
Перераспределение воинов разного происхождения между войсковыми частями приводило к значительным передвижениям населения внутри империи. В итоге подданные должны были почувствовать себя воинами «Йеке монгол цэриг» и членами «Йеке монгол улус», то есть монголами в политическом смысле этого слова. Таким образом, армия, созданная Чингисханом, стала инструментом для создания единого централизованного государства, что позволило перейти от политической раздробленности к империи. Многие источники указывают на железную дисциплину монгольского войска и видят в ней одну из причин военных успехов Чингизидов. Например, тот, кто оставлял свое военное подразделение, подлежал казни, как и военачальник, принявший дезертира. Жесткие правила в монгольской армии должны были помешать восстановлению старых политических групп среди кочевников и возвышению нойонов, которые не могли привлечь на свою сторону больше сторонников, то есть руководить бóльшим количеством воинов и семей, чем им было предписано, чтобы не создавать тем самым угрозу власти.
Другим военным инструментом объединения государства были центральные войска или внутренняя армия, иными словами, императорская гвардия, которая называлась «кешик». Она была создана Чингисханом после 1204 г.; каждый член семьи правителя имел право держать при себе кешиктенов. При Чингисхане кешик состоял из одного тумена и подразделялся на дневную и ночную стражу, а также на колчаноносцев и багатуров («богатырей», «доблестных воинов»), которые были элитой монгольского войска. Он формировался из сыновей нойонов и покоренных правителей, которые становились в некотором роде заложниками. Однако простые люди также могли попасть в элитную гвардию, проявив свой талант. Кешик был кузницей новой имперской аристократии, члены которой имели одинаковую подготовку и разделяли общие ценности, из него выходили все крупные чиновники и администраторы Монгольской империи. Так, нойон Чормаган вначале служил колчаноносцем Чингисхана.
Помимо этого, дневная стража подразделялась на всевозможные категории в соответствии с хозяйственными обязанностями: стольники, сокольничие, конюхи, оружейники, повара и т.д. Кешик, по сути, был окружением императора. Другие кешиктены были секретарями, кто-то из них отвечал за составление императорских указов («ярлыков»). Ключевые министры также были частью императорского кешика, который таким образом становился центральным органом монгольской администрации, что подводит нас к разговору об имперском управлении.
Управление империей
Отсутствие различия между домашним окружением хана и правительством наглядно демонстрирует патримониальную концепцию монгольских предводителей. Несмотря на это, государство не было вотчинным владением кагана. Хан был верховным правителем, однако не он один управлял Монгольской империей. Согласно традициям кочевников каждый представитель рода Чингизидов («Алтан Уруг») имел право на долю власти. Вот что пишет об этом Джувейни:
[Чингисхан] распределил все монгольские семьи и группы… а также все войска между своими сыновьями… Каждому из своих младших сыновей, а также братьям и родственникам он пожаловал часть войска.
И чуть дальше он добавляет:
Хотя власть и сама империя принадлежали одному человеку, который именовался ханом, в действительности все его дети, внуки и дядья получали свою долю власти и богатства.
Рашид ад-Дин также пишет, что после смерти Чингисхана монгольская армия была распределена между членами его семьи, в том числе женщинами. Не стоит забывать о том, что каждая часть армии соответствовала группам населения, проживавшим на определенных территориях. Уделы, которые предоставлялись членам Золотого рода, назывались «улусами», под которыми следует понимать, прежде всего, подданных и только потом территории, с которыми они были связаны. Главные уделы принадлежали четверым сыновьям Чингисхана от его главной жены. Старший Джучи умер немногим раньше своего отца, и его сыновья получили территорию от Хорезма на востоке до тех мест на западе, «где только касалось земли копыто татарского коня». Чагадай получил Трансоксанию и область вокруг озера Иссык-Куль на территории современного Кыргызстана. Улус Угэдэя находился в бассейне реки Эмель на территории Восточного Казахстана и Северо-Западного Синьцзяна в Китае. Когда он занял место своего отца, этот улус перешел к его сыну Гуюку. Улус последнего сына Толуя не упоминается в источниках, однако предполагалось, что «отчигин» («хранитель очага») унаследует родовые земли отца между реками Онон и Керулен на востоке современной Монголии.
Таким образом, каждый член императорского дома, как правило, пользовался определенной автономией в улусе, который ему принадлежит, используя полученные пастбища в интересах своего войска и окружения. Монгольский император, так же как и предводители каждого улуса, управлял кочевниками из временной ставки — «ордо» (от этого названия произошло слово «орда»), перемещаясь преимущественно вдоль рек. Рубрук описывает ордо Бату, сына Джучи, как настоящий передвижной город. Порой император останавливался в Каракоруме, но столица была, скорее, городом-складом и производственным центром. Тем не менее подобные передвижения императора и монгольских князей не повторяли образ жизни кочевников-скотоводов, а служили средством контроля и демонстрации власти.
Несмотря на развитие удельной системы, империя оставалась целостной и сплоченной. Император регулярно вмешивался в процесс передачи власти в каждом улусе, утверждая таким образом свою власть. Кроме того, уделы выходили за границы традиционных пастбищ и включали в себя новые земли, на которых проживали оседлые народы. Так, например, Чагадай и его потомки помимо земель в Центральной Азии владели Тайюанем в Китае и несколькими городами в Хорезме и Иране. Империя по сути своей была взаимосвязанной сетью улусов, поэтому у каждого монгольского предводителя были свои интересы во всех регионах, что в итоге приводило к установлению коллегиальной власти во главе с императором. Другим проявлением коллегиальности были большие собрания («курултаи»), которые созывались для принятия важных военных или правовых решений, а также для избрания нового великого хана. То, как формировалось отправляющееся в завоевательный поход войско, также свидетельствует о коллективной природе монгольской власти. При комплектовании войск набиралось одинаковое в пропорциональном отношении число людей из каждого подразделения в улусе, а командование осуществлялось представителями каждой ветви рода Чингизидов. Так, например, была сформирована армия, которую Мунке доверил своему брату Хулагу для уничтожения иранских исмаилитов и покорения багдадского халифа в 1252 г.:
[Мунке] приказал, чтобы из всех дружин Чингисхана, которые поделили между братьями и племянниками, на каждые десять человек выделили бы по два человека… и передали бы их в качестве «эмчу» [собственности] Хулагу, чтобы они отправились вместе с ним и служили бы ему там. Также, выбрав некоторых из своих сыновей, родичей и подданных, отправили бы их вместе с войском на службу Хулагу.
Тем не менее власть в Монгольской империи принадлежала не только императору и его родственникам. Нойоны, возглавлявшие наследственные военные и административные ведомства, также претендовали на политическую и экономическую власть, а по мере ослабевания империи они приобретали все большее значение.
Конечно, система управления огромной империей основывалась не только на традициях степи. Монголы освоили управленческие технологии завоеванных государств: чжурчжэньской империи Цзинь в Северном Китае, Каракитайского ханства и Караханидского государства в Центральной Азии, уйгуров в Таримской впадине. У последних монголы заимствовали письменность, а уйгурский стал официальным языком империи до конца XV в. При этом монголы перенимали все разумно и расчетливо, отдавая предпочтение тому, что служило их интересам и соответствовало древним обычаям и политическим нормам. Более того, им удавалось согласовать между собой заимствования самого разного рода и приспособить их к различным политическим и культурным областям, перенося местные административные практики на всю империю. В результате монголы создали оригинальную систему управления, в которой традиции номадов перемешивались с элементами, заимствованными у оседлых государств. Она была очень далека от упрощенных представлений, согласно которым по окончании завоеваний у монголов не было другого выбора, кроме как осесть и освоиться в новой для них среде, став китайцами в Китае или персами в Иране.
Для управления оседлыми территориями монголами были созданы три «передвижных ведомства» («синшэн» на китайском), заимствованные у государства Цзинь: одно — для Китая, второе — для Центральной Азии, третье — для Ирана. Их полномочия распространялись как на земли, подчиненные напрямую великому хану, так и на территории, принадлежавшие его родственникам. Во главе ведомства стоял чиновник, назначавшийся императором, однако каждый из князей также имел в нем своих представителей. Некоторые территории оставались под контролем местных правящих династий, которые добровольно принимали власть монгольских правителей. Их положение чем-то напоминало статус клиентских государств в эпоху поздней Республики и Принципата. На таких условиях монгольскому господству подчинились уйгурское идыкутство Кочо, керманские Кутлугханиды, Салгуриды из Фарса и многочисленные русские княжества. Тем не менее монголы осуществляли строгий контроль над этими землями с помощью своих представителей, которые назывались баскаками (тюркское слово, означающее «надзиратель»). Вероятнее всего, этот институт был заимствован в Каракитайском ханстве. Эквивалентный монгольский термин «даругачи», видимо, предполагал те же полномочия, однако чаще обозначал монгольских представителей в больших городах. Эти должности монголы доверяли перешедшим на их сторону китайцам и мусульманам, нередко отправляя их за пределы родного региона. Так, например, хорезмиец Махмуд Ялавач возглавил китайский синшэн в 1229 г., а китаизированный киданин Елюй Ахай в 1221 г. назначен даругачи в Самарканде и Бухаре, а также правителем Трансоксании. Тем не менее большинство высокопоставленных чиновников империи были тесно связаны со степным миром, в частности с уйгурами и киданями, а многие среди них были монголами, например Аргун-ака, возглавлявший иранское ведомство в 1243–1255 гг., и Шиги-Хутуху, то ли приемный сын, то ли названый брат Чингисхана, которого назначили на должность яргучи («судьи»). В его обязанности входило контролировать составление ярлыков и ясаков («законов»).
Императорские чиновники отвечали за то, чтобы соблюдались ханские ясаки, объединенные, по-видимому, еще при жизни Чингисхана, в свод законов — Великую Ясу. Также они должны были систематически проводить переписи населения, которые являлись основным инструментом социального и экономического контроля монгольских правителей над своими подданными. По результатам переписей оседлое население также организовывалось на основе десятеричной системы, что позволяло набирать вспомогательные войска, или цэриг, а также собирать налоги. Последние подразделялись на существовавшие до монгольского завоевания и введенные после: тамга — налог на торговлю, калан — поземельная подать, купчур — налог на скот, который собирался с кочевников еще до создания империи, но позже превратился в подушную подать. Полученная от купчура прибыль среди прочего шла на содержание ямской системы — конно-почтовой службы.
Ямы, вероятно, были заимствованы в государстве Цзинь, однако подобная почтовая система существовала еще в Уйгурской империи. Она позволяла быстро передавать приказы и обеспечивала функционирование военного и административного аппарата огромной державы. Ямская система была основным средством транслирования императорской власти и своеобразным символом созданной монголами системы государственного управления, которая вобрала в себя административные практики как кочевых, так и оседлых народов.
Борьба за власть, начавшаяся после смерти Мункэ, фактически повлекла за собой раздробление Монгольской империи на четыре основные части: ханство Золотая Орда, образовавшееся из улуса Джучи; Чагатайский улус; государство Хулагуидов — Ильханат на землях, захваченных братом Мункэ Хулагу; Великое ханство в Китае и Монголии, которым руководил другой брат Мункэ Хубилай, сохранявший верховную власть над остальными частями и основавший новую династию по китайскому образцу, получившую название Юань. Однако упадок не наступил в одночасье. Монголы продолжали завоевания, дойдя до Южного Китая и Аннама. Несмотря на раздоры между потомками Чингисхана, продолжалась интенсивная циркуляция сил внутри империи и в целом сохранялись взаимосвязи между отдельными ее частями. Китайское и иранское ханства погибли в XIV в., однако Тамерлан, державший при себе марионеточного правителя из рода Чингизидов, вдохнул жизнь в политическую традицию монголов и практически восстановил единство империи. Золотая Орда просуществовала вплоть до XVI в., а государство Чагадаидов — до XVII в. Влияние Монгольской империи ощущалось даже в Новое время: в Османской империи, в Сефевидском Иране, в империи Великих Моголов, в Китае и России.
Пример Монгольской империи предлагает переосмыслить понятие «государство» в Средние века. В империи было много центров, ни один из которых нельзя назвать столицей в полном смысле этого слова, а императорская власть сосуществовала с коллегиальной формой правления. Монголы переняли некоторые административные практики покоренных оседлых народов, особенности их культуры и даже религии. Однако они сохранили свои идеологические установки, правовые нормы и политические традиции кочевников Великой степи, в частности то, что первичным в степном государстве были именно население и отношения правителей со своими подданными, а не территория. Одним словом, они не перешли на оседлый образ жизни. Знаменитый советник Елюй Чуцай сказал Угэдэю, что «можно завоевать империю, сидя на коне, но управлять ею, оставаясь в седле, невозможно». Это высказывание было опровергнуто. Восседая в седле, кочевники сумели основать самую сильную державу XIII в. и сохраняли ее, умело ею управляя. В те годы центр мира переместился в бескрайние просторы евразийских степей.
Избранная библиография
AKNERCI, Grigor, «History of the Nation of the Archers (The Mongols), by Grigor of Akanc», trad. R. P. Blake et R. N. Frye, Harvard Journal of Asiatic Studies, XII, no. 3–4, 1949, pp. 269–399. (История монголов инока Магакии, XIII века / Пер. К. П. Патканова. — СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1871. 122 с.)
Histoire secrète, trad. Igor de Rachewiltz, The Secret History of the Mongols: A Mongolian Epic Chronicle of the Thirteenth Century, 3 vol., Leyde, Brill, 2006–2013, 1 573 pages. (Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. под названием Mongrol-un Niruca tobciyan. Юань Чао Би Ши. Монгольский обыденный изборник / Пер. С. А. Козина. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941. 611 с.; Старинное монгольское сказание о Чингисхане / Пер. П. И. Кафарова // Труды членов российской духовной миссии в Пекине. Т. 4. — Пекин: Тип. Успенск. монастыря при Рус. духов. миссии, 1866. С. 70.)
JUVAYNī, ‘Alā ad-Dīn ‘A ā Malik, Tārīkh-i jahāngushā; trad. J. A. Boyle, History of the World Conqueror, 2 vol., Cambridge (Mass.), Harvard University Press, 1958, 763 pages. (Джувейни А. Чингисхан. История завоевателя мира / Пер. с англ. Е. Е. Харитоновой. — М.: Магистр-Пресс, 2004. 690 с.)
RASHīD AD–DīN, Fadl Allāh, Jāmi’ at-tavārīkh; trad. W. M. Thackston, Classical Writings of the Medieval Islamic World. Persian Histories of the Mongol Dynasties, vol. III: Rashiduddin Fazlullah, Londres, I. B. Tauris, 2012, 586 pages. (Рашид-ад-дин. Сборник летописей: в 4 т. / Пер. с перс. Л. А. Хетагурова; ред. и прим. проф. А. А. Семенова. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952.)
RUBROUCK, Guillaume de, Itinerarium; trad. C.-C. et R. Kappler, Voyage dans l’empire Mongol, Paris, Imprimerie nationale, 1993, 301 pages. (Джованни дель Плано Карпини. История монгалов. Гильом де Рубрук. Путешествие в восточные страны. Книга Марко Поло / Пер. А. И. Малеина, И. П. Минаева. — М.: Мысль, 1997.)
SONG LIAN, Yuanshi, 15 vol., Pékin, Zhonghua shuju, 1976, 4678 pages.
ALLSEN, Thomas T., Mongol Imperialism. The Policies of the Grand Qan Möngke in China, Russia, and the Islamic Lands, 1251–1259, Berkeley, Los Angeles, University of California Press, 1987, 278 pages.
—, «Spiritual Geography and Political Legitimacy in the Eastern Steppes», dans H. J. Claessen et J. G. Oosten (dir.), Ideology and the Formation of Early States, Leyde, Brill, 1996, pp. 116–135.
ATWOOD, Christopher P., Encyclopedia of Mongolia and the Mongol Empire, New York, Facts on File, 2004, 678 pages.
—, «Imperial Itinerance and Mobile Pastoralism. The State and Mobility in Medieval Inner Asia», Inner Asia, XVII, 2015, pp. 293–349.
—, «The Administrative Origins of Mongolia’s “Tribal” Vocabulary», Eurasia: Statum et Legem, I, no. 4, 2015, pp. 7–45.
GOLDEN, Peter B., Introduction to the History of the Turkic Peoples, Wiesbaden, O. Harrassowitz, 1992, 483 pages.
JACKSON, Peter, The Mongols and the West, 1221–1410, Harlow, Londres, New York, Pearson Longman, 2005, 414 pages.
— , The Mongols and the Islamic World: From Conquest to Conversion, New Haven et Londres, Yale University Press, 2017, 640 pages.
ROUX, Jean-Paul, La Religion des Turcs et des Mongols, Paris, Payot, 1984, 323 pages.
SNEATH, David, The Headless State: Aristocratic Orders, Kinship Society, and Misrepresentations of Nomadic Inner Asia, New York, Columbia University Press, 2007, 288 pages.
