Само собой, у меня есть литературные агенты, работающие с зарубежными издательствами. И время от времени я подписываю договор на перевод одной из моих книг на какой-нибудь язык: английский или польский, албанский или китайский, венгерский, французский, турецкий, итальянский или греческий.

Честно говоря, я мало задумываюсь о переводах – эти книги уже не родные, а как бы… двоюродные. Но – привычка и обязательность! – всегда вступаю в переписку с переводчиками, отвечаю на вопросы, разъясняю, что означает то или иное слово в данном контексте, растолковываю, что такое «земе́ля» и почему это не то же самое, что «земля»; и почему жутковатое слово «спиногрыз» по отношению к ребёнку не означает ничего людоедского, а имеет вполне ласковую коннотацию. Что там дальше случается с этими книгами, как они раскупаются, нравятся кому-то или не очень – мало меня заботит.

Хотя…

В детстве и юности мы жадно глотали книги зарубежных авторов – возможно, потому, что попасть «в зарубеж» было нереально, а ещё потому, что в Советском Союзе «с раньшего времени» остались традиции перевода и целая когорта блестящих переводчиков с европейских, восточных и прочих языков. Много чего узнавали мы из этих книг, ибо все непонятные слова, обиход и знаки чужой жизни толковались сносками внизу страниц или в конце книги. Меня с детства приучали эти сноски не пропускать. У нас дома никогда не отрывали ребёнка от книги, никогда не считали чтение отдыхом. Мамина фраза: «Дурака не валяй, у тебя что, книжка закончилась?» – до сих пор звучит у меня в памяти.

Постижение мировой культуры через книги начинается в детстве и происходит исподволь и вроде бы не слишком явно – процесс кропотливый и захватывающий. Это тоже – образование, и отнюдь не менее серьёзное, чем учёба в каком-либо вузе. Мы с детства ныряли в океан мировой культуры – помните адаптированное переложение «Мифов и легенд Древней Греции»? Папа учил меня читать по этой книжке. Имена героев и богов с их удивительными приключениями и дикими выходками мы знали наперечёт, и в дальнейшем, встречая эти имена в любом контексте, в лекции, в серьёзной книге, мы уже знали, что за события и деяния с ними связаны. Это был слой культурного озона – может, поначалу скудный, но в нём всегда слаще дышалось. В юности по двум-трём фразам, обронённым в разговоре, мы узнавали своих.

И знали, хоть не без греха, из «Энеиды» два стиха. Ну, кто знал два стиха, а кто и больше… А выпендрёжники, вроде меня, заучивали сотни пословиц на латыни, чтобы в нужный момент небрежно ввинтить какую-нибудь «Квод лицет Йови нон лицет бови»… или «Омниа меа мекум порто»… И между прочим, со временем выяснилось, что это тоже, как ни смешно, – часть твоего культурного багажа.

Стоя в Эрмитаже перед «Данаей» Рембрандта, мы не просто рассматривали некрасивую голую тётку, мы знали – что за золотой дождь пролился на эту женщину. И когда встречали упоминание об «эдиповом комплексе», то не нуждались в объяснениях, откуда этот комплекс взялся и с чем его едят. Иными словами, мы просекали контекст – это был контекст мировой культуры, в котором обязан ориентироваться образованный человек.

Так воспитывается настоящий Читатель; так создаётся интеллектуальная элита любой страны. Интеллектуал-англичанин может не знать имён Гаршина, Кузмина или Мережковского, но непременно знает имена Чехова, Достоевского и Толстого. Так же как мы, не будучи специалистами в английской литературе, можем не знать каких-то имён писателей второго и третьего ряда, но уж имена Диккенса, Байрона, Шекспира, Киплинга, Джером К. Джерома… и проч., и проч., и проч., – будьте любезны, знаем, читали.

Все эти привычные с детства усилия по преодолению чуждого текста, по запоминанию названий улиц и районов неведомых городов и стран – благодарная и ничем не отменимая работа читателя. Не стоит её облегчать. Вспомните: впервые оказавшись в Париже, вы с упоением повторяли знакомые с детства названия: бульвар Капуцинов! Улица Вожирар! Набережная Орфевр! Елисейские Поля! – да мы просто выросли на этих улицах и площадях, выстраивая их в своём воображении. Мы гуляли, мы мчались по ним то в карете, то на лошади, то на автомобиле! Мы знали каждый переулочек, описанный Бальзаком, Дюма, Золя, Мопассаном, Прустом… и прочими нарсежаками и сименонами…

Недавно в работе над испанским переводом моего романа «Синдром Петрушки» переводчица предложила заменить имена главных героев на испанские, уверяя, что так будет… удобнее испанскому читателю. Оказывается, имя «Петя» звучит по-испански как-то… не очень благозвучно. «А что, – спросила я, – и Настасья Филипповна в романе «Идиот» Достоевского в испанском переводе именуется какой-нибудь Кармен или Кончитой? И почему, читая культовый роман Маркеса «Сто лет одиночества», советские подростки мгновенно заучивали и свободно произносили неудобное для русского артикуляционного аппарата имя полковника Аурелиано Буэндиа, отнюдь не превращая его в более удобного полковника Александра Будина?

Потакать читательскому «удобству», приспосабливая иностранные имена и реалии к чтению на одной ноге и с айфоном в руке, – это путь в пропасть, в бульварную простоту подножного чтива. Пропасть эта без дна. И дело уже даже не в литературе, а в деградации самого нашего воображения, этого божественного подарка небес, которое мы с детства и всю жизнь обязаны тренировать. Именно мощное и быстрое воображение может понадобиться человечеству в самом ближайшем будущем для решения насущных и грозных проблем.