Писание книг вообще – занятие щекотливое. Оно слишком часто соприкасается с запретными темами собственных семейных тайн. А «кармические грехи», мистика, прошлые жизни и всё такое… что ж, это тоже – валюта, которую писатель волен пустить в оборот. Любой писатель – немного ростовщик, все наши тексты – это закладные: времени, судьбы, прошлого и будущего.

Есть у меня несколько знакомых, которые увлечённо водят все эти… потусторонние хороводы. А я – самый благодарный слушатель на свете: всегда внимательно и сочувственно всех выслушиваю, киваю, изумлённо поднимаю брови и беру на заметку всё несусветное, необъяснимое и страхолюдное – до копеечки. Пригодится!

Хозяйство любого писателя похоже на банк данных крупной международной организации сомнительного рода деятельности, с филиалами в разных частях света. Записные книжки писателя переполнены всяким общеполезным, псевдонаучным, фактическим, приснившимся, сочинённым, криминальным, инопланетным, авантюрным, мистическим, житейским барахлом. Ведь любая такая куча может таить в себе возможности сюжета.

Однажды я помчалась в Хайфу на аукцион невостребованных посылок, надеясь, что кто-то при мне выкупит за двадцать пять шекелей неприметный ящик, а открыв его, обнаружит – упс! – чью-то отрезанную голову. Надежды, к сожалению, не оправдались, в посылках оказалось неинтересное шмотьё. Нет, отвечаю сразу на ваш молчаливый вопрос: нет, мне не стыдно.

Я вообще благожелательна ко всяким чудакам и их причудливым готическим увлечениям, если те не явно криминальны. Если явно криминальны, это ещё интереснее: значит, вам сильно повезло. Когда мне заявляют, что в прошлой жизни я была средневековым монахом-доминиканцем, утонувшим в заливе Тигуллио, я покладисто киваю, я согласна, но (увы!) не могу это проверить. Могу только глянуть в Интернет – где тот самый залив находится? – и помечтать: может, там, на дне, до сих пор лежит, облепленный кораллами, мой белый череп? Ну и ещё прикидываю – не от монаха ли мне достался тот «сон о большой воде», навязчивый кошмар всей моей жизни: мутные и холодные штормовые валы, в которых я барахтаюсь, пытаясь схватиться за одну из досок, что крутятся вокруг меня, то возникая на поверхности, то исчезая в бездне. Обычно этот сон следует за каким-нибудь особо муторным и тяжёлым днём.

Однако и сей навязчивый кошмар я отношу на счёт наследственного артистизма и общей живописности моего воображения.

Но вот когда моя гадалка Нюся…

Мысленно представляю улыбку, которая при слове «гадалка» возникает на лицах у девяноста девяти читателей из ста, и понимаю, что должна просто рассказать. Когда в детстве, заикаясь и глотая слова, я пыталась поведать своему деду что-нибудь дикое и, понимая это, от волнения начинала подхныкивать и приплясывать, дед говорил мне спокойно: «Просто расскажи».

Так я просто расскажу, если уж разговор такой зашёл, тем более что у меня про это есть рассказ, пока не законченный.

Вот он.