Глава 8
Гвидон кусается

Реакция Гвидона на выпады Поварихи и Ткачихи выразилась, как известно, не только в том, что он своими делами доказал их несостоятельность, но и в том, что он больно наказал «тёток»: Повариху лишил правого глаза, а Ткачиху – левого. Попробуем понять, что это значит.

Франция была той крупной державой Европы, общее политическое ослабление которой в первой четверти XVIII в. напрямую обусловливалось возрастанием военного могущества России. Во-первых, она была ослаблена итогами войны за испанское наследство (1701–1713), потому что лишилась поддержки своей главной европейской союзницы Швеции, занятой борьбой с Россией. Во-вторых, она недальновидно упустила шанс установления союза с Россией (этот шанс ей давала русская дипломатия в 1717–1718 гг.), потому что до самого конца Северной войны не верила в способность России самостоятельно противостоять общеевропейскому политическому давлению. А в результате перспектива её общеконтинентальной гегемонии, которая ещё в конце XVII в. многим казалась неизбежной, к моменту подписания в 1721 г. Ништадского мира между Швецией и Россией развеялась как дым. Что касается Англии, то хотя она и осталась ведущей морской державой мира, но её политика на Балтике обернулась для нее самой наиболее крупным и болезненным поражением. Ещё до заключения Ништадского мира английская разведка доносила Георгу I: «….русское владычество на Балтике угрожает стать для британской торговли хуже, чем было шведское».⁴⁸ Раздражение Англии дошло до того, что английский резидент в Петербурге Джеффрис предлагал послать корабль под чужим флагом к Аландским островам, чтобы захватить русских и шведских участников проходившего там мирного конгресса, и он же разрабатывал план захвата Ягужинского в Данциге по пути в Вену. Даже в самой Европе Англия встретила противодействие своей «балтийской политике»: Париж отказался присоединиться к предъявлению ультиматума России, где Петру предлагалось оставить себе Петербург с Карелией и Ингрией, а всё остальное завоёванное вернуть под угрозой применения силы. Как следствие из всего этого, «английский кабинет отдавал себе отчёт в понесённом им тяжком дипломатическом поражении <…> Главный представитель крайне враждебной к России в те годы английской политики, король Георг I тоже “потерпел ужасное поражение”, как вынужден с прискорбием признать относительно результатов Ништадского мира для Великобритании новейший английский историк Чэнс»⁴⁹.

Как видим, Петр I действительно «наказал» и Францию, и Англию: первую – потерей абсолютного могущества на суше, а вторую – потерей абсолютного могущества на море. Но можно ли связать эти формы наказания с теми их конкретными формами, которые даны в сказке (лишение Поварихи правого, а Ткачихи – левого глаза)? Здесь в первую очередь нужно понять, каким критерием различения «правого» и «левого» мог в данном случае пользоваться Пушкин. На мой взгляд, таким критерием является известное высказывание Петра I: «Всякий потентат, который едино войско сухопутное имеет, одну руку имеет. А который и флот имеет, обе руки имеет»⁵⁰. Рук, как известно, у всякого «потентата» две: правая и левая. И хотя Петр не указал, какую он соотносит с армией, а какую с флотом, но это легко вычислить по сравнению бюджетных статей его расходов на армию и флот. «Выделив <…> 4,6 миллиона подушных сборов в непосредственное распоряжение сухопутного ведомства, правительство определило следующую затем по размеру статью поступлений – косвенные налоги (таможенные и кабацкие) – на покрытие другого первостепенного по важности государственного расхода – на содержание флота, в размере 1,4 миллиона…»⁵¹. Итак, 4,6 млн на армию («правая рука») и 1,4 млн на флот («левая рука») – полное совпадение со сказкой, где Повариха лишается именно правого глаза, а Ткачиха – именно левого.

Но в сказке всё же говорится не о «руках», а о «глазах». Имеет ли и эта деталь под собой хоть какое-то историко-фактологическое обоснование? В пользу положительного ответа на вопрос приведу выдержку из письма Петра I Меншикову по случаю Гренгамской победы (1720): «Правда не малая виктория может причесться, а наипаче, что при очах английских, которые равно шведов обороняли, как их земли, так и флот»⁵². Е. В. Тарле так комментирует эти слова Петра I: «При очах английских <…> Английским очам предстояло увидеть в 1721 году ещё более печальное зрелище: полное крушение всей их политики на Балтийском море…»⁵³.

Французскими же «очами», то есть непосредственными свидетелями русских побед, были, конечно же, Кампредон и специальный посланник по торговым переговорам с Россией Дешаррье. Первый доносил в Париж, что у царя имеется в распоряжении минимально 115–118 тысяч регулярных войск, не считая казаков, калмыков, киргизов и т. п. А второй, изучив некоторые производства в России, пришел к заключению, что и пушечный, и ружейный порох в России гораздо лучшего качества, чем французский⁵⁴.

Иными словами, и Англия, и Франция признали ту, колющую, по известной пословице, глаза, очевидность, что Россия стала при Петре I одной из самых могущественных стран на море и самой могущественной – на суше.

Глава 9
Бабушка Гвидона

Ситуация со сватьей бабой Бабарихой – несколько более сложного свойства, нежели ситуации с Ткачихой и Поварихой: Гвидон здесь и умаляется не до такой степени, как в первых двух случаях, и наказывает Бабариху менее жестоко («Нос ужалил богатырь: На носу вскочил волдырь»). Да и появляется Бабариха в сказке не с самого начала, то есть не одновременно с Ткачихой, Поварихой и Царицей-Матерью, а лишь в середине сюжета. Всё это, как мы увидим ниже, неслучайно.

Россию с Австрией и в самом деле связывали особые отношения, потому что Австрия была для России единственным постоянным, хотя неискренним и ненадежным, европейским союзником по борьбе с Турцией (напомню, что во время войны с Турцией за Азов Россия формально находилась в союзнических отношениях с германским императором). А единственный официальный визит Петра I в Вену во время Великого посольства 1697–1698 гг. как раз имел своей целью попытку России предотвратить распад антитурецкой коалиции (в связи с желанием Австрии выйти из неё для свободы рук в ожидавшейся войне за испанское наследство). Позиция России во время этих переговоров была заведомо проигрышной, и сам визит Петра в Вену только тем и остался примечателен в истории русско-австрийской дипломатии, что начисто лишён был обычной для Петра экстравагантности поведения. Даже наоборот: по части учтивости и любезности Петр превзошёл самого себя, рассыпаясь в не свойственных ему пустых любезностях (что отметили в своих донесениях абсолютно все иностранные послы в Вене). Проще же говоря, Пётр во время своей беседы с императором Леопольдом откровенно льстил ему, разыгрывая восторженное отношение к собеседнику и горячее желание как можно чаще с ним видеться. Какого внутреннего напряжения это стоило Петру, показывает тот факт, что по окончании визита он, проходя по парку, увидел стоящую у берега пруда лодку, прыгнул в неё и, налегая изо всех сил на вёсла, сделал несколько кругов по водоёму⁵⁵.

Вот это-то необычное поведение Петра и дало Пушкину повод символически обыграть «конфликт между Бабарихой и шмелём». Дело в том, что достаточно известное во времена А. С. Пушкина сочинение Ф. Бэкона «Опыты или наставления нравственные и политические» содержит в главе «О похвале» небезынтересную для нашего случая греческую поговорку: «У того, кого хвалят во вред, должен вскочить волдырь на носу»⁵⁶. А то, что Петр хвалил императора «во вред», то есть неискренне, доказывается фактом секретных переговоров Петра с польским королем Августом II – переговоров, проводившихся одновременно с официальными венскими, но за спиной Вены⁵⁷.

Интересна мотивация поведения шмеля в отношении Бабарихи: «Но жалеет он очей Старой бабушки своей». Что означает здесь этот термин – «бабушка» – применительно к империи Габсбургов? Насколько он оправдан? Оказывается, оправдан – если понимать его исторически. Надо только вспомнить следующее. Во-первых, в территориальном и этническом отношениях Австрия представляла собой преимущественно славянское образование. Во-вторых, и в историческом плане она тоже являлась не более чем захваченной немцами славянской территорией («Совершенно особая черта немецкого развития состоит <…> в том, что две составные части империи, в конце концов разделившие между собой всю Германию, обе не являются чисто немецкими, а были колониями на завоеванной славянской земле: Австрия – баварской, Бранденбург – саксонской колонией; и власть в самой Германии они добыли только потому, что опирались на свои иноземные, не немецкие владения…»⁵⁸). В-третьих, даже в разгар своей уже вполне самостоятельной средневековой истории Австрия являлась не чем иным, как мелкой «разменной монетой» в территориальных спорах между чешским и немецкими королевствами – в их борьбе за императорскую корону (в связи с этой борьбой Н. Я. Данилевский даже называет Австрию, как и Пруссию, «отпрысками Чешского королевства»⁵⁹). Чешская же государственность, необычайно сильная в то время (особенно в XIII в. и во многом предвосхитившая позднейшую централизаторскую функцию Австрии, считается на сегодняшний день древнейшей из всех славянских, так как славянское княжество Само, возникшее в первой половине VII в. на территории будущей Австрийской марки, было непосредственным предшественником Великоморавского государства (IX в.), на развалинах которого в X в. появилось чешское. Вот эта-то славянская предыстория Австрийской империи и позволяла ей во времена Пушкина считаться в некотором роде «бабушкой» всех позднейших славянских государственных образований, включая русское.

Раз уж я обратился к древнейшей истории, то объясню попутно причину относительно позднего, по сравнению с Ткачихой, Поварихой и Царицей-Матерью, появления в сказке Бабарихи. Здесь нужно иметь в виду следующее: ни территориально, ни этнически, ни династически Священная Римская империя Габсбургов не имеет ничего общего (кроме имени) со Священной Римской империей Каролингов. Последняя, созданная франкскими королями в границах прежней западной Римской империи, достигла наивысшего могущества при Карле Великом (768–814), объявившем себя в 800 г. императором. После его смерти она в 835 г. распалась, дав начало современным европейским государствам – Франции, Германии и Италии. Примерно к этому же времени принято относить возникновение государства Англии (объединенной в 827 г. под властью её первого короля Эгберта) и Руси (летописное начало которой принято отсчитывать от прихода в Ладогу в 862 г. Рюрика). Италия с самого начала не сумела заявить о себе как о самостоятельной политической силе; раздираемая соседями (французами, германцами, арабами, византийцами), она вплоть до 1870 г., то есть до объединительной войны под руководством Дж. Гарибальди, оставалась раздробленной и слабой. Германия же раннего средневековья, истощив себя в кратковременной, но бурной эпохе крестовых походов, а также в борьбе с папами, затем на целые столетия погружается в политическое прозябание из-за внутренних междоусобиц. Да и самосознание её населения долго ещё не могло достичь уровня «национального общенемецкого»; на протяжении столетий оно продолжало оставаться «разноплеменным германоязычным». Потому-то Пушкин и не счёл нужным включать эти страны на равных в круг «матери Гвидона и его тёток», то есть в круг основных претенденток на звание «царицы» в завязке сюжета. (Впрочем, германское начало достаточно сильно заявило о себе уже в лице Англии и Франции, поскольку первая возникла как результат завоевания германцами кельтов, а вторая – кельто-романцев.) Иллюзия же тысячелетней непрерывности и целостности германской государственности создаётся тем, что в 962 г. Германия вновь присваивает себе титул «Священной Римской империи», позже изменённый в претенциозно-фиктивный титул «Священной Римской империи германской нации». Фиктивность титула выражалась в том, что императорское звание было, как правило, чисто формальным, а сама «империя» вплоть до конца XV в. представляла собой арену борьбы польских, чешских, немецких, венгерских и других королей за тот или иной её «кусок». Да и причина реанимации в 962 г. титула «Священной Римской империи» была по своей сути внегерманской: она заключалась в претензиях римской курии на вселенскую власть (потому-то и выборные «императоры» до самой середины XIV в. короновались исключительно в Риме).

Лишь в XV в. наблюдается более или менее устойчивая концентрация общегерманской власти вокруг маленького Австрийского эрцгерцогства. Начиная с 1438 г. его «хозяева» – династия Габсбургов – почти непрерывно владеют императорской короной. Принято считать, что именно этой династией и заложено основание позднейшему могуществу Австрии.