Роман, понимаете ли, – сооружение грандиозное и многотрудное. Это египетская пирамида: вот она перед тобой, знаменитая усыпальница Хеопса, ты видишь её собственными глазами и всё равно шепчешь: «Этого не может быть!» Вот он, твой новый роман, стоит на полке. Ты помнишь каждый день работы, каждый этап строительства и всё равно беззвучно шепчешь себе под нос: «Этого не может быть!» – на самом деле не понимая – как это он… случился?! Ибо каждый роман – отдельная бурная жизнь, причём не только героя, но и автора; на время работы писатель тоже становится героем романа, вернее, всеми героями сразу и по очереди. Если бы вам удалось подслушать и подглядеть, как на разные голоса, непроизвольно гримасничая, автор проговаривает только что написанный разговор между тремя персонажами, многое уже не надо было бы объяснять. «Когда вспоминаешь, что все мы сумасшедшие, – говорил Марк Твен, – …всё становится понятным». Так что из-под своей пирамиды автор выползает, сильно отличаясь от себя прежнего, того, что писал предыдущий роман два, три или пять полных годков.

Я сейчас говорю о буквальном мышечном, психическом и эмоциональном изнеможении после каторги. Это устал не один человек. Это разом устала уже упомянутая выше рабочая бригада.

А всё дело – в равновесии отпущенного творцу материала. Помните: «Сёдни кирпича не завезли. Крано́в завезли до хрена, унитазов аж семьсят пять, хоть усрись, а вот кирпича нету».

В сочинительском ремесле надо обладать несколькими умениями, я бы даже сказала: специализациями. И тут уж – как повезёт. Ведь писательское дарование – это букет неких качеств, подчас неравноценных. Бывает, откроешь книгу писателя N., – ах, какой великолепный стилист, какое владение ритмами прозы, какой певческий разлив! У него и облака, и блики, и серебро реки сверкает… И на десятой странице сверкает, и на тридцать пятой сверкает…

На пятидесятой странице утомляешься: а когда же, между нами говоря, что-то начнёт случаться в жизни некоего молодого человека, который назначен нашим героем? И когда же хоть кто-то заговорит на этих страницах обычным человеческим языком? Ау! Есть тут кто-нибудь?! На пятидесятой странице идёшь пить кофе – заметьте, без книги, просто чтобы от неё отдохнуть.

Бывает и по-другому: великолепные диалоги, каждая физиономия наособицу, у каждого персонажа свой акцент, каждый безошибочно узнаваем. Блеск, живость, юмор… На всё той же пятидесятой странице понимаешь, что персонажи разговаривают уже недели две, и всё так же ничего не происходит, кроме мельтешения акцентов, забавных словечек и анекдотов, которые, опять же, говоря строго между нами, ты уже где-то слышал.

А бывает так: с первого абзаца – да нет, с первой фразы! – автор хватает вас за грудки и впихивает прямо в гущу событий, оглушительных, как шоковая граната:

«Секретарь Милочка, держа в руках три картонных стаканчика кофе и полностью сосредоточившись на задаче донести их до офиса, умудрилась локтем нажать на кнопку лифта, и та зажглась. Ура! Вот кабина опустилась на восьмой этаж, двери бесшумно разъехались… перед Милочкой на полу лифта сидел, подтянув колени, синюшного цвета юноша с выпученными глазами. Опустив растерянный взгляд, она увидела чёрную рукоятку ножа, уютно засевшего в диафрагме удивлённого бедняги. Стаканчики вывалились у неё из рук, кофе залил любимую небесного цвета юбку, купленную на днях в одном из самых дорогих бутиков… Тоненько и страшно закричав, как подшибленный заяц, Милочка осталась торчать на площадке, а мертвец с комфортом поехал восвояси».

Ай да начало, шикарно, мы обеспечены изрядной дозой адреналина! И темп, и юморок, – всё на месте. Что там дальше?! Кого ещё напугал покойник в лифте, кто его пришил, кто придумал, как ловко его использовать, и что случилось с Милочкой, которую мы бросили на восьмом этаже в запачканной юбке?

Ни черта подобного: всё на той же пятидесятой странице (ох эта зловредная пятидесятая страница, её надо бы вообще упразднить во всех на свете книгах, как номер тринадцатый в английских гостиницах!) – на той же странице мы обнаруживаем, что интрига ничтожна, Милочку мы больше не увидим, если не считать обгаженной юбки, мелькнувшей в дверях химчистки, герои не имеют лиц и разговаривают одним и тем же суконным офисным языком, хотя роман заявлен как серьёзное произведение, а не как паршивый детектив.

(К вашему сведению, хороший детектив написать дьявольски трудно. Гораздо труднее, чем просто-роман. В английской литературе корифеи детективного жанра не плетутся, как у нас, в презираемом обозе литературных войск, а получают престижные премии, ордена и дворянские титулы.)

Словом, в нашем многостороннем ремесле – если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…

Но творец выражает себя и окружающий мир только так, как умеет, в строго отведённом ему природой диапазоне. Ведь мы – инструменты. Вы не можете играть в регистре контрабаса, если вы – флейта.

Бывает, конечно, что писательские специализации сходятся в одном человеке в нужной пропорции (это всё тот же редкий случай с теми самыми, всем известными, всем надоевшими пятью-шестью именами). И при наличии обдуманной грандиозной темы романа первым вступает в дело хороший инженер-проектировщик, ибо (см. выше) роман – это прежде всего сложное архитектурное сооружение. Говоря проще: для того, чтобы в конце романа Анна бросилась под поезд, в начале его она должна увидеть во сне мужичка, стучащего по железу. У Толстого никакого «самоуправства» с героями не случается.

Но и это не главное.