«Мантра» замедленного действия

Вот уже второе столетие отечественный социум зомбируется мантрой: «общественное бытие определяет общественное сознание» (в просторечии: «материя первична, сознание вторично»). В массовое сознание эта мантра вбита как огромный гвоздь, на который вешается абсолютно всё: от объяснения мировых процессов и оправдания глобальных социально-политических экспериментов до «само собой разумеющихся» предпосылок массового стиля мышления и всего того, что из них логически вытекает.

Но откуда эта мантра взялась на нашу голову? И в силу каких причин она возымела такую безраздельную власть над умами?

Если задуматься над этими вопросами всерьёз, то начнут выявляться чрезвычайно интересные вещи. Например, станет ясно, что указанная мантра возникла не как результат осмысления полученных опытным путём данных, а как логическое следствие из умозрительной посылки, преждевременно принятой за аксиому. Ближайший первоисточник посылки обнаружится в концепции социального прогресса» («от дикости к цивилизации», «от худшего способа жизнеустройства к лучшему», «от мрака невежества к свету знания»). Религиозные корни идеи прогресса прослежены сегодня достаточно детально. С одной стороны, они восходят к библейским текстам: «из тьмы над бездною – к свету», «из царства зверя – к благодатному тысячелетнему царству», «из мрака язычества – к спасению». С другой стороны, религиозные формы идеи прогресса были сознательно секуляризированы (облечены в светскую форму) идеологами Нового времени: Фонтенелем, Тюрго, Кондорсэ и др.

Ясно, что и светский вариант идеи прогресса, будучи продуктом специфически-ориентированного образа мышления, а не опытно-выверенного знания, не имеет к науке никакого отношения. Но почему тогда в материалистическом мышлении за идеей прогресса до сих пор сохраняется статус основной тенденции исторического развития – его определяющего и направляющего вектора, инструмента, обеспечивающего строгую научность подхода к изучению прошлого?

Ответ шокирующе прост. В XVIII веке эта идея была оснащена вульгарно-механистической схемой развития «от простого к сложному, от низшего к высшему», и в таком виде использована для обоснования ранних вариантов идеи эволюции. Затем полученная ментальная конструкция приняла форму дарвинизма, научная ущербность которого осознавалась уже самим Ч. Дарвином. («Знаю, – писал он, – что едва ли возможно определить ясно, что разумеется под более высокой или более низкой организацией». «это область очень запутанного вопроса»). Да и профессиональные оппоненты Дарвина из числа его современников тоже понимали, что дарвинизм не только и не столько биологическое, сколько философское учение – вершинное проявление механистического материализма. Так, например, считал Н. Я. Данилевский. И на то же указывали позднейшие критики естественного отбора: «Эволюция, по Дарвину, требовала дивергентной схемы и все филогении строились в форме деревьев; параллелизм явился неожиданностью, которую сейчас хотят замазать, вернее подпудрить в духе селекционизма» (А. А. Любищев. Проблемы формы, систематики и эволюции организмов).

Тем не менее, именно дарвиновская концепция легла в основу изучения социальных процессов, и с помощью разного рода «диалектических» натяжек, призванных отвлечь внимание от примитивной схемы развития, была преподнесена общественности в качестве «диалектического и исторического материализма». (Как писал К. Маркс в письмах к Ф. Энгельсу и Ф. Лассалю, именно дарвинизм послужил естественнонаучным обоснованием его взглядов). А в XX веке та же материалистическая конструкция, дополненная гипотезами абиогенеза и Большого взрыва (никем до сих пор не доказанными), и вовсе обрела статус общенаучного эволюционно-исторического мировоззрения.

Эта-то умозрительная конструкция и представляет собой предельно наглядное в своей полноте воплощение принципа «историзма» – материалистической точки зрения на развитие природы и общества. Конструкции при её изготовлении постарались придать товарный вид, засунув грубую механистическую болванку в рекспектабельную «диалектическую» упаковку. А профессиональные пиар-технологии, «заточенные» под пропаганду социальных революций, обеспечили ей устойчивый общественный спрос. В то время как на самом деле за конструкцией не стоит ничего кроме зомбирующей мантры, искусственно раздутой до размеров «научной картины мира».

Стоит ли после этого удивляться, что так легко обрушилась страна, в теоретическую основу строительства которой изначально была заложена «мантра замедленного действия»?

Тупик «просвещенческого проекта»

Сегодня, когда основная масса населения России начинает ностальгировать по социальной справедливости советской эпохи, очень важно не повторять прежних ошибок. И прежде всего нужно понять, что считающееся «единственно-научным» эволюционно-историческое мировоззрение явилось вершиной того направления материалистической мысли, основы которого заложили деятели эпохи Просвещения и в котором поэтому уместно усматривать не мировоззренческое воплощение «науки вообще», а всего лишь обусловленный временем и местом своего зарождения «просвещенческий проект».

Согласно базовым положениям данного проекта, человек – конечный продукт развития природы, а, значит – «её царь», не ограниченный в проявлениях своей воли ничем, кроме чужих воль (которые он, как носитель прогресса, вправе подавлять). И он же – самостоятельный и самодостаточный субъект, наделённый познающей и преобразующей в отношении объекта функцией. Отсюда – ключевые установки «прогрессистского» стиля мышления: культ «я», абсолютизация принципа свободы, ненависть к ограничительным требованиям традиции, упрощённое (вульгарно-механистической схемой развития) восприятие ментально-языковой проблематики. И отсюда же – редукционизм как методологический принцип, согласно которому познание сложных систем предполагает их сведение к более простым или даже элементарным, с последующим выведением закономерностей функционирования первых из принципов функционирования вторых.

Двухвековое господство просвещенческого проекта над умами обернулось тем, что массовое сознание давно уже воспринимает его не как исторически обусловленную ментальную конструкцию, а как саму «объективную реальность». Результат налицо: и в научном, и в массовом сознании консервируется образ мышления, не стыкующийся со всё более явственно обозначающимися тенденциями современной поисковой мысли и терпящий «явный провал в попытке описания системных явлений, волнующих сейчас общество, – кризисов, конфликтов, насилия, терроризма и т. п.» (С. Г. Кара-Мурза. Идеология…). Ситуация вовсе не безобидна, поскольку лишает научный стиль мышления методологической основательности. Именно отсюда проистекает полубессознательная подмена творческого поиска «правилами игры в науку», снижающая социальную значимость знания. А на сознательном уровне овладение «правилами игры в науку» способствует тому, что достижение социального успеха становится самостоятельным, мало совместимым с добросовестным отношением к своему делу, занятием.

Ясно, что говорить в этой ситуации о пересмотре методологических оснований науки не приходится. С одной стороны, на такой пересмотр попросту не способна та часть научной общественности, которая давно уже принимает условные предпосылки за саму «объективную реальность». С другой стороны, сознательное паразитирование на закостеневших предпосылках оказывается главным условием существования специалистов по «правилам игры в науку».

Но и это ещё не всё. Даже там, где пересмотр предпосылок может быть допущен как теоретически возможный, он неизбежно затрагивает интересы далеко не одних только учёных с их лично-профессиональными амбициями, корпоративными установками, мировоззренческими убеждениями и политико-идеологическими ориентациями. Он затрагивает также интересы и тех, более циничных, «дирижёров» мировой политики (в том числе научной), которые понимают, что материалистическое мировоззрение со всеми его претензиями на «диалектику» – это всего лишь ступенька на пути к законченному экономикоцентризму. То есть: сначала – компрометация духовности (путём её объявления «небазисной», «надстроечной», «вторичной»), а затем – создание «экономического человека», которому безразлично всё, что не имеет товарного статуса и меновой стоимости, «идёт ли речь о Боге, о совести, о национальном интересе или государственном суверенитете» (А. Н. Панарин. Народ без элиты).

К счастью, из поля свободной мысли никогда не исчезал и взгляд на изначальную методологическую ущербность «просвещенческого проекта». Причём такого взгляда придерживались не только отдельные учёные, но и просто образованные люди, понимавшие разрушительную роль принципа ничем не неограниченной свободы и видевшие в «прогрессистском» стиле мышления самоуверенный в своей упрощённости и агрессивно навязывающий себя обществу тип ментальности. Не буду перечислять фамилии; укажу лишь на очень яркого выразителя позиции таких людей – на А. С. Пушкина, определившего предпосылочную основу «прогрессистского» мышления – философию энциклопедистов XVIII века – как «принесшую миру много хорошего, но несравненно больше дурного».

Дурное – это доминирование в сознании чисто материалистических в своей основе ментальных установок типа «политика вне морали», «экономика вне морали», «наука вне морали». Именно ими формируется соответствующий уклад жизнеустройства, пропитанный всеобщей асоциальностью, цинизмом, коррупцией и моральным разложением. И в этом смысле не будет преувеличением сказать, что материалистическое понимание мироустройства – это учение, впервые в истории человеческой мысли наукоподобно обосновавшее право человека и общества на бессовестность и безнравственность.