Возьмем-ка снова за шкирку князя Андронникова, приглядимся к нему внимательнее… Побирушка действовал на психику власть имущих сигарами и фазанами, напоминал их женам о себе конфетами и букетами. С цинизмом (непревзойденным!) он сам однажды и раскрыл секрет своего влияния: «В порядочные люди выбиться трудно, и потому я решил не выбиваться. Сначала в меня плевались, а теперь привыкли. Моя метода проста! Допустим, какой-либо финтифлюшкин назначается, предположим, управлять одним из наших генеральных ватерклозетов. Я посылаю ему письмецо: мол, наконец-то воссияло солнце правды, настала счастливая эра процветания и прочее… Финтифлюшкину приятно! Он начинает барабанить мне по телефону. Но я не подхожу. Только с пятого звонка, набив себе цену, я снимаю трубку и строго предупреждаю финтифлюшкина, что его в клозете окружают недостойные люди, которых я, как человек благородный, называть не стану. После этого появляюсь в его ватерклозете с портфелем, он встречает меня стоя и спрашивает: „Чем я могу быть вам полезен?“…»

Сановный Петербург (за редкими исключениями) поверил во всемогущество Побирушки так же слепо, как гоголевский городничий уверовал в то, что Хлестаков – птица важная. Никогда не выпуская из рук «делового» портфеля, восторженный и болтливый, намекающий на важные обстоятельства своих поручений, он испытывал особую слабость к военным министрам. Конечно, такой проныра не мог не привлечь внимания охранки. Голубые господа давно приметили, что Побирушка никогда не расстается с портфелем. Герасимов очень интересовался, что внутри его.

– Побирушка часто катается за каким-то лешим в Берлин, говорят, имеет неясные шашни с самим кайзером. Правда, отец у него восточный «чеа-эк», но мать-то типичная немка…

Тайны портфеля Побирушки оставались неоткрыты.

– Не удается! Он будто приклеен к своему портфелю.

– Но ведь в одно место он бегает.

– Бывает и там. Но опять-таки с портфелем…

Чиновник МВД навестил тюрьму «Кресты», просил отвести его в камеру № 216, где по мертвой сидел попавшийся на «мокром деле» опытный вор-рецидивист Ванька Свист… Сейчас он был занят общественно полезным трудом, расплетая на паклю измочаленные на флоте канаты. Чиновник МВД сказал отпетому вору:

– Ванька! Дело есть.

– А ну вас всех, – отвечал тот, зевая.

– Держи пять рублей. Надо портфельчик прощупать.

– Пять рублей – не товар. Погулять бы дали.

– Обчисти портфель, и под честное слово честного ворюги мы дадим тебе дневной отгул на Выборгской стороне…

Ванька Свист на одну лишь секунду перехватил портфель Побирушки и выгреб из него все наличное. На столе директора департамента полиции оказалась масса нужных и полезных для жизни вещей. Жандармы с сомнением изучали недоеденный бутерброд со швейцарским сыром, комки старых газет, пачку туалетной бумаги и берлинский журнал, издаваемый – с согласия кайзера – специально для гомосексуалистов (с картинками).

– И это все? – спросил Герасимов.

– Все.

– Так чего он тут голову нам морочит? Одна декорация!

Но за этой «декорацией» скрывался опытный аферист. Еще никто не смог подтвердить шпионаж князя Андронникова в пользу Германии, но никто и не опроверг этой версии. Полезно вспомнить, что германский генштаб утверждал: «Отбросов нет – есть кадры!»

– У меня, вы знаете, столько дел, что не продохнуть, – говорил Побирушка, навестив вечерком квартиру столичного градоначальника фон-дер-Лауница. – Владимир Федорович, не помешаю?

– Да нет, входите, Мишель… Что слышно в мире?

– Да ничего нового, – сказал Побирушка, кладя за свою спину портфель, ужасно раздутый, и попросил чаю. – Сами знаете, какие сейчас могут быть новости! Пожить не дают спокойно порядочному человеку. Куда ни придешь, везде неприятности. С тех пор как в 1897 году я благодаря любезности графа Витте получил чин коллежского регистратора, с тех пор у меня нет минуты покоя. Понимаю, что министром не стану! Но уже ни один министр не обойдется без моих практических советов… Владимир Федорович, спасибо вам за вкусный чаек, не откажусь и от ужина.

Лауниц сам был жуликом. Мало того, погромщик. Именно этими качествами и выдвинулся. Побирушка пришел к нему за сплетнями, платя за каждую своей сплетней. Это был производственный обмен натуральным сырьем – деловой и честный. Календарь в гостиной показывал 2 ноября 1906 года, за окнами сильно пуржило…

Лауниц, накормив Побирушку ужином, сказал ему:

– Сегодня из-за границы вернулся Витте.

– Кто-о? – оторопел Андронников.

– Витте… Рванут его здесь как миленького. Департамент уже извещен, что на него готовится покушение.

– Представьте, я извещен тоже, – сказал Побирушка и, раскрыв свой портфель, извлек из недр его бумагу. – О покушении знаю раньше вас. Мои связи велики… сами понимаете! И вот, прочтите, что я телеграфировал Витте в Париж.

Фон-дер-Лауниц с удивлением прочел: «Умоляю вас продлить пребывание за границей. Опасность для вашей жизни гораздо серьезнее, чем вы думаете. Это мое последнее слово. Тем хуже для вас, если вы хотите умереть…»

– Если приехал, значит, хочет! – сказал Лауниц. Побирушка не верил. Лауниц вызвал по телефону жандармское управление Варшавской железной дороги, велев перечислить высокопоставленных персон, прибывших с берлинским экспрессом, после чего приставил трубку телефона к уху Побирушки: – Слушайте сами, князь, если не верите моим словам…

Среди статских и тайных советников с вокзала упомянули и бывшего премьера графа Витте. Побирушка сразу заторопился:

– Дела, сами знаете. Просто вздохнуть некогда…

Витте встретил Побирушку спокойно.

– Да, приехал, – сказал он. – При дворе могут морщиться, но я считаю, что моя государственная карьера закончена.

– Столыпин сидит крепко, – предостерег его Андронников. – На следующей неделе уже публикуется указ о свободном выходе крестьян из общины… Затевается аграрная реформа.

– Столыпин крепок, – согласился Витте. – Но он вульгарный временщик. Лупоглазый, зато безглазый…

Кто еще, кроме Витте, способен заместить Столыпина?

– Горемыкин – труха, а Коковцев – болтун.

Витте покрыл их всех козырным тузом:

– Я должен повидать… Распутина!

Сразу стало ясно, зачем он приехал. Тут Побирушку даже замутило – как же он, великий мастер интриги, проморгал Распутина, в котором заискивает сам бывший премьер? В мире что-то изменилось. Надо срочно перекраивать свои политические взгляды. Побирушка схватил свой портфель и снова заторопился:

– Извините, бегу! Знаете, столько дел, столько дел… Просто не знаю, когда будет минута покойного времени!

Распутин (новая политическая сила великой империи) вставал с похмелюги – тяжело и натужно. Долго шарил в карманах брюк – не осталось ли там деньжат «после вчерашнего»? Бормотал:

– Куды ж я их потратил? Неужто все саданул?

Наскреб копеек с тридцать и заскучал.

– Пивка бы… мать вас всех за ногу.

Открылась дверь, и вошли два неизвестных господина. Из раздутых карманов шуб торчали горлышки пивных бутылок. Сами они – вида наглейшего! Расселись на венских стульях, как у себя дома. С треском выставили пиво на стол.

– Лакай, – сказали. – Чего вылупился?

Распутин жадно выхлебал три стакана пива.

– Полегчало… благодарствую. Тока вот не пойму, отколь вы такие ангелы свалились? Чтой-то не видывал я вас ранее.

– Надень порты, варначе, – отвечал ему один и отряхнул с котелка тающий снег. – Мы за тобой приглядывали, как ты вчера в ресторации мадеру дюжинами глушил. Вот с товарищем Ипполитом Гофштеттером и решили: небось трещит башка у нашего Ефимыча! Не взять ли баварского да не навестить ли его по-дружески?

– Хорошие люди. Заботливые. Уважаю. А… кто вы?

Первый сунул ему к носу свою визитную карточку:

– Читай, если грамотный… Сазонов я, Егорий Петрович, кандидат права о бесправии и работник прессы. А это – Гофштеттер из «Нового Времени», знаешь такую газету? Вот он там и пишет.

– Чего ж он пишет? О фунансах небось?

– Что хочешь, – заговорил Гофштеттер. – Могу про тебя такое накатать, что обратно в Сибирь без порток убежишь.

– А я твоей газеткой подотрусь! – реагировал Распутин.

– Всего тиража тебе не осилить, – засмеялся Сазонов. – А карточку мою не рви. Здесь и адресок обозначен: Кирочная, двенадцать. В случае нужды – забредай. Спать положу. И накормлю…

Распутин стал натягивать штаны. Сомневался:

– Чтой-то вы, господа, не очень понятные. Начали за упокой, я даже испугался, а кончаете во здравие…

– Похмелиться хочешь? – конкретно спросили его.

– А нешто ж я не православный?

– Тогда поехали…

Внизу ждал «мотор» (так называли тогда автомобили). Сели и покатили. Распутин автомашинам всегда дивился:

– Бежит себе и даже овса не просит! Одно в ём плохо: вони много, а навозу не видать. Вы не смейтесь, ребята! Навоз – первейшая вещь в мужицком хозяйстве… От него вся сила!

Вот и загородный ресторан (скромненький). Березы в снегу. Пустынные комнаты. В отдельном кабинете сидел… Витте.

– Оставьте нас, – сказал, и журналисты выкатились.

Витте разливал коньяк в плоские рюмки-блюдца.

– Пусть эта встреча останется между нами, – предупредил граф властно. – И мне и вам так будет удобнее.

– Как хошь. Молчать умеем…

Когда им подали лангеты, Витте начал дело:

– Григорий Ефимыч, как это ни странно, но между нами много общих точек соприкосновения. Я начал свою карьеру, можно сказать, с того же, с чего ее начинаете и вы… Не поняли? Тогда поясню. Кому был известен скромнейший инженер-путеец Сережа Витте, который в 1887 году предсказал царскому поезду катастрофу в Борках? Но я ее предсказал, и семейство нашего незабвенного императора Александра Третьего покатилось под откос…

– Так и шваркнулись? – не поверил Распутин.

– Да, если вам угодно, то… шваркнулись! Мария Федоровна, ныне вдовая императрица, босиком и голая выбралась из обломков. Ей один солдат свою шинель дал… Вот тогда, в Борках, меня и заметили! Тогда же и выдвинули. По слухам я извещен достаточно, что вы тоже пророчите и ваши предсказания сбываются. Будем откровенны! Меня задвинули в угол, как старый шкаф. Сейчас в моде новая мебель. Жесткая, зато модная. Но я, старый гусь, по опыту жизни знаю – все возвращается на старые круги. Мы бы с вами сошлись. В любом случае, – заключил Витте, жуя мясо, – вы найдете во мне то, чего никогда не сыщете в Столыпине!

Распутин все понял. Понял и сказал твердо:

– Примером не станешь, граф. Папа слаб! У него в башке зайчик прыгает. За ним пригляд нужен – ой как! А мама крута. Хозяйка! Но она-то тебя и не любит. Вот все говорят: царь, царь, царь. А я говорю: не царь, а царицка! Вот как…

Витте явно смутился оттого, что его подпольные каверзы столь быстро раскусил этот мужик, залезающий пальцами в салат и выбирающий из него кусочки вареной курятины. Чистоплотный телом, граф Витте морально никогда чистым не был, и сейчас он решил приставить к Распутину своих агентов-соглядатаев.

– Я назову вам людей, на которых вы можете положиться, как на меня: это князь Андронников-Побирушка, это писатель Егорий Сазонов, это журналист Манасевич-Мануйлов, это…

И опять Распутин проник в его замыслы.

– Не надо мне твоих табелев, – хмуро отвечал он графу. – Я ведь людей не с чужого языка снимаю. Мне они все как на ладони. Я и тебя наскрозь вижу, что ты за человек…

Гришка уставился на Витте упорным взором, и граф почувствовал себя крайне неуютно. Желая пресечь неудобство своего положения, он протянул Распутину радужную квитанцию – чек.

– А на кой? – косо глянул в бумагу Гришка.

– Не отказывайтесь. Здесь немалая сумма.

Распутин налил стопку водки и выпил, крякнув:

– Эх, не люблю я водки… мадерца лучше! – Его рука потянулась к закуске, но попутно схватила чек. – Давай! – согласился он так, будто сделал для Витте великое одолжение. – Сами-то мы людишки махонькие, зато брюхо у нас большуще! По невежеству своему сибирскому так и быть, Виття, возьму, а благодарить не стану. Тебе ведь Столыпина не спихнуть – кишка тонка. Но утешу: Столыпин и без тебя шею сломает… Я так вижу!

1906 год заканчивался. 31 декабря в Петербурге открывали кожно-венерологическую клинику. Ждали премьера, но Столыпин накануне загрипповал и не прибыл. Это его спасло. Премьера поджидал на морозе молодой человек, модно одетый. Поняв, что Столыпин не придет, он разрядил обойму в сатрапа фон-дер-Лауница. А в ночь на 26 января какой-то дядя в верблюжьей шубе, не совсем трезвый, околачивался возле особняка графа Витте на Каменноостровском проспекте. Потом окликнул дворника:

– А где барин твой Сергей Юльевич дрыхнет?

– А эвон, окошко светится. Видать, книжку читает…

Через четыре дня истопник в комнатах Витте обнаружил, что сверху по дымоходу тянутся какие-то веревки, на которых привязан пакет – больше кирпича, обтянутый холстиной.

– Ваше сиятельство, что вы тут спрятали?

Витте, как увидел этот пакет, так и шарахнулся:

– Полицию сюда, скорее… Адская машина!

С чинами сыска прибыл профессор Забудский, специалист по взрывчатым веществам. Ученый муж отважно распорол холстину.

– Смесь гремучего студня с аммиачной селитрой, – сказал он, понюхав, и даже что-то лизнул с пальца, пробуя на вкус. – Да, я не ошибся… А вот и будильничек! Скажите, граф, этим часикам спасибо. Они остановились за тридцать пять минут до девяти часов, когда эта машинка должна бы сработать…

Витте решил на этом покушении крупно сыграть. Но протокол и заключение экспертизы легли на стол Столыпина, который погубил тщеславные замыслы Витте с самого начала:

– Сам пихнул динамит в печку и развел панику. Это же понятно: безносый хочет исправить карьеру, и он готов взорвать даже свою Матильду с фокстерьером, лишь бы заменить меня…

В газетах появились карикатуры: Витте, стоя на крыше своего особняка, опускает на веревке в дымоход адскую машину. А весной близ Ириновской дороги нашли разложившийся труп человека в ошметках верблюжьей шубы. Возле него валялись закуска и пустые бутылки из-под водки. При нем же оказалась и записная книжка с номерами питерских телефонов… Жандармы поступили просто:

– Ну-ка, брякнем по номеру 3-43.

– Журналист Ипполит Гофштеттер слушает.

– Ясно! Теперь позвоним по номеру 144-57.

– Протоиерей Восторгов у аппарата, кому я нужен?

Это работала черная сотня, но Столыпин сказал:

– Я ничего не знаю. Виновные не обнаружены …

Звезда Витте закатывалась за горизонт. Но до самой смерти он не терял надежд на приход к власти и не прерывал конспиративных отношений с Распутиным. Витте до конца дней своих будет умело и незаметно афишировать из подполья Распутина как человека, необходимого в государстве. Виття– называл его Гришка.