9 мая 1927 года в рижской газете «Сегодня» появилось сообщение: «Советский Азеф». В нем говорилось о бегстве в Финляндию Касаткина-Штауница-Опперпута. Газета обвиняла Опперпута: в предательстве монархической организации в России, связанной с великим князем Николаем Николаевичем; в предательстве савинковского «Союза Защиты Родины»; в провале антисоветской группы сенатора Таганцева; в связях с генеральными штабами ряда государств. Отмечалось, что он был вхож в парижские салоны сторонников Николая Николаевича, что он — латыш, что его настоящая фамилия — Упелинч, что он расстреливал офицеров в Кронштадте и Петрограде. В заключение указывалось:

«Возможно, что он сделал это не для того, чтобы скрыться от советских преследований, а с целью какой-нибудь новой провокации».

17 мая в газете «Сегодня» был опубликован пространный ответ Опперпута на это сообщение:

Далее Опперпут отрицал дачу показаний против Савинкова в суде, ссылаясь на присутствовавших иностранных корреспондентов и стенографический отчет; отмечал, что, начиная с 1922 года СССР он не покидал и потому не мог бывать в салонах николаевцев; под кличкой Савельева в группе Таганцева не состоял; офицеров не расстреливал, так как с 1917 по июль 1922 года в Петрограде не жил.

Опперпут известил гельсингфорсские газеты о том, что

Опперпут сообщал, что «часть разоблачений уже мною передана в надежные руки, и лишь только позволит обстановка, они появятся в русской печати».

Опперпут составил свыше трех десятков записок о работе ОГПУ, но далеко не все стали достоянием печати.

В записке «Как возник Трест» Опперпут описал поездку Якушева в Ревель к Артамонову с запиской от Страшкевич, пометив первого г-ном X. и вторую — г-жой У.:

«…Недели через две по своем возвращении в Москву А. А. Якушев был арестован. Одновременно с ним были арестованы все с ним последнее время соприкасавшиеся, в том числе и г-жа У., М. и др. Всем арестованным было предъявлено обвинение в участии в контрреволюционном заговоре, а А. А. Якушеву — в организации контрреволюционного заговора и шпионажа, т. е. сообщение представителю штаба ген. Врангеля и ВМС сведений, которые он узнал по своей службе в комиссариате Внешней торговли и путей сообщения. Все предъявленные арестованным обвинения последние отрицали. Тогда Якушеву был показан фотографический снимок письма г-на X. к одному из лиц, близко стоявших к Высшему Монархическому Совету. В этом письме г-н X. со свойственной ему обстоятельностью излагал, что проездом через Ревель его посетило лицо, занимавшее такой-то пост в НКВТ, посланное за границу по такому-то делу, до революции служившее там-то и т. д. Зашифрована была только фамилия. Тогда А-р Ал-ович сознался… Остальные арестованные, конечно, о политической деятельности А. А. не только не знали, но даже не допускали мысли, что А. А., бывший заместителем Троцкого по НКПС, мог принять участие в контрреволюционном заговоре».

После поездки Кияковского с запиской Страшкевич — г-жи У. — Артамонову — г-ну X. — и его удачной миссии якобы арестованные были освобождены:

«В тюрьме остался только Якушев, которому грозил расстрел. В это время во внутренней тюрьме ВЧК сидел и я по делу Народного Союза Защиты Родины и Свободы, так же без малейших шансов миновать расстрел. Так как смертников обыкновенно сажают в одну камеру, то неудивительно, что при бесконечных перемещениях мы встретились, если не ошибаюсь, в 42-й или 52-й камере. Просидели мы вместе, если не ошибаюсь, в два приема почти три месяца. Якушев мне понравился. Уживчивый, спокойный, какими в обстановке внутренней тюрьмы бывают только фаталисты, беззаботный и живущий только интересами текущего дня, он редко впадал в апатию и почти всегда находил работу, которой занимал и меня. То плетет из спичечных коробок, разрезанных на мелкие палочки, плетенки для соли, то рисует из папиросных коробок игральные карты, то лепит из хлеба шахматные фигуры, то сооружает баррикады против одолевавших нас мышей и крыс. Неудивительно, что месяцы, проведенные вместе с ним, по сравнению с одиночным заключением, пролетели очень быстро. За это я ему всегда впоследствии оставался благодарен…

…Агранов, тогда особоуполномоченный ВЧК, руководивший разгромом моей организации, все чаще стал вызывать меня для собеседований, чтобы выяснить мои тогдашние убеждения. Он считался в то время лучшим следователем ВЧК, и ему поручалось вести только самые трудные и запутанные дела (Нар. Союз Защ. Род. и Свободы, Национальный Центр, организация Таганцева, дело эсеров). Его слава была очень скверная… Недаром Ленин, умеющий верно оценивать людей, направил его из своих секретарей на работу в ВЧК… Ко мне он почему-то благоволил. Возможно, что в данном случае имело значение то, что у нас по Гомелю оказалось много общих знакомых, которые безусловно сносились с ним по поводу меня. Его влияние в ВЧК было огромно, почему неудивительно, что он очень легко добился замены мне высшей меры наказания заключением в концентрационный лагерь с тем, чтобы я впоследствии был использован как секретный сотрудник. В середине февраля мне было сообщено, что меня используют для контрразведывательных целей, около 25 февраля оформили мое зачисление в секретные сотрудники КРО и 1 марта освободили вовсе из тюрьмы. Так как еще во время моего пребывания в тюрьме была выпущена книга „2-й Народный Союз Защиты Родины и Свободы“, в которой я не только отказывался от дальнейшей борьбы с советской властью, но и призывал последовать моему примеру других, то работать в контрразведке под фамилией Опперпут я не мог. Мне была, дана фамилия Стауниц, а имя и отчество сохранены настоящие. Прямо из тюрьмы меня направили на квартиру к Сосновскому Игнатию Игнатьевичу (Домбжинскому), у которого я прожил около трех недель… Сюда под предлогом поиграть в карты весьма часто заходили Кияковский, Родлер, Леппо, Пузицкий и даже Артузов, причем весьма часто вступал со мной в продолжительные беседы… кажется, в последних числах марта мне устроили комнату и службу в московской таможне, и Кияковский сообщил, что я перехожу в его распоряжение для развития монархической легенды и дезинформации одного иностранного штаба. Кияковский несколько вечеров подряд знакомил меня с состоянием работы монархических зарубежных центров, давая обстоятельные характеристики каждого из них, их взаимоотношениям, руководящим составам, значению и весу отдельных руководителей, планам их работы и т. д. Имевшиеся в распоряжении Кияковского сведения поражали меня своей полнотой, и я высказал свое восхищение осведомленностью ГПУ и мощью этого органа. Кияковский ответил, что он и высшее начальство далеко не считают достигнутые результаты удовлетворительными, поскольку ГПУ еще не в состоянии руководить деятельностью зарубежных национальных центров, и развернул передо мной смелый план организации крупной легенды, которая, подкупив штабы лимитрофных государств качеством и количеством сведений о Красной армии, в последующем своем развитии при помощи штабов должна будет подмять под себя все зарубежные монархические центры и навяжет им тактику, разработанную ГПУ, которая гарантирует им разложение от бездействия на корню. (Здесь и далее выделение автора.)

После этого он познакомил с делом А. А. Якушева, достигнутыми его поездкой в Ревель результатами, перепиской между ним и г-ном X. и г-на Г. В это же время я узнал, что из Ревеля прибыл в миссию для ведения разведки бывший русский офицер, Роман Бирк, через которого Кияковский и Сосновский поддерживают связь с Ревелем. Ведение переписки с г-ном X. и г-ном Г. значительно облегчало то обстоятельство, что ГПУ регулярно получало копии писем, отправляемых ими в Берлин ВМС-у. К Роману Бирку в миссию я ходил всегда с Кияковским. За бутылками водки Р. Бирк оказался весьма слабым на язык и говорил очень много лишнего, не только про свою разведывательную работу, но и про руководящий состав штаба… Все это впоследствии было весьма ловко использовано Кияковским при вербовке Бирка в секретные сотрудники.

Через Бирка связь со штабом налаживалась, ширились знакомства и в заграничной миссии, но монархическую линию успешно я развивать не мог, потому что не только не был знаком с основными положениями монархической идеологии, но и весьма слабо представлял ту среду, которая возглавляла это движение за рубежом. Беспомощность моего положения сознавал и Кияковский. Стали искать других сотрудников. Его выбор остановился на бывшем артиллерийском полковнике Флейшере, участнике военной организации Национального Центра. Осужденный по этому делу к расстрелу, он был отведен в подвал и по списку подлежал расстрелу в последнюю очередь…

Полоса расстрелов прошла, и высшая мера наказания была ему заменена 10-летним заключением… В полувменяемом состоянии Флейшер был отправлен в концентрационный лагерь, откуда под условием поступления в красную армию через Троцкого вытащила его жена, артистка Оболенская.

В 1922 году, когда меня с Флейшером познакомил Кияковский, он тоже не был совершенно вменяем. В его мозгу время от времени всплывали картины расстрелов… Для руководства нашей легендой он не годился…

Тем временем переписка с г-ном X. и г-ном Г. продолжалась. Мы сообщили, что по инициативе группы Колесникова, собрался съезд подпольных организаций монархического толка, который выделил центральный орган и избрал главу организации. Требовалось сообщить за границу „вынесенные съездом“ постановления по вопросам программы и тактики. Но эта задача оказалась для нас явно не по плечу. Тогда вспомнили про А. А. Якушева. Дело его уже давно было следствием закончено, и ему грозил расстрел. После непродолжительных переговоров между ним и Кияковским А А. изъявил согласие на поступление в секретные сотрудники КРО для работы против иностранных штабов и эмиграции… Человек весьма темпераментный, он всю свою ненависть с г-на X. — виновника его злоключений — перенес на эмиграцию вообще. Ненависть к последней у Якушева была столь острой, что в соединении с широкими знакомствами в прежних сферах делала из него ценного сотрудника…

…Обладая недурным пером, крупными познаниями в вопросах монархической идеологии и в вопросах династических, он почти в один присест набросал основы программы и тактики данной легенды. Директива ГПУ была короткая: отрицать террор и ориентироваться на В Кн. Н. Н. и ВМС. Остальное в программе и тактике должно было соответствовать советской действительности. Программой и тактикой под „Монархическое Объединение Центральной России“ был подведен прочный базис… Поездкой Александра Александровича в Берлин и проведением через ВМС, тогдашний центр зарубежного национального движения, основных положений программы и тактики М.О.Ц.Р. последний приобрел для ГПУ настолько крупное значение, что по ГПУ стал именоваться „центральной разработкой ОГПУ“. В Берлине М.О.Ц.Р. было присвоено конспиративное название Трест…

…Подписание А. А. Якушевым договора о сотрудничестве со 2-м отделом польского генерального штаба окончательно вывело Трест на широкую дорогу и дало ему возможность войти в соприкосновение с В.К. H.H.

Крупное значение имела поездка евразийца Арапова, который воочию убедился в существовании Треста. Правда, его приезд вышел немного неожиданным, почему людей для организации широкого с ним совещания пришлось брать с бору да с сосенки: например, представителя духовенства играл „отец Александр“, фактически не бывший священником, секретарь Обновленческого Священного Синода Новиков; представителя рабочих помощник нач. КРО Вл. Андр. Стырне, под фамилией Козлов; представителя интеллигенции член масонской ложи Розенкрейцеров, инженер из Резинотреста… Но Арапова околпачили, и живой свидетель действительного существования Треста впоследствии свидетельствовал это сомневающимся зарубежникам.

В дальнейшем Тресту только оставалось сохранять достигнутое положение и быть мощным дезинформационным орудием для целей штаба РККА…

… Трест свое назначение выполнил блестяще и к настоящему моменту его реноме настолько высоко, что мои выступления с неопровержимыми данными в руках не в состоянии поколебать веру в него целого ряда иностранных штабов и, выйди я в другую страну, я бы сейчас сидел в тюрьме, а процветание Треста продолжалось бы по-прежнему».

Важнейшие свои сообщения Опперпут передал в самые «надежные руки» — генералу Кутепову, поспешившему в Гельсингфорс после появления здесь Опперпута и Марии Захарченко. Смятение, вызванное его разоблачениями, было неописуемым. В Гельсингфорсе Опперпута допросили в финском генеральном штабе. Сюда же прибыли из Варшавы представители польского генерального штаба полковник Боцянский и начальник русской секции 2-го отдела штаба майор Таликовский. Из бесед с Опперпутом, уже известным в Варшаве по провокации в организации Б. Савинкова, поляки убедились в горькой и жестокой правде.

* * *

Если были как-то понятны наивность и доверчивость русских эмигрантов, то насколько опрометчивым и неосторожным было доверие разведок ряда стран к липовым сведениям «Треста». Впрочем, после гибели С. Рейли возникли подозрения у британской разведки в Прибалтике. Особое бюро польского генерального штаба, занимавшееся изучением так легко получаемых разведывательных данных, сличило их со сведениями из других источников и установило сомнительность благотворной эволюции нэповской России, о которой вещал «Трест». Не всегда внушало доверие поведение «трестовиков», соприкасавшихся с пограничной польской разведкой. Военный атташе Польши в Ревеле капитан Дриммер обнаружил поразительную беспечность в работе «Треста» при просмотре почты этой провокационной организации. В 1926 г. военный министр Польши маршал Пилсудский приказал начальнику польской разведки затребовать от «Треста» сведения о советском мобилизационном плане. Якушев неохотно согласился добыть план за 10 тысяч долларов. Через несколько месяцев Якушев представил такой план. Ознакомившись с ним, Пилсудский признал его подделкой. А особое бюро нашло, что сведения о пропускной способности железных дорог на западе СССР были ложными.

Тем не менее польский штаб продолжал сотрудничать с «Трестом». Конечно, «Трест» мог существовать и дальше. Но с точки зрения большевиков, он действительно перезрел. 1927 год был последним в эпохе нэпа. СССР вступал в период «строительства социализма в одной стране», и в новой социальной структуре места «Тресту» не было. С другой стороны, ОГПУ понимало, что нельзя бесконечно заниматься дезинформацией иностранных штабов и морочить голову эмиграции. При всей ловкости ОГПУ, провал и разоблачение «Треста» были возможными.

Устами Опперпута ОГПУ разоблачило свои «трестовские» деяния и тем нанесло противникам коммунизма потрясающий психологический удар. Тем временем, под шумок работы «Треста», ОГПУ и Разведупр опутали Запад и эмиграцию незримой паутиной своих многочисленных тайных агентур.