Душа романа – субстанция живая и бесконечная. Она не захлопывается вместе с книгой, не замирает с концом истории, а продолжает вас донимать и будоражить, непрошенно возникая где-нибудь на холме, где растёт могучий дуб, при виде которого вы вспоминаете знаменитый старый дуб из «Войны и мира» Толстого, или вдруг произносите задумчиво: «Я подумаю об этом завтра» – словами Скарлетт из «Унесённых ветром».

А сколько знакомых литературных образов – вычитанных, разумеется, впервые прочувствованных в детстве именно внутри книги – настигают вас на берегу моря! И целая буря запахов возвращается к вам, когда писатель, мастер своего дела, приводит героя на деревенский луг, дотошно описывая тонкий аромат душицы и терпкий запах полыни…

И сколько же раз потом в жизни вы вспомните эти страницы!

Это к вам снова и снова возвращается Душа романа.

Человек – как известно каждому школьнику – информацию о мире получает посредством пяти органов чувств: зрения, слуха, вкуса, обоняния и осязания.

Для того чтобы создать объёмный, реальный до боли в сердце, до волнения в груди подлинный мир романа, писатель задействует все эти качества, не упуская и не забывая ничего. Это отличает мастера от… никого. Ибо в Большой Литературе не существует промежуточных должностей и рангов; в Большой Литературе не существует диплома «За лучшую роль второго плана» или приза «Симпатии зрителей». В верхних слоях этой атмосферы трудно дышать и потому очень трудно существовать; там не бывает «симпатичной прозы», или «небесталанной прозы», или «интересной прозы». Есть Литература. Или нет ничего.

Итак, описывая, например, сцену в бане, писатель подключает все пять органов чувств – читателя, разумеется: зрение (жемчужный воздух, плотный на вдох), слух (все звуки как бы приглушены и разбухли, как мокрое дерево шайки), вкус (если лизнуть плечо, оно солёное от пота и горькое от берёзового веника), обоняние (запахи берёзы и можжевельника, пара, пропитанного запахом хорошего мыла, подаренного городской племянницей) и – тут это главное – осязание (влажный горячий пар, скользящий по спине и груди, горячая скамья (сесть только на полотенце!) гладкость дышащей горячей кожи…).

Ну и так далее. (Тут самое время вставить, что писателю Тригорину из пьесы Чехова «Чайка» для описания лунной ночи понадобились только блеск бутылочного осколка и тень от мельничного колеса).

Всё перечисленное, конечно, всего лишь антураж банной сцены, в которой должно что-то произойти, а иначе автор никогда бы не заволок нас в ужасную парилку – ведь её надо пережить, особенно если читаете вы книгу не у камелька зимой, а в летнюю жару в городе Иерусалиме и с каждым прочитанным словом у вас поднимается температура. В бане что-то должно произойти, но этим уже занят проектировщик романа, которого, между нами говоря, мало волнуют все эти жемчужные переливы и запахи. У него жёсткие рамки сюжета, у него график, а с двенадцатой главы вообще начинается ускорение, presto и tutti всего оркестра… Так что он, чтобы не заморачиваться, пишет себе в скобках (а эту фигню – потом) и закрашивает жёлтым цветом, чтобы завтра утром его напарник, художник, по этой метке сразу занялся проработкой и выделкой поверхностей, запахов, света, объёмов воздуха…

Так вот, у всех людей – пять органов чувств.

У писателя есть ещё один рабочий орган чувств: воображение.

Я настаиваю, что к интеллекту как таковому воображение не относится. Образование, даже самое блестящее, мало помогает в создании книг. «Эрудиция – книжная пыль, вытряхнутая в пустой череп», – считал Амброз Гвинетт Бирс. Я встречала весьма простых и даже глупых людей, воображение которых фонтанировало, как Везувий в период извержения. (Правда, оно и застывало окаменевшей лавой в отсутствие остальных писательских качеств.)

Воображение писателя представляется мне таким кубиком дрожжей где-то в районе мозжечка. От малейшего попадания драгоценной влаги впечатления или от промелька внезапной мысли этот дрожжевой кубик начинает взбухать, шириться, подниматься, занимая всё существо писателя… и принимается жить какой-то своей собственной неконтролируемой жизнью. Все остальные органы чувств работают как присоски осьминога: о, могучее обоняние, по первому требованию доставляющее запах кислых щей с головизной, запах пыли, прибитой летним дождём, запах холодного железа в туннеле под железнодорожным мостом… О, тонкий слух, умеющий отличить стрёкот кузнечика от стрекотания далёкого трактора на косогоре и услужливо предлагающий старинную частушку, которую надтреснутым голоском пела прабабка героини: «Приезжали меня сватать на черна́й кобы-иле, всё приданое забрали, а меня забы-или!»

Снова и снова я повторяю: писатель не отображает жизнь, он создаёт иные миры, которые, чем талантливее они написаны, тем зримее и глубже ощущаются читателем. Герой литературного произведения двигается в цельном и замкнутом мире, созданном по своим художественным законам. В искусстве всё зависит от исполнения. История вши, считал Флобер, может быть прекраснее, чем история Александра Великого.

Мир этот, созданный воображением писателя, может быть самым фантастическим, странным, невероятным. Но подлинность и осязаемость основных «кирпичиков» выстроенного объекта должны внушать уверенность в существовании этого мира. Врубель говорил: «Ты можешь написать абсолютно фантастическую картину, не имеющую ничего общего с действительностью. Но пуговица – хотя бы одна пуговица в картине! – у тебя должна быть натуральной».

Так вот, о пуговице… Неустанно собирайте их – всюду, где наклонитесь, говорю я тем, кто собирается ступить на путь сочинительства. И пусть эта самая пуговица приобретает вид автомобилей середины века, матерчатых валиков старого дивана, протёртого дедушкиной задницей ещё в те времена, когда он был гимназистом приготовительного класса. Уносите, как трофей, в свою нору вереницу мещанских слоников, дамских причёсок со старых фотографий, блестящих шёлковых подвязок, корсетов… да чего угодно: ибо душа романа гаснет, не озарённая тусклым светом старых настольных ламп, ворохом старых юбок времён бабкиной молодости, дешёвых гобеленов (базарных поделок с Привоза), которые лет через восемьдесят тоже становятся той самой драгоценной пуговицей…