Я специально приехала в Париж – выбирать адрес для Леона Этингера, героя романа-трилогии «Русская канарейка». И весь вечер мы с моим другом, астрофизиком Ричардом Кернером, профессором Сорбонны, сидели за вином, перебирая оптимальные варианты, колеблясь между Пасси и Марэ, пока не остановились на тихой улочке Рю Обрио в квартале Марэ. «Это и недалеко от Новой оперы, где он поёт, – пояснил Ричард. – Ему тут из дому минут двадцать пешего ходу. Удобно!»

И на другой день мы исходили весь тот богемный район, словно подыскивали жильё не для призрачной фигуры – тени, эфира, иллюзии, литературного персонажа! – а для меня самой, полнокровной и вполне увесистой особы. Собственно, я и должна была прожить здесь с героем изрядное количество страниц и драматических эпизодов. Но главное – с ним должен был прожить читатель. Тот самый, который ничего не принимает на веру. Вот я и вымеряла шаги – от двери в подворотню до ближайшей станции метро, попутно отмечая все бистро, прачечные, продуктовые лавки, магазин шляп с русской одинокой ушанкой в витрине, пустую химчистку с тремя забытыми тощими рубашками на вешалках.

За тот год, что ушёл у меня на написание второго тома «Русской канарейки», со всеми его подворотнями, переулками, встречами, едой; обиталищем артиста, оперными партиями, погоней за торговцем оружием – Фридрихом… и ещё двумя тысячами деталей, предметов, лиц и сюжетных линий, Париж въелся в меня так…

…как, собственно, въедается в меня любое место действия, куда я привожу своих героев: жить, действовать, скитаться, любить и убивать.

Мои герои легки на подъём, неуёмны, жадны до разных перипетий, недоразумений, столкновений и вечно куда-то мчатся в обезумелой страсти. Я вообще люблю, даже в жизни, такой тип людей: не то что авантюристов, но непосед и рисковых голов. А хоть и авантюристов! Авантюризм открыл Америку и прочие далёкие земли, изобрёл кучу замечательных, необходимых человечеству приспособлений. Я и сама человек сильных страстей, так что отношусь к авантюризму с симпатией и даже с почтением, тем более что подобным людям часто присущ романтический запал.

Но никакие они не космополиты. Я вообще в своей жизни космополитов ещё не встречала. У каждого человека в душе есть любовь и нежность к какому-то кусочку земли, чаще всего к тому, где впервые коснулись травы или камня, асфальта или песка твои босые ноги…

И тут очень важно сделать то, что мы, увы, не всегда вольны сделать для своего реального ребёнка, а вот писатель для своего ребёнка литературного вполне может: выбрать место его рождения. Город, деревню, посёлок. И, конечно, страну. Выбрать, как в сказке, «корешки», а уж «вершки» появятся сами в логически выстроенной судьбе литературного персонажа.

После того как герои моих книг своим рождением, проживанием и посещениями «отметили» разные страны, мне захотелось вернуться в Россию. Вернуться душевно, ментально, чувственно. Даже – климатически. Я захотела, чтобы герой моего будущего романа «Наполеонов обоз» родился в Советском Союзе, в самом сердце задушевной русской природы.

Мой покойный редактор и друг Надежда Кузьминична Холодова, которую я часто горестно и счастливо вспоминаю, когда-то купила странную недостроенную цитадель в селе под Боровском, отстроила её и превратила в настоящее поместье. Я там стала бывать… и совершенно влюбилась в окрестности, в цветную скамеечку, раскрашенную, как штанина клоуна, в разные полосы – красную, синюю, жёлтую; влюбилась в бетонный обломок пионера с горном на пьедестале; в сосновые леса, в огромный пруд, стала присматриваться к тамошним жителям. Иду по лугу, навстречу – старушка.

«Вот, комаров-то нонешним летом нету совсем, – говорит, – и это очень… – и мы одновременно с ней произносим: я – «хорошо!», она – «плохо! Птицам-то нечего есть…»

Я принялась неторопливо, наощупь чутко перебирать небольшие городки и посёлки… Сначала склонялась к Боровску – уж очень мне понравился город с расписанными стенами старых домов, гаражей и рынков, с горбатыми улицами, с мощными белыми стенами старинного монастыря. Но я не торопилась: в этом деле торопиться так же убийственно, как и в любом судьбоносном выборе. Тут надо знака ждать. И мне такой знак был. Пришло мне письмо от читателя.

«Д.И., – писал он, – прочитал в вашем интервью, что вы мечтаете вырастить героев нового романа в маленьком российском городке. Не хотите ли написать о моём родном городе Вязники?» – «Не знаю, – отвечаю, – не слышала о таком». – «А между тем, – пишет он, – это самое сердце России, между Владимиром и Нижним. Помните песню «В городском саду играет духовой оркестр. На скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест»? – так вот, это про наш городской сад. Поэт Фатьянов – он родом из Вязников. А это льняная вотчина русских купцов, там все дома купцами построены, один вишнёвый сад чего стоил – на семь вёрст тянулся вдоль берега Клязьмы».

Не знаю, торкнулось ли у меня что-то в сердце, скажи он длину сада в километрах? Но эти «семь вёрст» так и размахнулись, так и покатились над Клязьмой, и закружился городской сад в музыке духового оркестра… И всё было решено!

И началась жадная скопидомская собирательная работа.

Это особенный период: накопление материала. Неважно, сколько и по какой теме ты чего подберёшь и сколько подкопишь. Главное – побольше! Хапай всё, потом приспособишь к делу: не тут, так там, не там, так в другом. Ты не знаешь, пригодится ли тебе художественный музей города Вязники, но в копилку на всякий случай попадает и кража из музея семи картин. На всякий случай ты даже записываешь – сколько ступеней было в лестнице в том самом обаятельном и воспетом в песне городском саду. Ещё бы: ты ведь заранее готовишь там прогулку двух твоих ещё не рождённых героев.

Из всего этого накопления зарождается магма, такой мыслящий океан, как в «Солярисе»; собирается мощная эмоционально-чувственная подушка вокруг романа, порождающая лица и образы. Помните, в том же «Солярисе» герой просыпается, а напротив сидит любимая женщина, умершая много лет назад. Так и тут: ты просыпаешься, а напротив тебя сидит твой герой, которого никогда не существовало. Он ещё прозрачный, сквозь него видна книжная полка и твой детский портрет на стене… Но день за днём он постепенно сгущается и плотнеет, приобретает собственные черты. Ты работаешь каждый день, работаешь трудно, медленно… и твой герой начинает двигаться и говорить – сначала неловко, начальный этап всегда мучителен и трудоёмок, ты постоянно меняешь фразы, потому что ещё неточно знаешь, что он может, а чего не может сказать в разных ситуациях.

Его характер ещё как пластилин, и ты лихорадочно лепишь его, меняешь, полностью сминаешь и снова лепишь… – адовы недели и месяцы, когда ты себе не веришь, ему не веришь, в сюжет не веришь… А между тем детство героя катится, пламенеют закаты, замерзает ручей, пылает рябиновый клин. Выплывает из-за поворота реки пароход «Зинаида Робеспьер»… Железнодорожный посёлок Нововязники становится всё более реальным.

В какой-то момент ты удивляешься, обнаружив, что паренёк этот ох не прост, трудный паренёк, резкий, упрямый, и любовь его детская – тоже трудная, и вовсе не детская. Она из тех, что на всю жизнь.

Вот он, болевой узел романа. Вот она – главная тема: Любовь.

Тут что ещё важно: слияние местности с характером героя. От рельефа, от природы-растительности, от ветров-дождей-облаков-соловьев и лягушек много чего в этом самом характере образуется, а значит, в романе произойдёт. Мир детства, он грандиозен, наполнен людьми и животными, впечатлениями, разговорами…

Это зима, лето, осень-весна, и вновь зима, и вновь лето… Игры! Ты не вырастишь своего героя без дворовых игр. Не вырастишь без школы, без любимых и нелюбимых учителей. Без товарищей, врагов, кровавых драк и страшных тайн. А если ещё по пути подвернулся цыганский табор, да поманила героя шёлковая юбка – какая удача, какой восторг! И юбка летит в тот же котёл, где варится и без того густая похлёбка романа.

В один из дней, в одном из писем вы спрашиваете вашего замечательного «осведомителя» – в каком возрасте мальчишки в его детстве осваивали велик? И он отвечает: «Довольно рано. У нас пацанва гоняла на «Орлёнке» лет с пяти. Я целыми днями крутил педали в берёзовой роще. Но как-то парень, цыган, схватил за седло, остановил…» – «Цыган?! А что, у вас там и цыгане водились?!» – «А как же! У нас целый район был, назывался «цыганские бараки»…»