13

Брайди

Миссия Лукреции Белл для падших женщин и заблудших девиц

Январь, 1909

Брайди была уверена, что родит девочку. Округлый живот и утренняя тошнота на ранней стадии беременности не оставляли сомнений в поле ребенка.

А гадание на кольце окончательно поставило точку в этом вопросе. Однажды вечером девушка, которую здесь называли Лизой, велела Брайди лечь на койку и поднесла к ее огромному животу обручальное кольцо, подвешенное на нитке. Остальные девушки разной степени одетости, с пузами всевозможных форм и размеров, сгрудились вокруг и, зябко ежась, следили за движением кольца-маятника. Дешевое оловянное колечко, описывавшее круги над фланелевым халатом Брайди, заворожило ее своей силой, ибо принадлежало той, кто познал супружество. Муж Лизы, работавший в порту, погиб в результате несчастного случая, но она оставалась «миссис» и останется ею до конца жизни, даже если больше не выйдет замуж.

– Кружит, значит, будет девочка, – вынесла вердикт Лиза.

В миссии никто не знал настоящих имен и фамилий друг друга. Здешние знакомства не предполагали долговременности, а безымянность давала возможность начать новую жизнь, никогда не вспоминая о позорном прошлом. В доме на видных местах висели плакаты с девизом «Иди дальше и боле не греши». Заведение это основал человек, дочь которого умерла от скарлатины.

Миссия Лукреции Белл была протестантским учреждением. А протестанты были добрее католиков к женщинам, которым, как говорила Аделаида, «ветром надуло». Это выражение она переняла от сестры жены садовника, работавшей подсобницей в приюте для незамужних, куда Старшая сестра направила Брайди. Там постоялиц подвергали ежедневной епитимье: будили ни свет ни заря, заставляли драить полы и молельные скамьи, приказывали подолгу мыть руки, и так уж обветренные и красные. А в плату за пристанище забирали ребенка, которого пристраивали в добропорядочную семью, раз уж этакая мамаша сама не смогла ее создать.

В миссии Лукреции Белл не было никаких епитимий, поскольку протестанты их не применяли. Кроме того, после родов женщине давали шесть недель на раздумье, что делать с ребенком – оставить или отдать.

Брайди понимала, что ей, наверное, придется отдать малышку. А разве был иной выход? У нее ни жилья, ни работы, как им с маленькой существовать?

Порой она фантазировала, что вновь пересечет Атлантику и ошарашит родных своим появлением с дитем и байкой о муже, умершем в Америке. Но даже если вдруг найдутся деньги на билет, новорожденному ребенку не выдержать тяжелого путешествия. А она не вынесет еще одних похорон в море.

В свой выходной день Аделаида сопроводила ее в миссию. И без того долгая поездка конкой на Бликер-стрит показалась нескончаемой, поскольку они заняли передние места, где их не только трясло и качало, но еще удушало зловонием лошади, пускавшей ветры. Всю дорогу Брайди зажимала платком рот и нос, глуша рвотные позывы.

Впервые в жизни она переступила порог протестантского заведения. Аделаида отважно постучала в дверь, которую открыла приветливая женщина в белой униформе. Вещи Брайди она поставила в уголок и повела девушек длинным коридором с натертым до блеска полом. Проходя мимо домовой церкви, сквозь стеклянные филенки закрытых дверей Брайди заглянула внутрь: скамьи, алтарь, распятие. Удивительно, как всё это похоже на католический храм. Конечно, посещение протестантской церкви – грех, но этот грех ничто по сравнению с тем, который привел ее сюда. Уж сильнее-то душу не осквернишь.

Девушек провели в кабинет и усадили на стулья перед огромным столом красного дерева, за которым восседала сурового вида дама, направившая свой лорнет на Брайди.

Аделаида хихикнула – это был признак волнения. Брайди и сама боялась жутко. Если протестанты ей откажут, придется идти к монахиням, которые не только не простят, но еще заставят пострадать за грехи, уж с них станет. Не дай бог, суровая дама погонит прочь. В брошюре-то сказано, что миссия дает убежище и надежду всякому, кто в них нуждается. Брайди положила руку на выпиравший живот, словно напоминая, что невинное дитя тоже взывает к милосердию.

Дама осведомилась, откуда Брайди родом. А когда улыбнулась и спросила, какое имя она хотела бы взять на время пребывания в миссии, Брайди едва сдержала радостный вскрик. Девушки, пояснила дама, не раскрывают своих истинных имен, дабы потом начать жизнь с чистого листа.

– Может, Мэри? – сказала Брайди, решив назваться в честь подруги.

Оказалось, Мэри уже имеется.

– Лулубель! – выпалила Аделаида. Брайди усмехнулась. Дома так звали корову, которая, выбравшись из хлева, бродила по улицам и заглядывала в открытые окна.

Брайди кивнула, и дама, обмакнув перо в чернильницу, записала ее новое имя. Ну и ладно. Оно же ненадолго.

* * *

В спальне Брайди (Лулубель) выделили койку. Как все, она получила работу – ее откомандировали на кухню. Встав еще затемно и одевшись, по каменной лестнице Брайди спускалась в цокольный этаж, где под руководством сестры Марты (вообще-то не монахини), здоровенной женщины в фартуке, обучалась чистить, нарезать, шинковать и крошить. Пальцы наставницы напоминали сардельки, но со всем этим справлялись вдвое быстрее Брайди.

Через два месяца ее попросили заменить подсобницу прачки, которая отправилась «наверх». Наступила зима, и Брайди обрадовалась работе в теплом парном подвале, где старшая прачка посвящала ее в секреты мастерства: как деревянными щипцами ухватить прокипяченное белье, как заправить его в каток, как сваренное мыло превратить в бруски и прочим хитростям, не упомянутым в книге миссис С. С. Пил.

* * *

Брайди казалась себе такой огромной и тяжелой, словно проглотила гору. Она раздалась вся, не только в поясе – оплыло лицо, налившуюся грудь приходилось утягивать, чтоб застегнулась блузка. Даже щиколотки, которыми она так гордилась, утратили форму, и теперь ноги смахивали на столбы.

– Ты наверх? – спросила рябая лифтерша.

Брайди помотала головой:

– Нет.

«Наверх» означало «рожать». Но ей еще рано. Пока что к фельдшерице на осмотр.

Задумчивым лифтом разрешали пользоваться только для подъема на последний этаж, где принимали роды. Брайди порадовалась неспешности подъемника, ибо не любила врачей и боялась всего связанного с медициной. Один такой врач угробил дядю Марта, неправильно отмерив ему дозу лекарства. А из-за другого тетя Полли ослепла на один глаз.

Казалось, лифт недоволен непомерной тяжестью пассажирки – ехал еле-еле, скрежеща цепями и валами. Временами кабина замирала, точно скалолаз, собирающийся с силами перед последним броском к вершине. Стенки ее были расписаны цветастыми птицами, благодушно взиравшими из одинаковых бамбуковых клеток. Птицы же были разные: павлины, попугаи, синешейки, вьюрки. Их нарисовала обитательница миссии, размашисто подписавшаяся в углу картины: «Томасина». Томасина! Прекрасное имя для дочки, подумала Брайди, в нем будет увековечен ее отец. Конечно, художница такая же Томасина, как я Лулубель. Интересно, что с ней стало? Она отказалась от ребенка или оставила себе?

При виде белого фартука и белого чепца фельдшерицы Брайди напряглась, но вскоре расслабилась, почувствовав себя в добрых заботливых руках. После осмотра фельдшерица отменила отвар из листьев малины, которым здешние будущие мамы укрепляли мышцы матки.

– Уже пора подстегивать ребеночка к выходу на свет, – сказала она.

У Брайди перехватило горло, она знала, что это будет больно. Но еще большая мука – необходимость принять решение.

В глубине души Брайди хотела, чтобы всё так и оставалось: ребеночек сидит внутри, она исполняет предписания, и не надо ничего решать. Потому что выбор ее определит курс двух жизней – ее собственной и еще одной.

* * *

В миссии роды принимала акушерка. Да, богатым дамам помогали врачи, но девушки говорили, что акушерка – гораздо лучше. Врачам-мужчинам веры нету, ибо что такое рождение ребенка, можно понять лишь через личный опыт. Здесь врача вызывали в самом крайнем случае, и часто, рассказывали девушки, с его приходом всё становилось только хуже.

Вот, к примеру, всем известный случай с Мэри-Кэтрин. Схватки начались, а потом вдруг прекратились. Акушерка сообщила о том, что роженица и сама уже поняла. Ребенок умер во чреве. Чтоб его извлечь, вызвали врача. А тот приехал пьяный. Дело было в субботу. Врач рухнул на свободную койку, проспался и лишь потом начал ковыряться в Мэри-Кэтрин. Да так грубо, точно мясник, рассказывала акушерка. Уходя, он сказал, что девица вряд ли выживет. Каждый день медсестры обмывали ее карболкой, и Мэри-Кэтрин поправилась, но стала совсем другой – всё время плакала. Сама не понимаю, отчего я плачу, говорила она, ведь моя драгоценная дочка блаженствует на небесах. Потом она уехала на родину, в Голландию. Теперь на ее койке спала Брайди (Лулубель).

Вспоминая эту историю, она всякий раз пугалась и гадала, не помешает ли этот страх появиться на свет ее ребенку.

Мать и тетки говорили, что ходьба – лучший способ заставить младенца выбраться наружу. Будь Брайди дома, гуляла бы себе по холмам и гористым улочкам, вдыхая солоноватый воздух, а ветерок играл бы полами ее плотно застегнутого пальто.

Сейчас приходилось довольствоваться прогулками по черно-белым плиткам коридоров, окаймленным крашеными плинтусами. Брайди ежедневно наматывала круги по всем этажам, кроме последнего четвертого – вход на родильный этаж был запрещен, да ее туда и не тянуло.

Выйти на улицу она, разумеется, не могла. И не только потому, что вновь разыгралась метель, злобно стучавшая в окна. С пузом ни одна приличная женщина не покажется на люди. (А она, Брайди, приличная. Себя уважает. И это еще одна причина отдать девочку на удочерение, которое сразу выведет ее из разряда незаконнорожденных.)

В таком виде она бы не вышла на улицу, даже если б Том был жив и они, венчанные, жили в славной квартирке, снятой на его заработок плотника. Этому мастерству он обучился у старого мистера Долларда. С десяти лет Том был его подмастерьем. После уроков приходил в его мастерскую. Собственных сыновей мистера Долларда ремесло это не прельщало. В Килконли старик был лучшим мастером. Он мог всё: выстругать дверные наличники, стенные панели и люльки, сделать красивую резную мебель. Помог Тому вырезать из полена миску в подарок матери. Знает ли он, что Тома больше нет? Брайди представила, как стало печальным брыластое лицо старика. Он столько вложил в парня, надеясь, что тот применит свои навыки в еще не вполне обустроенной Америке, но всё оказалось зря.

Брайди вообразила, что качает раскрашенную колыбель, сделанную Томом для их малышки.

* * *

В тот вечер была ее очередь искупаться в ванне, и она блаженно окунулась в теплую воду, в которой до нее уже вымылись двое. Груди ее, прежде маленькие, стали огромными. Живот вздымался белой величавой горой в синих прожилках, испещрявших и грудь. Некогда розовые, соски увеличились и устрашающе потемнели. От пупка к лобку тянулась темная полоска, словно деля живот пополам.

Брайди руками его обхватила, как будто обняв ребенка. Может, он это чувствует. Она воспринимала дитя как человека, которого не знает никто, кроме нее. Иногда на животе взбухал бугорок, выдавленный крохотной ручкой или ножкой существа, обитавшего внутри. Живот стал твердым, как дверь, в которую можно постучать.

– Стучи, стучи, – шепнула Брайди, пытаясь наладить контакт с человечком.

Молилась ли она? Да, когда выбиралась из ванны (в дверь уже колотили, мол, время-то истекло). Молилась о том, чтоб не умереть в родах. Чтоб ребенок не родился калекой или с синдромом Дауна. Такой родилась дочь маминой кузины и прожила сорок два года. «Счастливое было время! – говорила ее матушка. – Господь дал ее мне на радость». Но для ребенка Брайди был только один вариант – никаких изъянов, перекрывающих путь к приемной семье. Иначе придется оставить его себе либо навеки заточить в ужасный дом инвалидов.

Натягивая плотную белую сорочку, на груди которой синими нитками было вышито название миссии, Брайди неожиданно почувствовала, как внутри нее что-то забурлило, точно в бутылке с газированной водой.

Скоро они с малышкой встретятся. Что-то о ней подумает дочка? Как было бы хорошо принести ее к домашнему очагу и уложить в колыбель-качалку, которую загодя смастерил Том.

– Прости меня, – сказала Брайди, осторожно проводя полотенцем по холму живота. Жалко маленькую, которую вытолкнут на свет в январе, самом холодном месяце.

* * *

Одна девушка, прежде работавшая в парикмахерской, припасла флакон дорогого шампуня. За три цента с носа она мыла головы тем, кому подошел срок, дабы своих младенцев они встретили в наилучшем виде. Нынче она вымыла голову Брайди, и теперь та, стоя у окна гостиной, под утренним солнышком сушила волосы. Том их обожал, называл «медовой струей». Отросшие до пояса волосы сохли долго, но Брайди прям чувствовала, какие они стали блестящие. Малышку она встретит во всей красе.

Брайди подошла к журнальному столику и просмотрела кем-то брошенную газету «Геральд». Ее увлекла заметка о странном явлении. В Нью-Джерси на крышу дома уселась невиданная крылатая тварь с лошадиной головой и песьей мордой!

И тут вдруг как будто что-то лопнуло внизу живота.

Охватило морозом.

Брайди боялась посмотреть под ноги, однако глянула. На холодном полу дымилась лужа.

Но ребенок, слава богу, не выскочил. И что теперь делать? Что делать-то?

Мысли путались. Брайди скрутила еще влажные волосы, затолкала их под воротник, взяла из мусорной корзины старые газеты и, нагнувшись, стала промокать лужу. В пояснице возникла тупая боль. Брайди опустилась на четвереньки. Сразу стало легче. Поясницу отпустило. Ой, как хорошо, подумала Брайди, так бы и стояла, и плевать, что выгляжу парнокопытной скотиной.

– Ты что, Лулубель? – окликнула ее заглянувшая в гостиную девушка и, сразу всё поняв, сказала, что сбегает вниз к дежурной – пусть вызывают акушерку.

Брайди стояла на четвереньках, наслаждаясь покоем во всем теле, – так, наверное, себя чувствует дикая лошадь, сбросившая седло.

Дожидаясь помощи, она мысленно разговаривала с ребенком, что уже вошло в привычку: «Ничего-ничего, маленькая моя Томасина». Хотелось подготовить малышку к тому, что предстояло. А что предстояло-то? Поди знай.

Она никогда не видела родов, хотя после нее мать родила еще семерых. Три года назад, когда ожидалась Дейзи, мать взглядом попросила Брайди быть рядом, но она так же безмолвно отказалась.

– Ступай за миссис Макгинн, – велела мама. Она стояла у плиты, но вдруг погасила огонь и, схватившись за живот, прошла к кровати.

Брайди села на велосипед, оставленный им повитухой, и покатила на другой конец поселка. Миссис Макгинн развешивала белье на веревке. Увидев Брайди, она отставила корзину и скрылась в доме, через минуту появившись с саквояжем в руках. Оседлав велосипед, повитуха предложила Брайди сесть на багажник. «Нет, одна вы доберетесь быстрее», – сказала Брайди и пошла пешком, нарочно выбрав кружной путь. Придя домой, она узнала, что Дейзи, слава богу, уже родилась.

* * *

Ну вот и Брайди отправилась «наверх». Акушерка миссис Гарелли и ее дочь Тэсс помогли ей дойти до лифта. В кабину все не вместились, Тэсс побежала по лестнице. Стараясь отвлечься от боли в пояснице, Брайди считала ее шаги, гулким эхом отзывавшиеся в лестничном колодце. Быстроногая Тэсс наверх добралась раньше лифта. Брайди препроводили в родовую палату, где помогли снять юбку, чулки и облачиться в чистую белую сорочку длиной чуть ниже колена.

В комнате, которой Брайди побаивалась, не было ничего особенного: кровать, стол, маленькая печка на угле. Сквозь окно лился серый свет зимнего дня. Комната выстудилась, и Тэсс сразу затопила печку.

Первым делом акушерка связала влажные волосы Брайди в конский хвост (она про них уж и забыла) и мазнула ей за ухом лавандовым маслом, которое, по ее словам, уменьшало боль. Тэсс помогла забраться на кровать. Тонкие руки этой четырнадцатилетней девчушки обладали недюжинной силой. Плоский тюфяк был застелен простыней и резиновой пеленкой, державшейся на английских булавках.

Акушерка поставила греться воду в большой кастрюле. Тэсс дала Брайди глотнуть отвар блошиной мяты. Брайди уже стонала. Ей казалось, сейчас она лопнет. Акушерка осторожно помогла ей встать, потом велела туда-сюда пройти и сесть на корточки, ухватившись за прутья кроватной спинки. Брайди в них вцепилась, подумав, что они похожи на тюремную решетку. Тэсс, следуя указаниям матери, кулаком надавила Брайди на поясницу.

– Сильнее, – приказала акушерка.

– Крепче, со всей силы, – попросила Брайди. Казалось, нажим кулачка отвлекает от сверлящей боли, как будто собранной со всего света.

Но вот и кулак перестал помогать.

Боль накатывала, отступала и вновь накатывала. Акушерка вложила гребень в руку Брайди.

– Сожми его, – сказала она. – Перенаправь боль.

Брайди стиснула гребень, сосредоточившись на несравнимо меньшей боли от костяных зубьев, впившихся в ладонь.

Потом у нее начался бред. Чудилось, что в ней засела та самая крылатая тварь из газетной заметки. Теперь она рвалась на волю, круша всё вокруг себя.

Брайди умоляла акушерку отсечь ей ноги, чтобы выпустить ребенка наружу. Она не представляла, что бывает такая боль. Этот опыт ее состарил, и она вряд ли его переживет.

Она молилась святому Джерарду, покровителю материнства. Взывала к Деве Марии и святому Иуде, покровителю отчаявшихся. Просила Тома забрать ее к себе. Пусть всё это закончится, и они будут вместе.

Удивительно, Тэсс ничуть не испугалась. В ее возрасте Брайди со страху давно бы напрудила. А девочка вместе с ней молилась. Брайди была ей благодарна и радовалась, что она среди единоверцев. Тэсс перекрестилась, потом пальцем нарисовала крест на лбу Брайди, что ту привело в ужас: всё так плохо и она умирает? Она умоляла дать ей опий, который, как говорили, приберегался на крайний случай, определяемый врачом. Но ведь сейчас тот самый случай и требуется врач, верно?

Акушерка уложила Брайди на кровать.

– Тужься, тужься, – велела она.

Собрав остатки сил, Брайди направила их в сердцевину между ног, и в руках акушерки оказался мокрый извивающийся комок.

– Парень, – сказала она.

– Точно? – простонала Брайди.

– Мальчик, – подтвердила Тэсс.

Не Томасина. Микен. Второе имя Тома. У Брайди сердце подскочило к горлу, когда акушерка перевернула ее сыночка вверх тормашками. Руки ее были перемазаны кровью Брайди. Она держала малыша за ножки, точно цыпленка, ощипанного в суп. Невероятно, что этакая кроха сумела пережить такое испытание.

– Он живой? – спросила Брайди.

Акушерка промолчала и только шлепнула бедолагу по попке, словно в наказание за неудачный выбор матери. В ответ послышалось нечто среднее между плачем и меканьем барашка, скорее жалоба, нежели крик. Ребенок весь был в чем-то похожем на оболочку мягкого сыра.

– Чудесный мальчуган, – сказала акушерка. Обтерев ребенка, она смазала его оливковым маслом и положила Брайди на грудь. Та вздрогнула, почувствовав прикосновение голого тельца. Красный и сморщенный младенец выглядел, как и полагается новорожденному, и вместе с тем смахивал на древнего старца.

Двумя кусками бечевки акушерка перевязала синюю пульсирующую пуповину, напоминающую буксировочный трос, притороченный к младенцу. Один узел она затянула возле его живота, другой – меж ног Брайди, как будто делая колбасу. Потом окунула ножницы в кипяток. Брайди зажмурилась, изготовившись к боли, и ладонью прикрыла глаза ребенку.

– Да он еще ничего не видит! – рассмеялась акушерка.

Зря только потратилась на шампунь.

Перерезали пуповину, теперь Брайди и малыш уже не были одним целым. Акушерка накрыла младенца муслиновой пеленкой. Его запах переполнял благодарностью и еще каким-то неизведанным чувством. Брайди крепче прижала к себе сына, согревая его. От счастья она была как пьяная.

– Микен, – проговорила она. – Мой маленький.

Как жаль, что нет Тома. Но его образ в светлой коже их малыша, в ямочке на подбородке и рыжем завитке на затылке.

Глазки младенца были закрыты, а вот губы подрагивали, словно что-то искали. Брайди подставила грудь. Губы нашли сосок и сомкнулись. Пронзило острой болью, когда ребенок начал сосать. Потом в груди что-то екнуло и как будто выправилось.

Брайди стала матерью иного человека.

* * *

Она бессчетно видела, как щенки, ягнята и телята сосут мать, и потому считала, что у нее всё получится само собой. Часто бывало, что во время кормления ее мать делала еще что-нибудь – помешивала в кастрюле или заваривала чай. Оттого-то Брайди и удивилась, когда в следующий раз дала грудь малышу, а он сморщился и отвернулся, словно зная, что лучше от нее держаться подальше.

Миссис Гарелли довольно долго наставляла его на путь истинный, и вот наконец он уступил, прихватив губами сосок с набрякшей каплей. Брайди радостно вскрикнула, наслаждаясь этим весьма чувствительным воссоединением.

Следующие дни она провела в послеродовой палате, где молодые мамаши одаривали младенцев живительной силой своего молока, дабы те в должной мере окрепли перед ударом разлуки. Брайди пела сыну колыбельные, которые ей пели мать и бабушка, а позже она сама напевала младшим сестрам и братьям. Но только сейчас она вдумалась в слова, которые ее поразили:

 

Баю-бай, чужое дитятко,

Баю-бай!

Ты никто мне, сладкий мой,

Поскорее засыпай!

 

«Ты никто мне, сладкий мой», – напевала Брайди, на руках укачивая малыша, и, глядя, как тяжелеют его веки, старалась не думать о смысле этих слов. Она прикидывала вариант, в котором сын останется с ней. Куда там! Жилья нет. Работы нет, и для женщины с незаконнорожденным приплодом никаких шансов ее найти.

Приходила Аделаида. Вдвоем они изыскивали способ сохранить малыша; ничего не придумав, гадали, как выяснить, к кому он попадет. Брайди предложила положить запеленутого младенца в корзину и оставить на пороге дома, в котором служит Аделаида. Нет, сказала подруга, хозяйка от него избавится. У нее и так уже трое детей, и она не из тех, кого называют «женщина-мать».

 

Ты никто мне, сладкий мой!

 

Отдать ребенка убедила Сара. Уговоры начались почти сразу после ее знакомства с Брайди.

– Вы кто – падшая женщина или заблудшая девица? – спросила она.

Брайди опешила, но потом поняла, что Сара лишь пытается прояснить ситуацию, но ничуть не осуждает, не в пример ее спутницам, пылавшим праведностью.

Позже Сара решила, что лучше быть заблудшей, нежели падшей.

– Не так высоко карабкаться обратно, – улыбнулась она, а в серьезных разговорах убеждала подумать о будущем ребенка. Брайди долго сопротивлялась, хотя в душе понимала, что иного выхода нет. Как ей вырастить сына? И всё равно молилась святой Бригите, своей главной святой, покровительнице новорожденных.

Начальство миссии на нее не давило. В брошюре говорилось, матерям с детьми кров предоставлен на тот срок, который им требуется. Но Брайди понимала, что всему есть предел, даже милосердию добрых протестантов.

В Страстную пятницу она пошла на службу в католическую церковь Святой Марии в Полях, что неподалеку от миссии стояла в мрачном квартале без единого деревца и олицетворяла собою желание очутиться в ином месте.

Под «Стояниями Крестного пути» молились прихожане, в проходе медным кадилом размахивал священник. Запах ладана, колокольный перезвон и с детства знакомые латинские слова молитвы наполнили Брайди спокойной уверенностью в том, как надо поступить.

Она отдаст сына. Для него так будет лучше. Примером ей Отец небесный, отдавший своего единственного сына.

Вернувшись в миссию, Брайди прошла в детскую и взяла Микена на руки. В два с половиной месяца крупный малыш, он делил колыбель только с одним соседом. Брайди перенесла его на свою кровать и ласково поведала, что ей придется сделать. Осторожно распеленав, огладила его пухлые щечки, животик и ножки. Сынок был вылитый Том: рыжий, синеглазый, с ямочкой на подбородке.

Похоже, от нее он не взял ничего. Вдруг ужасно захотелось оставить на нем какую-нибудь метку как память о себе. Но ребенка нельзя пометить, не причинив ему боль, и это лишний раз доказывает, что Бог сам никогда не был матерью.

* * *

На другой день, в Великую субботу, она стояла в длинной очереди на исповедь. Наконец зашла за бархатную штору, опустилась на колени и в душной темноте исповедальни дождалась, когда откроется оконце в перегородке, разделявшей ее и священника. Скороговоркой перечислила свои грехи, получив наказ покаяться и прочесть полный набор молитв по четкам. Первый десяток она прочитала, встав коленями на бархатную подушечку перед алтарем, оставшиеся четыре, перебирая четки, – по дороге в миссию.

В следующую среду пришла Сара, и Брайди, известив ее о своем решении, попросила подыскать католический дом малютки. Она хотела быть уверенной, что Микена окрестят. Иначе его не допустят в рай даже после самой праведной жизни.

Через неделю Сара сказала, что нашла католический приют для сироток. Брайди испросила разрешения самой отнести туда сына, но ей не позволили. Нянька забрала у нее малыша. Последнее, что видела Брайди, – его покрасневшее от крика лицо, похожее на багровую луну, то исчезавшую, то появлявшуюся над белым плечом.